Борис Виан - Сердце дыбом
Жакмор подошел к двери.
— Есть кто-нибудь? — негромко спросил он.
Удары не прекращались, и он зашел в мастерскую. Свет в нее проникал сверху. Собственно, это был длинный, довольно просторный сарай, заваленный досками, брусом, заготовками. Оборудование составляли три-четыре верстака, круглая пила и два станка: один сверлильный, другой фрезерный с расколотой чугунной станиной. На стенах висели инструменты — не сказать, чтобы очень много. Справа от двери, через которую вошел Жакмор, была навалена куча стружек и опилок. Пахло свежим столярным клеем. Должно быть, он варился в заляпанном ведерке на печурке с древесным углем в дальнем конце сарая, у выхода во двор. С прогнувшихся потолочных балок свисала всякая всячина: старые полотна для пилы, позеленевший окорок, ржавые инструменты, ломаные тиски и прочий хлам.
Слева, вдоль всей стены, лежало огромное дубовое бревно. С двух концов под него были подложены толстые колоды. Верхом на бревне сидел мальчишка-ученик и топором обтесывал его с боков. Тщедушный, в драной одежонке, он еле удерживал в тощих ручонках топор. Хозяин, с молотком в руке, работал чуть поодаль — обивал изнутри кожей какое-то странное яйцеобразное сооружение, вроде будки из светлого дуба. Будка была оснащена створками на петлях, они были откинуты и поскрипывали при каждом ударе молотка.
Столяр забивал гвозди, ученик тесал бревно. Ни один, ни другой не обращали внимания на Жакмора. Помявшись, он обратился к ним погромче:
— Добрый день!
Хозяин опустил молоток и посмотрел на Жакмора. Рожа у него была жуткая: обвислые губы, приплюснутый нос, руки же — сильные, узловатые, с космами рыжей шерсти.
— Чего надо? — осведомился он.
— Я пришел заказать две детских кроватки, — сказал Жакмор. — В доме на горе родилась тройня. И нужны две кроватки. Одна двухместная, другая одноместная, но побольше.
— Я сделаю одну, — сказал столяр. — Одну на всех троих, два места головой по ходу.
— А третье побольше…
— Побольше… — проворчал мастер. — Ладно, видно будет. Делать вручную или на станке?
Жакмор посмотрел на заморыша-ученика. Тот все поднимал и опускал топор, как заведенный. Несчастный робот, прикованный к нескончаемой работе.
— Вручную дешевле, — сказал плотник, — потому что машина обходится дорого, а таких вот голодранцев как собак нерезаных.
— Их тут у вас держат в строгости, — заметил Жакмор.
— Так как же: вручную или на станке?
— На станке, — сказал Жакмор.
— Ну конечно! — фыркнул мастер. — Вам-то что, а мое оборудование изнашивается…
— И к завтрашнему дню, — прибавил Жакмор. Чтобы задобрить мастера, он решил проявить интерес к его работе: — А что это вы делаете?
— Это для церкви. Кафедра.
В голосе столяра смешались гордость и смущение. С мокрых губ при каждом слове брызгала слюна.
— Кафедра?
Жакмор подошел поближе. Действительно, кафедра. Кафедра с дверцами. Ничего подобного Жакмору не приходилось видеть.
— Я никогда не жил в деревне, — сказал он. — А в городе обычно бывают не такие, поэтому мне любопытно посмотреть.
— В городе люди больше не верят в Бога, — сказал столяр, злобно глядя на Жакмора.
Между тем ученик вдруг выронил топор и без чувств повалился на бревно лицом вниз. Удивленный внезапной тишиной, Жакмор обернулся и подошел к мальчику. Столяр же принес откуда-то жестянку с водой и окатил ученика. Однако это не помогло. Тогда в голову бедняги полетела жестянка. Мальчонка вздохнул, и не успел возмущенный Жакмор прийти ему на помощь, как грязная ручонка уже снова сжимала топор и с натугой, но так же ритмично поднималась и опускалась.
— Вы слишком жестоки с ним! — обратился Жакмор к столяру. — Он еще ребенок! Вам должно быть стыдно!
В ту же секунду кулак столяра врезался ему в скулу. Психиатр пошатнулся, отступил на пару шагов и еле удержал равновесие. Осторожно ощупал челюсть. Хорошо еще, что борода смягчила удар.
Столяр же как ни в чем не бывало вернулся к прерванной работе.
— Вот посмотришь на нее завтра, — сказал он, останавливаясь на минуту, — когда ее поставят на место. Кафедра что надо!
Он с гордостью погладил деревянную поверхность. Светлый полированный дуб, казалось, вздрогнул от этого прикосновения.
— И кровати твои будут готовы завтра, к пяти. Приходи и забирай.
— Ладно…
Снова застучал молоток. Запах клея стал еще резче. Жакмор еще разок взглянул на ученика, пожал плечами и вышел.
