Борис Виан - Сердце дыбом
— И много вам за это платят? — спросил Жакмор.
— Я получаю лодку и в придачу вдоволь позора и золота.
При слове «позор» Жакмор невольно отпрянул и тут же подосадовал, что не совладал с собой.
— У меня свой дом, — продолжал лодочник. Он заметил движение Жакмора и улыбнулся. — Меня снабжают пищей. Дают золото. Много золота. Но истратить его я не могу. Никто ничего не продаст мне. Да, у меня есть дом и много золота, но я должен глотать стыд за всю деревню. Они мне платят, чтобы я стыдился вместо них. За все их зло, за всю скверну. За их пороки и преступления. За торговлю стариками. За издевательства над скотиной. За учеников. Вообще за всю грязь. — Тут он оборвал сам себя: — Но вам это неинтересно. Вы ведь не собираетесь здесь оставаться?
Жакмор долго молчал, прежде чем ответить.
— Собираюсь, — промолвил он наконец, — собираюсь остаться.
— Ну тогда и вы станете, как все, — сказал лодочник. — Тоже будете жить с чистой совестью, а бремя стыда перекладывать на меня. И тоже будете платить мне золотом. И никогда от меня этого золота не примете.
— Как вас зовут? — спросил Жакмор.
— Все зовут меня Хвула. Вообще-то это название лодки. Своего имени у меня больше нет.
— Я еще как-нибудь навещу вас, — сказал Жакмор.
— Вы будете, как другие, — сказал лодочник. — Не станете со мной разговаривать. Будете только платить и сваливать в речку всякую мерзость. Сваливать на меня свой позор.
— Но почему вы занимаетесь этим делом?
Лодочник пожал плечами:
— До меня был другой.
— А как вы очутились на его месте? — не унимался Жакмор.
— Первый, кто устыдится больше меня, займет мое место, — сказал лодочник. — В этой деревне так издавна заведено. Народ здесь благочестивый. Каждый блюдет свою совесть. Главное — чтоб она была спокойна. А если кто дрогнет и возмутится…
— Его отправят на «Хвулу», — договорил за него Жакмор. — Значит, вы возмутились.
— Да, но такое бывает нечасто… — вздохнул лодочник. — Наверно, я последний. Моя мать была нездешней. — Он снова взялся за весла. — Мне надо работать. До свиданья.
— До свиданья, — сказал Жакмор.
Он долго смотрел вслед медленно скользящей по красной речке лодке и наконец пошел дальше. Церковный купол, напоминающий куриное яйцо в гнезде, был уже недалеко. Вскоре Жакмор одолел семь ступенек паперти и вошел в храм. Ему хотелось осмотреться, прежде чем разговаривать со священником.
16Яйцеобразный церковный неф под черной шиферной крышей опоясывало сложное переплетение продольных и поперечных балок. Войдя, Жакмор оказался напротив алтаря из темного гранита с позеленевшими медными шандалами и прочей утварью. Справа, меж двух столбов, возвышалась новенькая белая кафедра с распахнутыми створками.
Жакмор первый раз видел храм такой странной конструкции: в форме яйца, ни арок и нервюр, ни колонн и пилястров, ни складу, ни ладу, ни уму, ни сердцу. Мощные стены удерживал каркас из самым причудливым образом пригнанных деревянных брусьев, похожий на геодезическую карту. В самых толстых были вырезаны ниши, где помещались резные скульптуры, судя по всему, цветные. В темноте блестели глаза святых, чертей и чудищ. Внутреннее пространство церкви было совершенно свободно. Свет проникал через витраж над алтарем, заливая его ультрамариновыми лучами. Не будь этого витража, тьма была бы непроглядной. По сторонам алтаря дрожали язычки свечей в стоячих шандалах, слабые светящиеся точки во мгле.
Пол от входа до алтаря устилал густой слой соломы. Жакмор пошел вглубь. Мало-помалу глаза его привыкли к темноте, и он заметил за алтарем, по правую сторону, сероватый провал открытой двери. Туда он и направился, понял, что дверь ведет в ризницу и пастырь, скорее всего, там.
Переступив порог, он очутился в узкой комнатушке, забитой шкафами с разнообразной утварью. В глубине зияла еще одна открытая дверь в смежную каморку. Оттуда доносились тихие голоса. Жакмор трижды постучал согнутыми пальцами в деревянную стенку и спросил вполголоса:
— Можно войти?
Голоса смолкли.
— Войдите! — услышал Жакмор и, следуя приглашению, вошел.
За дверью сидели и беседовали кюре с ризничим. Оба встали навстречу Жакмору.
— Добрый день, — сказал Жакмор. — Вы, я полагаю, господин кюре?
— К вашим услугам, — сказал священник.
