Роберт Пирсиг - Дзен и исскуство ухода за мотоциклом
Обзор книги Роберт Пирсиг - Дзен и исскуство ухода за мотоциклом
Роберт М. Пирсиг
Дзен и исскуство ухода за мотоциклом
Моей семье
Особую благодарность следует выразить Стюарту Коэну, предоставившему мне свой кабинет для того, чтоб я мог писать, и миссис Эбигейл Кеньон за критическую помощь в первых главах.
Примечание автораТо, что следует ниже, основано на подлинных событиях. Хотя многое было изменено риторики ради, в сущности, к этому следует относиться как к факту. Тем не менее, это никак не должно ассоциироваться с гигантским объемом фактической информации, относящимся к практике ортодоксального дзэн-буддизма. Что же касается мотоциклов, то тут все тоже не слишком документально.
И что хорошо, Федр,
И что не хорошо, -
Надо ли просить кого-то рассказать нам об этом?
ЧАСТЬ 1
1
Не отрывая руки от левой рукоятки мотоцикла, я по часам вижу, что уже восемь тридцать утра. Ветер даже при шестидесяти милях в час — теплый и душный. Если уже в полдевятого жарко и сыро, то как будет днем?
Ветер несет едкие запахи придорожных болот. Мы — в той части Центральных Равнин, где тысячи топей, где хороша утиная охота. Мы направляемся на северо-запад от Миннеаполиса в сторону Дакот. Эта дорога — старое бетонное двухполосное шоссе, по которому нет интенсивного движения с тех пор, как несколько лет назад параллельно ему проложили новую четырехполосную трассу. Когда мы проезжаем очередное болото, воздух неожиданно холодеет. Когда же болото остается позади, теплеет снова.
Я рад, что опять еду сюда. Как в несуществующую страну, совершенно ничем не знаменитую и именно поэтому — привлекательную. На таких старых дорогах исчезают все напряги. Мы трясемся по избитой бетонке среди рогоза, лужаек, опять рогоза и болотной травы. Тут и там мелькает открытая вода, и, если вглядеться, на краю рогозовых зарослей можно увидеть диких уток. И диких голубей…Вон краснокрылый дрозд.
Я шлепаю Криса по коленке.
— Чё? — вопит он.
— Дрозд!
Он что-то отвечает — я не слышу.
— Чё? — ору я, не оборачиваясь.
Он хватает меня за затылок шлема и вопит:
— Я видел их тучу, па!
— А-а! — ору я в ответ, потом киваю сам себе. В одиннадцать лет краснокрылые дрозды не особенно впечатляют.
Для этого надо стать старше. У меня тут примешиваются воспоминания, которых нет у него. Давние холодные утра, когда болотная трава бурела, а метелки рогоза мотались на северо-западном ветру. Едкий запах поднимался от жижи, взбаламученной высокими охотничьими сапогами: мы готовились к восходу солнца и открытию утиного сезона. Или зимы, когда топи замерзали и мертвели, и можно было часами ходить по льду и снегу среди мертвых камышей и ничего, кроме серого неба, всякой дохлятины и мороза не видеть. Дроздов тогда не было. Но сейчас, в июле, они вернулись, и всё очень даже живет, и каждый квадратный фут этих топей гудит и щелкает, зудит и трещит, — целое сообщество миллионов живых тварей, тратящих всю жизнь в каком-то блаженном существовании.
Если отпуск проводишь на мотоцикле, видишь все совершенно иначе. В автомобиле ты всегда в замкнутом купе, а поскольку к этому привыкаешь, то сложно себе представить, что все, что видишь в окне, — просто тот же самый телевизор. Ты — пассивный наблюдатель, и все движется мимо в скучном обрамлении.
На мотоцикле такой рамки нет. Ты полностью в контакте со всем вокруг. В самом пейзаже, а не просто созерцаешь его, и это чувство собственного присутствия ошеломляет. Бетон, проносящийся в пяти дюймах под ногой, реален, по нему ходишь, и — вот он, мелькает так, что невозможно сосредоточиться, и в то же время можешь опустить ногу и шваркнуть по нему в любой момент. Все это вместе — единое переживание, которое никогда не сотрется из немедленного сознания.
