Юрий Трещев - Город грехов
— А вы?..
— Не знаю… — Философ надолго умолк, задумался.
Ночью ему снился кошмар, и он пытался вспомнить подробности.
— Ночью мне было видение… нечто ужасное… — заговорил философ. — Проклятие исполнилось именно в таком порядке, как оно описано в этой книге… земля трепетал, тяжко вздыхала и город вот-вот готов был провалиться в преисподнюю… впрочем, может быть, и не в преисподнюю, а в вечность, чтобы обрести завершение в боге… сон напоминал сцены из Апокалипсиса… я проснулся и вышел на террасу… вокруг царила тишина… никто не расположен был умирать этой ночью… с террасы открывался вид на город столь прекрасный, что перед ним можно было только преклониться и благоговеть… ночь творила красоту, даже не ведая о том… ожидая рассвета, я стоял у балюстрады, когда меня окликнул еврей, умерший прошлой зимой от желтухи… он сидел в кресле и улыбался… вообразите себе, что я испытал… я оцепенел… вывели меня из оцепенения крики и гул толпы… не знаю, на что я надеюсь, чего жду… еврей говорил о том, что скоро придет тот, кого все ожидают, и исполнится проклятие… помню, как он воскликнул: «Он уже при дверях!..» — и я очнулся…
Послышал лай, визг собак.
— Напрасно власти затеяли эту войну с собаками… этой войны они сами должны бояться из-за ее превратностей… впрочем, все мы, так или иначе, приговорены к смерти, только приговор отсрочен исполнением на неопределенный срок… — Философ встал и пошел, но его испугала темнота, царившая в коридоре, и он вернулся. — В коридоре тьма кромешная… в этой темноте увязнуть можно… у вас нет спичек?.. кстати, говорят, власти, опасаясь, что в народе возникнет смута, и, страшась больше ужасов мятежа, чем повинуясь доводам разума, велели автора книги арестовать, а книгу сжечь… такой вот финал у этой истории…
Философ ушел, попросив писателя молчать и не разглашать то, что он услышал…
Писатель вернулся в свою комнату.
Какое-то время он смотрел на гроб с телом жены и размышлял о смерти, потом о власти. Размышляя, он не заметил, как сон обнял его и увлек за собой. С террасы писатель спустился в сад, где его ждала блаженная. Она качалась в гамаке, в наряде блудницы, полная сладострастия.
— Иди ко мне?.. — сказала она, обольстительно улыбаясь.
Писатель лег в гамак, неловко обнял блаженную, чтобы отдаться власти ее губ и наготы…
— Кто ты?.. ты не тот, кого я ждала… — Блаженная отстранилась. — Ты упал на меня как камень с неба… и ты еще смеешься?.. не смейся, ты повергаешь меня в смущение своим смехом…
Блаженная встала и пошла по аллее в сторону руин женского монастыря.
Помедлив, писатель повлекся за ней.
Он шел по дороге, по которой еще не ходил.
День затих. Померкли зарницы.
Наступила темнота, вокруг стало меньше живых, больше мертвых.
— Куда мы идем?.. — спросил писатель и очнулся на ложе, на котором лежал, как камень. На подоконнике сидела ворона. Она каркала, ела и гадила…
Помедлив, писатель накинул на плечи плед и вышел на террасу.
В кресле еврея сидел артист.
— С благополучным возвращением тебя… все в порядке?..
— Как видишь…
— Что слышно?.. что говорят в провинции?..
— В провинции говорят, что власть в городе захватили шлюхи… царит порнократия… и все с ужасом ждут исполнения проклятия… может быть, ты расскажешь, что на самом деле здесь творится?..
— Все переполнены страхом… кто может, спасается бегством… одним словом, кошмар… — Писатель вскользь глянул на артиста. — Ты нашел своего отца?..
— Нет… обошел все монастыри, но, увы…
— Почему монастыри?..
— Отец жил как монах, со страхом и осторожностью передавал то, что не всем доступно знать… помню, как он говорил о пришествии антихриста, в какой срок и время он откроется в образе человека, подобно тому, как открылся бог евреям… мне было 5 лет, когда он исчез… у меня от него осталась только фотография, на которой он во фраке с тростью… он был похож на англичанина… иногда я вижу его не живого, а как некое видение… так бывает во сне, видишь многое, но, проснувшись, ничего не находишь… дядя, и тетя говорили мне об отце, но так уклончиво и невнятно… даже нельзя с полной уверенностью сказать, что речь шла о нем… у него были разные имена и скверная репутация… что только ему не приписывали… тетя рисовала его в образе змея-искусителя… помню, я выбежал из ее комнаты весь в слезах, шел и бормотал, как безумный: «Лучше бы он умер…» — Тетя дала мне лекарство, выпив которое я впал в сон и спал три дня… меня беспокоили шумом толчками, но, открыв глаза, я лежал бесчувственно, совершенно не имея возможности говорить, и лишь водил глазами… в общем, вдобавок к измышлениям тети и дяди об отце, я добавил свои собственные…
— Один сказал, другой что-то слышал, иной видел… все это мне так знакомо…
— Мне тоже, но я продолжу… кое-что об отце я узнал из писем, которые нашел у тети… моим отцом, возможно, был двоюродный брат тети, между прочим, известный поэт… дядя говорил, что он находился под влиянием формалистической литературы… сплетал стихи как венки… стремился не столько к художественной выразительности, сколько к словесной виртуозности… писал он и фигурные стихи, имеющие форму пальмы, органа… он проник к матери ночью, сделал, что хотел и исчез… мать думала, что это был сон, но утром она увидела кровь на ложе… она была смущена и промолчала о случившемся… а соблазнитель исчез… возможно, его арестовали… время было смутное… или он стал добычей бродячих собак… в ту ночь многие пострадали от собак… власти даже были вынуждены объявить им войну… мне было 7 лет, когда умерла моя мать… она была еврейка, не лишенная обаяния, правда, у нее были рыжие волосы, вьющиеся как у цветка гиацинта…
Писатель и артист стояли на террасе у балюстрады и смотрели на город, над которым еще не исполнилось проклятие.