На улице по-прежнему было тихо. Жакмор зашагал в обратный путь. Занавески на всех окнах были задернуты, но, когда Жакмор проходил мимо, за ними угадывалось шевеление. Вот вышла из дому и побежала по улице, напевая, девочка. В руках у нее эмалированный кувшин чуть ли не больше ее самой. Небось на обратном пути не попоет.
1330 августа
Анжель и Жакмор сидели внизу, в просторном холле, наслаждаясь прохладой. Промелькнув несколько раз взад и вперед и поколдовав на кухне, служанка приготовила прохладительное питье и поставила перед Анжелем поднос с кувшином и бокалами. Окна и дверь в парк были открыты настежь. Тишину лишь изредка нарушало жужжание случайно залетевшей мухи или осы, гулко отдававшееся под высоким потолком.
— Кроватки будут готовы сегодня к пяти часам, — сообщил Жакмор.
— Тогда они уже готовы, — рассудил Анжель. — Ведь пять часов наверняка значит пять утра.
— Вы думаете? — сказал Жакмор. — В таком случае и правда готовы.
Тема была исчерпана, собеседники замолчали и отхлебнули из бокалов. Чуть погодя Жакмор заговорил снова:
— Разумеется, я не открою вам ничего нового, вам все это давно приелось, но то, что я увидел в деревне, меня просто потрясло. Здесь такой странный народ.
— Странный? Вы находите?
Анжель был вежлив, но в голосе его сквозило равнодушие. Жакмор уловил это и не стал углубляться.
— По-моему, да, — сказал он. — Но, может, я пойму этих людей, когда узнаю поближе. В конце концов, что здесь, что где-нибудь еще — с непривычки всегда бывает странно. Я ведь тут человек новый.
— Да, конечно, — вяло отозвался Анжель.
Перед окном стремительно пронеслась птица. Жакмор проследил ее полет.
— Ну, а вы сами, — сказал он, переводя беседу в другое русло, — наверно, не захотите подвергнуться психоанализу?
— Нет, — ответил Анжель. — Не захочу, это уж точно. И вообще, сам я человек неинтересный. Хотя интересно мне многое.
— Что, например? — спросил Жакмор, всячески стараясь поддержать разговор.
— Все вообще и ничего в особенности. Жизнь. Мне нравится жить.
— Счастливчик! — прошептал Жакмор.
Он залпом допил стакан.
— Отличный напиток! Можно, я налью еще?
— Не стесняйтесь. Будьте как дома.
И снова повисло молчание. Наконец Жакмор встал.
— Пойду проведаю вашу супругу. Она, должно быть, скучает в одиночестве.
— Да-да, — сказал Анжель. — Идите. А я тем временем выведу машину, и мы вместе съездим за кроватками.
— Хорошо, я сейчас.
Жакмор поднялся по лестнице и тихонько постучал в дверь.
— Войдите, — сказала Клемантина, что он и сделал.
Трое новорожденных лежали около матери. Два справа, один слева.
— Это я, — сказал Жакмор. — Зашел спросить, не надо ли вам чего-нибудь.
— Ничего, — ответила Клемантина. — Скоро будут готовы кроватки?
— Наверно, уже готовы.
— Какие они?
— Э-э… — Психиатр развел руками. — Боюсь, столяр выполнил заказ по своему усмотрению. Два места по ходу, третье против.
— И побольше?
— Во всяком случае, я просил так, — осторожно ответил Жакмор.
— Вы хорошо устроились? — наконец догадалась спросить хозяйка.
— Да, все в порядке.
— Ни в чем не нуждаетесь?
— Нет-нет…
Тут один из детенышей заворочался и страдальчески сморщился. В животе у него заурчало, затрещало, после чего обезьянья мордашка расправилась. Клемантина улыбнулась и похлопала его по пузику.
— Ну-ну-ну… умница… это у нас газики…
Заскрипел второй сосунок. Клемантина взглянула на стенные часы:
— Пора кормить…
— Ухожу, — шепнул Жакмор и на цыпочках удалился.
Клемантина начала с того, кто подвернулся под руку. Подвернулся Ноэль, который жалобно скулил и кривил ротик. Клемантина на минутку положила его, высвободила грудь, снова взяла малыша и наконец поднесла к соску. Он тут же присосался и судорожно задышал. Клемантина оторвала и придержала сосунка. Струйка молока забила из соска и потекла по разбухшей груди. Ноэль возмущенно завопил. Клемантина снова поднесла его к груди и, едва он, все еще всхлипывая, жадно впился, снова оттащила в сторону.
Младенец заорал как резаный. В Клемантине проснулось любопытство. Она повторила опыт в третий и в четвертый раз. Ноэль зашелся криком, посинел и вдруг задохнулся. Обмер с широко разинутым ртом. По синюшным щекам катились слезы. Клемантина перепуталась и затрясла его:
