Владимир Царицын - Осенний лист или зачем бомжу деньги?
Нетронутую рюмку он поставил на стол. Катерина загадочно улыбнулась.
- Давайте уйдем отсюда, - предложил Сидоров Катерине, неожиданно для себя самого.
Он вдруг понял, что не хочет водки. И закуски, окорочка этого стероидного, но вполне аппетитного не хочет. И общаться ни с кем, кроме Катерины не желает. Бред. Наваждение. Гипноз?
- Давайте, - снова улыбнулась Катерина и вдруг: - Вы мне сразу понравились, Алексей. Мне даже кажется, что у меня к вам чувство возникло. А у вас?
Вот так сразу! Но Сидоров не был огорошен словами Катерины, ему даже понравилась ее прямота.
- Мне тоже так кажется…
Если бы они были в состоянии заметить реакцию людей, сидящих за столом, на их внезапный уход, они бы увидели, что все смотрят на них несколько удивленно, а кое-кто даже жевать перестал. Но Сидоров с
Катериной не смотрели на них. Они одновременно встали и, глядя друг другу в глаза, пошли к выходу.
- Вы что, уже уходите? - спросил кто-то из присутствующих, но этого вопроса они не услышали.
Едва они оказались за дверью, Сидоров привлек к себе Катерину.
Мелькнула дурацкая мысль: как же они будут целоваться - он, почти двухметрового роста и она, карателька, метр с кепкой? Придется ему колени подгибать, а ей на носках тянуться. Но все получилось как нельзя лучше.
Катерина не сопротивлялась.
Поцелуй их был долгим и таким удивительно вкусным, что Сидорову хотелось целоваться с Катериной снова и снова.
- Куда ты меня повезешь? - спросила Катерина, едва он оторвался от ее губ. - К себе?
- У меня бардак, - растерялся он.
- В каком смысле?
- В смысле не прибрано…
- Ну и что?
- Неудобно вести даму в квартиру, где царит беспорядок.
- Это ничего, мы не на экскурсию едем. Но кровать-то у тебя есть?
- Диван, но он раскладывается.
- Диван? Серьезные дела на диване не делаются. А у нас, чувствую по твоей дрожи, все серьезно будет. Ладно, - решила она. - Ко мне поедем. Правда…
- Что? Родители?
Катерина усмехнулась:
- Я женщина самостоятельная. Живу одна.
- Так в чем дело. Поехали.
- Ну, поехали.
С четвертого этажа они спускались минут десять, потом ловили такси, потом долго ехали по названному Катериной водителю адресу, целуясь на заднем сидении потрепанной 'Волги' не в силах дождаться того момента, когда окажутся в Катиной спальне. Водитель гайморитно сопел и судорожно дергал машину, переключая скорости. А Сидоров распалился до того, что чуть было все не произошло прямо там, в такси. Если бы не Катерина, которая тоже была возбуждена, но не до такой степени безумства, как Сидоров, и, мягко перекладывая его ищущую руку со своей груди или колена на менее интимные места, застегивала пуговицы своего весеннего кожаного плаща, только что расстегнутые им.
- Ребята! - наконец, не выдержал таксист. - Любовь дело хорошее.
Но вы меня от процесса вождения отвлекаете. Я так, не ровен час, могу и врезаться в кого-нибудь.
- А ты не на пассажиров смотри, а на дорогу, - зло огрызнулся
Сидоров, но все же попытался унять свою страсть.
К счастью они уже приехали. Сидоров щедро рассчитался с водителем и, не ответив на его ехидное пожелание удачи, устремился вслед за
Катериной.
Добравшись до постели…
…Нет, лучше об этом не вспоминать, решил Сидоров, которого подобные мысли подчас доводили до сумасшествия. Женщины у него не было уже более пяти лет, если не считать одного единственного случая с взбалмошной девицей, сбежавшей из родительского дома и в поисках приключений или по глупости забредшей сюда, на развалины.
Девицу звали Снежаной, и как рассудил Сидоров, была она маленько того - с придурью. Сначала он подумал - просто пьяная, но она и на следующий день была такой же, слегка не в себе. Как такое могло случиться, что он не сумел совладать со своими низменными инстинктами? Трахнул. Почти насильно. Снежана пыталась сопротивляться, но как-то не особенно активно, словно в игру какую-то играла, словно все понарошку. А потом даже стонала от удовольствия и называла Сидорова 'милым старичком' и 'бородой'.
…Стыдно. Теперь ему было стыдно за свой поступок. Но что было, то было - из песни слова не выкинуть. И этот случай из памяти не уходит. Разобраться, так никакого насилия не было. Просто заигралась девочка. Хотела приключений - получила! Винить кроме самой себя некого. Наоборот, не окажись Сидорова в то время на месте, так ее бы на хор поставили. Даже Окрошка бы отметился. А так, Сидоров ее от группового надругательства спас, впервые воспользовавшись своим статусом старшего. Потом сам ее следующей ночью, опасаясь того, что
Снежана по рукам пойдет, с развалин завода ее вывел и до дверей отчего дома сопроводил.