Город напоминал некое чешуйчатое чудовище с крыльями, уползающее в море.
На террасу вышел историк. Приподняв шляпу, он поприветствовал соседей, спустился по лестнице и направился в сторону театра.
— Этот историк довольно странный человек… — заговорил артист. — Впрочем, весь в отца, которого история привела к безумию… чего только о нем не говорили… на кафедре его не баловали вниманием, относились к нему с явным пренебрежением и предубеждением, всячески принижали его роль и значение… якобы он уводил людей в сферу идеального… называл любовь пороком природы… кстати, он ничего не говорил о своем происхождении?..
— Нет… — сказал писатель.
— Мне он говорил, что его род берет начало чуть ли от Леды… а твой род от кого берет начало?..
— Я из числа упавших с неба…
— То есть сирота…
— Можно и так сказать…
— Я тоже сирота… после смерти матери меня отдали в интернат… в 13 лет я бежал… пристал к бродячим артистом и стал тем, кем стал, а моя история обросла различными домыслами, которые меня удручают… молва приписывает мне слова и поступки, которые ей желательны, но я их не совершал… она представляет меня чуть ли не бесом, а я хочу быть просто человеком и мечтаю умереть от старости в своей постели, забытый всеми… человек я неуживчивый… все жены от меня сбегали, правда, от некоторых я сбегал сам… иногда лучше помешаться, чем наслаждаться… последней моей пассией была примадонна, подруга жены судьи, которого растерзали собаки… ты, наверное, слышал эту жуткую историю?.. молва уверяла, что после смерти мужа она вступала в связь с собаками, и от этой связи якобы родился целый народ… советую тебе сторониться и избегать этих мест… а ты, я смотрю, все пишешь?..
— Пишу…
— Читал твой последний роман… одна из историй тронула меня до слез… мне очень по вкусу трагедии… одно время я тоже играл словами… чтобы преуспеть в этом деле, надо жить в городе, но к чему известность, слава, если для этого надо сначала унизиться?.. — Виляя хвостом, к артисту подошел рыжий пес. — А вот и мой Вергилий… по дороге в ад, который всех нас ждет, мне нужен проводник, вот я и завел собаку… как и я, она не заботится о постели и не боится темноты… я привязался к ней, хотя лучше ни к чему не привязываться… жизнь людей скоропортящаяся и эфемерная… для жизни надо запасаться разумом, а не привязанностями… или сразу в петлю… впрочем, это всего лишь риторическое преувеличение, которое может привести лишь к недоразумению… прости…
— Расскажи, что это за история с судьей?..
— Возведенный до положения первых лиц, судья совершил немало злодейств… он и меня чуть не погубил, заступиться было некому, и я бежал, куда мог… с тех пор как жена вооружила лоб судьи рогами, он жил один на вилле, разводил собак, которые его и сожрали… они сбесились из-за суки… он услышал шум, гам, вышел наружу, попытался усмирить собак, но, увы… он вздумал бежать, но попал в колючие заросли, застрял… собаки напали на него с тыла… они наносили ему рану за раной… немой слуга отогнал собак, но судья был уже мертв… ужасное зрелище, которое бог допустил скрытой справедливостью… эта история была подробно описана в газетах, что привело к войне с собаками, в которой воюющие стороны настолько слились друг с другом, что нельзя было отличить побежденных от победителей… несколько лет война с собаками то разгоралась, то затухала… в конце концов, победа оказалась у собак… из-за неопределенного результата люди отступили… правда, вели они себя настороженно и беспокоились, что делали собаки неизвестно… тот же, кто сотворил и людей и собак, и кто все предвидел, не вмешивался… — Артист потрепал загривок собаке. — Помню, мать говорила, ищи бога, а не отца, его призывай, пока он не станет ближе… бог определяет нам судьбу… одним — грехи и ад, другим — подвиги и рай… — Артист хотел рассказать писателю историю своих отношений с примадонной, но сдержался. Он вспомнил сон, в котором ему явились все его жены. Они свисали бременем с веток и лежали на траве врассыпную. Примадонна качалась в гамаке. Ветер шевелил ее рыжие кудри. Всю ночь артист получал наслаждение, то, от чего лучше отказаться…
