Роберт Пирсиг - Дзен и исскуство ухода за мотоциклом
Вспышка и «бу-буммм» грома: одно сразу за другим. Я вздрагиваю, голова Криса прижата к моей спине. Несколько предупредительных капель дождя… при такой скорости они — как иголки. Вторая вспышка — БАММ, и все вокруг — видно, как на ладони… а потом, в ясности следующей вспышки — та ферма… та мельница… о Господи, он был здесь!.. сбросить газ… это его дорога… забор и деревья… а скорость падает до семидесяти, потом — шестьдесят, пятьдесят пять, и я держу ее.
— Почему мы тормозим? — кричит Крис.
— Слишком быстро!
— Нет!
Я киваю, что да.
Домик и водокачка промелькнули мимо, и теперь появляются небольшая дренажная канава и перекресток с дорогой, уводящей к горизонту. Да… думаю, правильно. Так оно и есть.
— Они уже далеко! — вопит Крис. — Догоняй!
Я мотаю головой из стороны в сторону.
— Почему? — вопит он.
— Опасно!
— Они уехали!
— Подождут.
— Быстрее!
— Нет. — Я качаю головой. Просто смутное чувство. На мотоцикле таким чувствам начинаешь доверять, и мы остаемся на пятидесяти пяти.
Начинается дождь, но впереди я замечаю огоньки города… Я знал, что он здесь будет.
Когда мы подъезкаем, Джон и Сильвия уже ждут нас под первым деревом у дороги.
— Что с вами случилось?
— Сбросили скорость.
— Это мы поняли. Что-то не так?
— Нет. Давайте выбираться из-под дождя.
Джон говорит, что на противоположной окраине есть мотель, но я отвечаю, что есть мотель и получше, если повернуть направо по дороге, обсаженной тополями, через несколько кварталов отсюда.
Мы сворачиваем к тополям и проезжаем несколько кварталов — появляется небольшой мотель. Внутри, в конторе, Джон озирается и произносит:
— Это действительно хорошее место. Когда ты здесь был до этого?
— Не помню, — отвечаю я.
— Откуда ты тогда про него знаешь?
— Интуиция.
Он смотрит на Сильвию и качает головой.
Сильвия уже некоторое время наблюдает за мной. Она замечает, как слегка дрожат мои руки, когда я расписываюсь в книге регистрации.
— Ты ужасно бледный, — говорит она. — Это на тебя молния так подействовала?
— Нет.
— Ты как привидение увидел.
Джон и Крис смотрят на меня, и я отворачиваюсь от них к двери. Дождь по-прежнему как из ведра, но мы делаем рывок к своим комнатам. Все наши вещи на мотоциклах укрыты, и мы пережидаем грозу — потом заберем.
Дождь заканчивается, небо немножко светлеет. Но со двора мотеля я вижу, как за тополями почти совсем собралась другая тьма — ночная. Мы идем в город, ужинаем, а когда возвращаемся, я чувствую, как дневная усталость по-настоящему наваливается на меня.
Мы почти неподвижно отдыхаем в металлических шезлонгах во дворе мотеля, медленно допивая пинту виски, которую Джон принес из холодильника мотеля вместе с какими-то закусками. Виски проходит внутрь медленно и приятно. Прохладный ночной ветерок постукивает листочками тополей вдоль дороги.
Крис спрашивает, что мы будем делать дальше. Этого пацана ничего не утомляет. Новизна и странность обстановки возбуждают его, и он хочет, чтобы мы пели песни, как они это делали в лагере.
— Мы не очень хорошо поем песни, — говорит Джон.
— Тогда давайте рассказытать истории. — Крис задумывается. — А вы знаете что-нибудь интересное о привидениях? Все пацаны в нашем домике рассказывали по ночам о привидениях.
— Лучше ты нам расскажи, — просит Джон.
И он рассказывает. Слушать его истории довольно забавно. Некоторые я не слышал с тех пор, как сам был в его возрасте. Я говорю ему об этом, и он хочет послушать мои истории, но я ни одной не помню.
Немного погодя он спрашивает:
— Ты веришь в привидения?
— Нет, — отвечаю я.
— Почему?
— Потому что они не-на-уч-ны.
Мой тон заставляет Джона улыбнуться.
— В них не содержится материи, — продолжаю я, — и нет энергии — а, следовательно, согласно законам науки, они не существуют нигде, кроме как в умах людей.
Виски, усталость и ветер в деревьях начинают мешаться у меня в голове.