Крис и я едем в Монтану с друзьями. Они — впереди, возможно, направляются еще дальше. Планы расплывчаты намеренно: цель — больше просто путешествовать, чем куда-то приезжать. Мы в отпуске. Предпочитаем второстепенные дороги, лучше всего — мощеные проселки, только потом — однополосные шоссе. Скоростные трассы хуже всего. Мы хотим хорошо провести время, но для нас ударение стоит на слове «хорошо», а не на слове «время», — а когда смещаешь ударение таким образом, то меняется весь подход. Извилистые дороги среди холмов длинны только при счислении на секунды, а на мотоцикле они гораздо приятнее: вписываешься в плавный поворот сам, а не болтаешься из стороны в сторону в каком-нибудь ящике. Приятнее всего дороги с небольшим движением; они еще и безопаснее. Лучше, если нет автостоянок и рекламных щитов, где рощи, луга, сады и полянки — чуть ли не у самой обочины, там тебе машут дети, когда проезжаешь мимо, там люди вытягивают с крылец шеи рассмотреть, кто проехал, там останавливаешься узнать дорогу или чего-нибудь еще, а ответ грозит затянуться так, что мало не покажется, и люди интересуются, откуда ты и долго ли уже в пути.
Моя жена, я и наши друзья впервые пристрастились к таким дорогам несколько лет назад. Время от времени мы сворачивали на них для разнообразия или чтобы сократить путь до другого шоссе, и всякий раз пейзаж оказывается просто грандиозным, и мы съезжали с такого проселка успокоенные и радостные. Мы проделывали так множество раз, пока не поняли вещь, очевидную с самого начала: такие дороги в самом деле отличаются от основных. И весь ритм жизни, и личности тех, кто вдоль них живет. Эти люди никуда не едут. Они не слишком заняты и поэтому вежливы. О «здешности» и «сейчасности» вещей они знают всё. Это другие — те, кто много лет назад переехал в города, да их потерянные отпрыски — напрочь забыли про такое. Это новое открытие стало для нас истинной находкой.
Я спрашивал себя: почему нам понадобилось столько времени, чтобы это постичь. Мы это видели, однако не замечали. Или, скорее, нас натаскали не замечать. Быть может, нас научили думать, что подлинная жизнь происходит в метрополии, а все остальное — просто скучное захолустье. Загадка прямо. Истина стучится в дверь, а ты говоришь: «Пошла прочь, я ищу истину». И она уходит. Непонятно.
Конечно, как только нас дорубило, ничто уже не могло согнать нас с этих дорог: уикенды, вечера, отпуска… Мы стали настоящими асами второстепенных дорог и поняли, что в пути, оказывается, можно многому научиться.
Мы научились, например, отыскивать хорошую дорогу на карте. Если линия петляет, это хорошо. Холмы, значит. Если дорога похожа на единственный путь из маленького города в большой, это плохо. Лучшие дороги всегда соединяют одно ничто с другим, а добраться туда всегда можно другой дорогой. Если выезжаешь из большого города, скажем, на северо-восток, никогда не следует долго ехать прямо. Сразу отклоняйся к северу, потом к востоку, опять к северу — и скоро окажешься на второстепенной дороге, по которой ездят только местные жители.
Главное тут — не заблудиться. Поскольку дорогами пользуются только местные, которые их и так знают, никто не жалуется, что перекрестки никак не обозначены. Так часто бывает. А когда обозначены — то, как правило, малюсенькой стрелкой, ненавязчиво прячущейся в кустах. И все. Те, кто делают стрелки для проселочных дорог, редко повторяют дважды. Пропустил их знак — твоя проблема, а не их. Более того, приходишь к выводу, что карты автомобильных дорог зачастую неточны в том, что касается грунтовок. И твоя «грунтовая дорога» время от времени просто заводит сначала в две колеи, затем — в одну, а потом — на пастбище и там пропадает; или же приводит на задний двор к какому-нибудь фермеру.
Поэтому мотоциклом мы управляем, в основном, методом мысленной прикидки и дедуктивными умозаключениями из тех признаков, которые удается распознать. У меня в кармане всегда есть компас на случай облачных дней, когда не определишь направление по солнцу. На бензобаке в специальной рамке закреплена карта, по которой можно подсчитать мили от последней развилки и узнать, каких ориентиров искать дальше. С такими орудиями и без давления от мысли «куда-то непременно попасть» все получается просто отлично, и Америка у нас почти в полном распоряжении.
На День Труда и День Памяти[1] мы проезжаем по таким дорогам милю за милей, не встречая ни одной машины, потом пересекаем основную трассу штата и смотрим на автомобили, бампер к бамперу выстроившиеся до самого горизонта. Внутри — угрюмые физиономии. На задних сиденьях плачут детишки. Все-таки хочется им как-то что-то объяснить, но они хмурятся и, кажется, спешат, поэтому — фигушки…
Я видел эти болота тысячу раз и всегда — по-новому. Неверно называть их «блаженными». С таким же успехом можно звать их жестокими и бесчувственными, — они и жестокие, и бесчувственные, но их реальность опрокидывает все скоропалительные концепции. Вот! Огромная стая краснокрылых дроздов, вспугнутая шумом наших моторов, поднимается со своих гнезд в зарослях рогоза. Я хлопаю Криса по коленке еще раз… и вспоминаю, что он их уже видел.
