Михаэль Эбмайер - Холодные ключи
— А можно осведомиться, где вы так прекрасно выучили немецкий?
— Восемь лет в Германии не прошли даром.
— Восемь лет?
— Да–да. Но для всех подробностей моей душераздирающей истории ещё рановато. — Он зевнул. — Извините.
— Нет, ничего–ничего, простите, — поспешил ответить Блейель. Но не мог не спросить, — а давно ли вы вернулись обратно?
Причиной этого вопроса, столь важного, были, конечно же, его собственные восемь лет с Илькой.
— Года два, чуть больше, — ответил Артём, подумав.
Слава богу. Совпадения на этом окончились.
— И ваша сестра работает у фрау Карповой?
— Да, да.
Они замолчали. Такси явно добралось уже до центра, Блейель увидел помпезные административные здания, прямые, по линеечке, клумбы, памятник Ленину, благосклонно машущего большому перекрёстку, жандармов в ярких жилетах, топтавшихся около своих «Лад», и плакат, на котором опрятный Владимир Путин в цвете возвышался над употевшими чёрно–белыми шахтёрами.
— Ваша гостиница в хорошем месте и недалеко от реки, — заметил Артём и повернулся к таксисту. Они свернули на ближайшем светофоре, с Советского проспекта на улицу Кирова, как он пояснил гостю.
Снаружи гостиница не была обозначена никак. Она занимала первые два этажа длинного четырёхэтажного дома. Фасад был недавно выкрашен, нижняя половина в тёплых розовых тонах, верхняя — бежевая с белым. Приёмной стойкой служил стол на узкой лестнице, поднимавшейся от двери вовнутрь, и им пришлось подождать, пока не появилась женщина с усталым лицом, вступившая с Артёмом в разговор, который, как показалось Блейелю, не сулил ничего хорошего.
Комната оказалась чистой и просторной, обои и шторы повторяли коричневато–розовый колер наружных стен, на стенах висели картины — романтический приморский пейзаж и две в стиле компьютерного реализма, с космическими кораблями и динозаврами на фоне гор и пустынь.
— Она спрашивает, на сколько дней вас зарегистрировать, — сказал Артём, когда они снова спустились к столу. — Три дня обойдутся в триста рублей, а семь — в тысячу.
— Но… а почему…
Артём помотал головой.
— Я улетаю в среду, — сказал Блейель.
— Тогда два раза по три дня, идёт? Сейчас и потом.
Обязательная регистрация ещё в Германии показалась Блейелю какой–то подозрительной. Он вспомнил круглоголового парня из турагентства: он показал ему готовую визу, а сзади в паспорт был вложен листок с московским адресом, по которому полагалось зарегистрироваться.
— Так я же не в Москву лечу, — возразил Блейель.
— А-а. Ну да. Ничего страшного. Тогда вас зарегистрирует ваша гостиница, в Кемерово или где вы там будете. А если и не станете регистрироваться, тоже не беда. Штамп вам понадобится, только если вас задержит милиция. А вы не похожи на тех, кого они обычно задерживают.
Блейель с сомнением переводил взгляд то на него, то на свой паспорт, и круглоголовый добавил:
— Знаете, у меня тоже никогда не было этого штампа. И меня ни разу не проверяли.
— Так у вас же русский паспорт!
— Был. Давно. — Он откинулся на спинку крутящегося кресла, и только теперь Блейель заметил, что на шее у него висела звезда Давида на золотой цепочке.
Теперь, в холле гостиницы в Кемерово, он робко осведомился:
— А что будет, если не регистрироваться? Или не на весь срок?
Артём пощипал себя за бородку.
— Честно говоря, я не часто привечаю здесь иностранцев.
Тридцать пять рублей за евро. «Все расходы фирма, конечно же, возьмёт на себя, герр Блейель».
— Хорошо. Для начала на три дня. А за вчерашний день, задним числом, не получится?
Переводчик спросил, женщина непонимающе сказала «нет».
У Блейеля оставалось почти полтора часа, потом зайдёт Артём. Он встал под душ, вода долго не согревалась. Это его взбодрило. Зато он вдруг вспомнил, что совершенно не подготовился к зловещей церемонии вручения грамоты фрау Карповой. Так и не продумал стратегию страшного выступления, когда–то нацарапал пару слов, которые намеревался произнести, и не глядел на них дольше недели. Он так разнервничался, что в панике выскочил из кабинки. Не вытираясь, только обвязавшись полотенцем, он рухнул на постель, на розовое покрывало, и в ступоре уставился на клочок бумаги с предложениями, которые, казалось, намарал кто–то другой, незнакомый. В голове его только стучало — анилин, анилин, как будто это была единственная оставшаяся мысль. Анилин, так называлась гостиница, сказал Артём, «как химическое вещество. Когда–то в городе был завод, производящий анилиновые красители. Но он давно закрылся».