— Конечно, — прибавляю я, — законы науки тоже не содержат в себе материи и не имеют энергии, и, следовательно, не существуют нигде, кроме людских умов. Лучше всего сохранить целиком научный подход ко всему вместе и отказаться верить и в привидения, и в научные законы. Только так будешь в безопасности. Для веры во что-то остается очень немного места, но это — тоже научный подход.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — отвечает Крис.
— Я просто развлекаюсь.
У Криса опускаются руки, когда я так разговариваю, но не думаю, что он обижается.
— Один пацан из Христианского союза молодежи говорит, что он верит.
— Он просто тебя дурачит.
— Ничего не дурачит. Он сказал, что если людей правильно не похоронили, их призраки возвращаются, чтобы преследовать других людей. Он правда в это верит.
— Он тебя просто дурачит, — повторяю я.
— Как его зовут? — спрашивает Сильвия.
— Том Белый Медведь.
Мы с Джоном переглядываемся, внезапно вспомнив одно и то же.
— А-а-а, индеец! — говорит он.
Я смеюсь.
— Наверное, придется кое-что пояснить, — говорю я. — Я думал о европейских привидениях.
— Какая разница?
Джон хохочет:
— Он тебя поймал.
Я на минуту задумываюсь:
— Ну, у индейцев иногда другой взгляд на вещи, и я не утверждаю, что он полностью неправилен. Наука не есть часть индейской традиции.
— Том Белый Медведь сказал, что папа и мама не велели ему верить во все это. Но бабушка шепнула ему, что это все равно правда, вот он в это и верит.
Крис умоляюще смотрит на меня. Ему на самом деле иногда хочется о чем-то узнать. Развлекаться — еще не значит быть хорошим отцом.
— Конечно, — отвечаю я, давая задний ход, — я тоже верю в привидения.
Теперь на меня странно смотрят Джон и Сильвия. Я вижу, что на этот раз мне легко не отделаться, и мысленно готовлю себя к долгому объяснению.
— Совершенно естественно, — говорю я, — считать невеждами европейцев или индейцев, веривших в привидения. Научная точка зрения низвела все остальные точки зрения до такого положения, когда все они кажутся примитивными. Поэтому если человек сегодня говорит о призраках или духах, он считается невеждой — или же чокнутым. Почти невозможно представить себе мир, где могут действительно существовать привидения.
Джон утвердительно кивает, и я продолжаю:
— Мое личное мнение: интеллект современного человека — не такое уж совершенство. Коэффициенты интеллекта не слишком отличаются. Те индейцы и средневековые люди были так же умны, как и мы, но контекст, в котором они мыслили, был совершенно иным. В том контексте мышления привидения и духи настолько же реальны, насколько для современного человека реальны атомы, частицы, протоны и кванты. В этом смысле в привидения я верю. Знаете, у современного человека ведь тоже есть свои призраки и духи.
— Что?
— О, законы физики и логики… система чисел… принцип алгебраической подстановки. Все это призраки. Просто мы верим в них так истово, что они кажутся реальными.
— Мне они кажутся реальными, — говорит Джон.
— Не улавливаю, — говорит Крис.
Поэтому я продолжаю.
— Например, кажется абсолютно естественным подразумевать, что гравитация и закон тяготения существовали до Исаака Ньютона. Только чокнутый, наверное, будет думать, что до семнадцатого века гравитации не было.
— Конечно.
— А значит, когда начался этот закон? Он существовал всегда?
Джон хмурится, пытаясь понять, к чему я клоню.
— А веду я вот к чему, — говорю я. — До начала земли, до того, как образовались солнце и звезды, до самого первоначального поколения всего закон тяготения существовал.
— Еще бы.
— Сидя в пустоте, не имея ни своей массы, ни собственной энергии, не находясь ни в чьем мозгу, потому что никого просто еще не было, ни в пространстве, потому что и пространства тоже не существовало, нигде — этот закон тяготения все-таки существовал?
Вот теперь Джон, кажется, уже не так уверен.
— Если этот закон тяготения существовал, — говорю я, — то, честное слово, я не знаю, что вещь должна сделать, чтобы не существовать. Мне кажется, закон тяготения прошел все испытания на несуществуемость, которые только есть. Вы не придумаете ни единого качества несуществования, которое бы не нашлось у закона тяготения. И ни одного-единственного научного определения существования, которым бы он обладал. И все-таки по-прежнему «здравый смысл» заставляет верить в то, что он существовал.
Джон говорит:
— Кажется, мне надо будет над этим подумать.