- Спасибо тебе, старичок, - поблагодарила она его на прощанье. -
Оттрахал ты меня качественно, от души. - И спросила, так, на всякий случай: - Ни чем меня не наградил? У вас, у бомжей, что угодно может быть, вы ж не лечитесь ни фига.
- А ты к венерологу сходи, - посоветовал он ей. - И тест на беременность сделай. У нас, у бомжей, сперма не стерильная.
'Старичок'!
Снежане он казался стариком.
Сидоров вышел из приемной и спустился со второго этажа вниз. Там был цеховой туалет, естественно, не функционирующий, бомжи оправлялись подальше от цеха, на развалинах, там, где определил
Сидоров. Иначе, в цехе не продохнуть было бы. А в цеховом сортире он организовал что-то, наподобие прачечной и умывалки, и заставлял бомжей хоть два-три раза в неделю умываться и хоть раз в месяц стирать свои вещи. Правда, кое-кто из бомжей Сидоровскими указаниями пренебрегал - не умывался, не чистил зубы, не стирал свои ветхие обноски и воняло от таких, как от какой-то пропастины.
В прачечной на стене висело треснутое зеркало, все в ржавых пятнах коррозированной амальгамы. Сидоров придирчиво всмотрелся в свое отражение. Старик! Чего уж там! Лицо обветренное, в бороде седины полно. Волосы светлые, в них седина не так заметна, а борода темнее, на ней она ярко выделяется. Но не седая борода виной. Глаза, вот что делает его стариком. Сидоров подошел поближе к зеркалу. В глазах, даже становящихся внимательными, когда смотришся в зеркало, стояла тоска, усталость и боль. И мудрость пожившего человека, многое испытавшего на своем веку. Глаза - зеркало души, с этим не поспоришь.
Сзади раздалось Окрошкино цоканье.
- Ты почему не спишь, болезный? - спросил Сидоров у Окрошкиного отражения в зеркале.
- Не спиться, Ляксеич. Вот решил щетину срубить. Завтра афганцем в метро пойду. Вставать-то рано, пока доскачу на трех ногах! Некогда бриться утром-то будет. А бриться надо. Беженцу со щетиной быть разрешается, воину-интернационалисту никак нельзя.
- Это точно, - согласился Сидоров.
Вдруг словно кто-то посторонний сказал за Сидорова:
- А у тебя, Окрошка, ножницы есть? - Сидоров даже сам удивился своему неожиданному вопросу.
- А то, как же? А тебе, Ляксеич, зачем?
- Давай сюда. Бороду хочу подравнять.
Окрошка вытащил из потертой женской косметички вполне приличные ножницы и протянул их Сидорову. Тот, недолго думая, схватил бороду в кулак и стал кромсать ее, только клочки пегой шерсти полетели.
- Ты это че? - ужаснулся одноногий бомж. - Ты че творишь, Ляксеич?
Ты зачем…? Ты…ты же весь свой авторитет…
- Не в бороде авторитет, Окрошка, - уверенно заявил Сидоров. -
Бритву лучше дай.
Через пару минут в зеркале отражался гладко выбритый мужчина средних лет с худощавым лицом и удлиненной прической из светлых волнистых волос. Одежда на Сидорове была простая, бедноватая, и казалось чужой, совершенно не вязалась с его лицом. Окрошка долго смотрел в зеркало на Сидорова, потом вынес свой вердикт:
- Говно.
- Ты так считаешь?
Окрошка склонил голову набок, выпятил нижнюю губу, оценивая.
- Конечно, говно. Был ты, Ляксеич, взрослым мужем, теперь юнец желторотый.
- Ну, не такой уж и юнец, - задумчиво пробормотал Сидоров, придирчиво всматриваясь в свое новое, вернее забытое старое лицо, и подумал: 'Очки бы темные. Кажется, я видел недавно неплохие солнцезащитные очки на ком-то из бомжей'.
Поднимаясь в свои апартаменты, Сидоров размышлял над только что совершенном им спонтанном брадобрействе. С чего это вдруг он пошел на поводу у своих совершенно необдуманных решений? С какого такого перепугу? Прожив сорок два года на грешной земле, испытав взлеты и падения, любовь и измену, страсть и разочарование, попробовав на вкус горечь утрат, он научился быть трезвым и расчетливым. Прежде, чем принять решение, он всегда рассматривал проблему с разных сторон, а уж потом… А тут такое…, такая отчебучка!
Нет, Сидоров, сказал он себе, ничего не возникает на пустом месте.
Каждый поступок, даже вроде бы не осознанный, имеет первопричину. До сегодняшнего дня он и не задумывался о том, как выглядит и сколько скопилось седины в его бороде…Альфред! Сегодня он встретил