Крепкий и жилистый, он сверлил собеседника черными глазами из-под нависших, тоже черных бровей, сложив на груди длинные тощие руки. Он сделал пару шагов в сторону гостя, и Жакмор сразу заметил, что он прихрамывает.
— Я хотел поговорить с вами… — начал Жакмор.
— Пожалуйста…
— …насчет крещения, — пояснил Жакмор. — В воскресенье — вы могли бы?
— Это моя работа, — ответил кюре. — У каждого свое дело, не так ли?
— В доме на горе родились тройняшки, — сказал Жакмор. — Жоэль, Ноэль и Ситроен. Хорошо бы успеть до завтрашнего вечера.
— Приходите завтра на воскресную мессу — и я назову точное время, — сказал кюре.
— Но я не посещаю церковь, — возразил Жакмор.
— Тем более приходите, — сказал кюре, — вам будет интересно. И мне приятно — в кои-то веки хоть для кого-то мои слова будут вновинку.
— Я не признаю религию, — сказал Жакмор. — Хотя допускаю, что для крестьян она может быть полезной.
Кюре усмехнулся.
— Полезной! Религия — это роскошь, блажь. Местные дикари как раз и норовят извлечь из нее пользу. — Он возбужденно забегал по комнатке, припадая на хромую ногу. — Но я им не позволю! — Голос кюре стал железным. — Моя религия останется священной блажью!
— Я только хотел сказать, — уточнил Жакмор, — что именно в деревне слово пастыря может быть особенно важным. Чтобы направлять грубые умы крестьян, указывать им на их грехи, предостерегать против соблазнов низменной плоти, укрощать дурные инстинкты. Не знаю, известно ли вам, но я в этой деревне видел такие вещи… Конечно, я человек новый и мне не пристало судить или навязывать вам свое мнение о чем-то, что вам, возможно, представляется вполне естественным в силу привычки… но… э-э… порицает же священник со своей кафедры, скажем, воровство, осуждает же половую распущенность молодежи, дабы разврат и порок не осквернили его округ…
— Приход, — поправил ризничий.
— Ну, приход… О чем бишь я?
— Не знаю, — холодно сказал кюре.
— Ну как же! — Жакмор решился говорить впрямую. — Я имею в виду торговлю стариками. Это же чудовищно!
— Вы рассуждаете как мирянин! — вспылил кюре. — Подумаешь, торговля стариками! Какое мне до этого дело! Да, эти люди страдают, но кто страдает на земле, будет вознагражден в царствии небесном. Само по себе любое страдание благотворно, меня удручает другое: что за причины заставляют их страдать. Ведь они страждут не ради Господа. Это дикари. Я же говорю: религия для них — не цель, а средство. Для стяжания низменных материальных благ.
Он совсем распалился, глаза его так и сверкали.
— Этот прах желает распоряжаться в храме. Знаете, чего они от меня требуют? Чтобы я им обеспечил урожай клевера. А на душевный покой им наплевать! Он у них и так есть! Хвула за всех отдувается! Нет, я не сдамся, буду бороться до последнего. Не получат никакой люцерны! Благодарение Богу, у меня есть верные сторонники. Их немного, но они меня не оставят. — Он ухмыльнулся. — Вот приходите в воскресенье — посмотрите… Посмотрите, как я схлестнусь с этими скотами. Сражусь с ними их же оружием… Они упрямы, а я еще упрямее… Может, эта встряска расшевелит их души, обратит от корысти к блаженству! К высшей роскоши, дарованной нам милостию Господа!
— Так когда же крещение? — напомнил Жакмор. — В воскресенье вечером?
— Точное время я назову после мессы, — стоял на своем кюре.
— Ну что ж, — сказал Жакмор. — До свидания, господин кюре. Я осмотрел ваш храм. Весьма любопытное сооружение.
— Весьма, — рассеянно подтвердил кюре, занятый своими мыслями.
Он снова опустился на стул, а Жакмор вышел тем же путем, что и вошел, испытывая легкую усталость.
— Замучила меня Клемантина своими поручениями, — подумал он вслух. — Скорей бы эта троица подросла. Теперь вот на тебе, изволь тащиться на мессу…
На улице вечерело.
— … на мессу — силком, что за безобразие!
— Безобразие! — согласился сидящий на стене черный котище.
Жакмор посмотрел на него. Кот замурлыкал и сузил глаза в вертикальные щелочки.
— Безобразие! — повторил Жакмор, срывая мягкую круглую травинку трубочкой.
Немного отойдя, он оглянулся, еще раз нерешительно посмотрел на кота, но пошел дальше.
17Воскресенье, 2 сентября
Жакмор, в полной готовности, расхаживал по коридору. Он оделся посолиднее и чувствовал себя неловко, как актер в костюме на пустой сцене. Наконец спустилась нянька.