Если есть желание, то можно пройтись пешком, тут недалеко, минут пятнадцать. Погода наладилась: высокое, ясное небо с барашковыми облачками, куртку можно и не брать. Артём тоже переоделся, вместо чёрной олимпийки с капюшоном на нём красовалась голубая в синюю полоску рубашка, разношенные кроссовки сменили бордовые остроносые туфли.
— Рассказать немного про город? — спросил он, когда они пересекли Советский проспект и свернули на улицу Ноградскую.
— О, не стоит. Простите, я… мне как–то нехорошо.
— Вы позавтракали?
— Нет, нет. Это из–за… должен признаться, я не из тех, кто любит выступать перед публикой.
Блейель сам не понимал, зачем так разоткровенничался, но ничего не мог с собой поделать. Зачем он рассказывает этому волосатику то, чего сам стесняется? Он выставлял себя в невыгодном свете. Конечно, виновата тошнота и переутомление. Может быть, ещё и светлые, как ручей, глаза Артёма. Казалось, они излучали утешительный покой, что–то очень терпеливое, мягкое. Странно, такое впечатление от человека, которого он не только не знал, но и который к тому же лет на десять его младше. Но ничего не поделаешь. Матиаса Блейеля занесло в Сибирь, и других точек опоры у него не было.
— Давайте пройдём напрямик, — предложил Артём и открыл перед ним кованую калитку. Они прошли между двух рядов гаражей с тёмно–красными воротами, потом через влажный лужок, окаймлённый рябинами.
— Можно спросить, как выговаривается ваша фамилия?
Молодой человек сказал «а-а», как–то по–козьи хохотнул и произнёс очень чётко, Че–рем–ных: обе «е» краткие и открытые, «ы» — как глубокое «и», «х» как в «ах», ударение на последнем слоге.
— Зовите меня просто Артём.
— Че–рем–ных, — повторил Блейель.
— Очень хорошо. Правда. А можно, я тоже у вас кое–что спрошу?
— Конечно.
— Ваши первые впечатления?
Блейель задумался, но ему ничего не пришло в голову. Кроме того, что Сибирь, похоже, населяли вовсе не сибиряки: все, кто им ни попадался, выглядели по–европейски; или по–русски, если тут есть какая–то разница. Вряд ли это подходящий ответ.
— Извините, — сказал он, — я сейчас слишком волнуюсь.
Бюро оказалось тесной комнатушкой около двадцати квадратных метров. Два пухлых зелёных дивана из искусственной кожи, большой изогнутый стол, за ним два вертящихся стула, перед ним — два кресла. Несколько стеллажей, заполненных каталогами, гардероб с подставкой для зонтиков, вешалка для заказанной одежды, на стене — телевизор. За стенкой слева — узкий коридорчик, где теснились холодильник, микроволновая печь, кофейная машина и прочие кухонные принадлежности, там же шкаф–купе и туалет. Перед одним диваном стоял стеклянный журнальный столик, над другим висел плакат: «40 лет Фенглеру — мода, которая мне по душе!», с обложками журналов с 1955 по 1995 год. На полках сидело несколько соломенных кукол с носами картошкой, рядом с гардеробом с потолка свисал человечек, в пилотских очках и с крыльями, на стене за столом гирлянда светящихся пластиковых бабочек окаймляла календарь с немецкими пейзажами. Потолок был полностью выложен тонированными зеркальными квадратами.
Но Блейель всего этого поначалу и не заметил. У него пересохло горло и бурчало в животе. Его сверлили любопытные взгляды четырёх женщин, а Артём встал сзади, наверное, чтобы он не удрал. Сестра переводчика стояла, прислонившись к выступу стены рядом с тем диваном, где висел плакат «Фенглер». Блейель сразу её узнал, несмотря на нервозность. Она не была долговязой, как Артём, скорее невысокая и худенькая, но такая же курносая, с пухлыми губами, которые, казалось, сдерживают дерзкое замечание. Рядом с ней — компактная брюнетка с бесстрашной белоснежной улыбкой и роскошным декольте. Далее — очень прямая блондинка, одухотворённо возводящая глаза к потолку. И справа, с распростёртыми объятиями, сама шефиня. Светящаяся оранжевая грива, живые глаза, властный рот — впрочем, это Блейель, может, и вообразил. Как и трое прочих, должно быть, в честь торжества, она нарядилась в одежду из каталога «Фенглер». Зелёную шёлковую блузку из коллекции «Spring Charms[11]» она украсила усеянной изумрудами брошью, белые лаковые босоножки — золотой цепочкой.
