Генрих Сапгир - Армагеддон
На душе было смутно. Да и Тамара была неразговорчива. Куда делись Сергей и Таня, я не понимал. Но кое-что подозревал все-таки.
Когда мы выходили из соседнего индуистского храма, по обеим сторонам нас провожали изваяния двух демонов: красный и синий. Женственно изгибаясь, обе фигуры будто текли всеми своими чертами. У красного демона волосы стояли дыбом. А синий, воздев руку, длинным, неестественно изломанным пальцем указывал на рельеф, идущий поверху стены. В разных ритуальных позах садились друг на друга и сплетались мужчина и женщина, пухлые и похожие, как близнецы. Это были явно Танины картинки.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Посередине мутной широкой реки, вся она шла мелкими волнами. Мальчишка вынырнул из воды — ухватился рукой за борт катера. Другая рука протягивала нам мокрую деревянную фигурку Будды.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В антикварном магазине я склонилась, рассматриваю гладкие деревянные фигурки демонов под стеклом. Очень старые и очень живые.
1. Демон с губой, отвисшей до колен, пытается что-то сказать.
2. Демон засунул в пасть свою руку и ногу и пожирает их.
3. Демон высунул длинный язык, которым щекочет свою же пятку.
4. Демон обеими руками яростно сдавливает свои женские груди.
5. Демон жадно пьет из чашки свою кровь.
6. Демон щипцами откусывает себе причинное место.
Вы знакомы мне, демоны самомучения. Сколько раз я топтала свое самолюбие, унижала себя завистью, и ревностью терзала себя по ночам. Я думала, что я небрежная, забывчивая, но христианка. А мои демоны пожирали меня у всех на глазах.
Теперь знаю, мне показали моих демонов. Они — во мне.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Хэлло! — горничная, с виду подросток, вошла днем в наш номер перестелить постель. Тамара была на пляже. Видимо, горничная решила, что я хочу отдохнуть или что там еще, не знаю. Она наклонилась над покрывалом и из-под алого форменного платья выглянул ужасающе грязный край шелковой сорочки. Оглянувшись, она легко и страшно улыбнулась.
Вечером — уютные и хрупкие. Широкие лица и широко поставленные глаза, чувственный плоский рот и слегка приплюснутый нос.
Так округленно и женственно движутся, покачивая задиком, что уличные фонари и лавки китайских ювелиров льют золотые слезы, отражающиеся в черном канале, где темнеют плавучие жилища-лодки, крытые рифленым железом.
Здесь кошки обыкновенные, как и у нас.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
260 ступеней вверх ведут к пещере — храму, посвященному индуистскому богу войны. Вверх, в гору, текла струйка туристов, среди которых были и мы с Тамарой. Тамара быстро утомилась, мы присели на каменную скамью.
— Спустимся вниз, — предложил я.
— Нет, хочу взглянуть, какое лицо у бога войны.
— Понятно, какое: вместо глаз — дула орудий, вместо зубов — черепа, вместо ног — гусеницы танков.
— Не думаю. Скорее всего он похож на разгневанного Шиву: шесть рук — и все вооружены мечами и копьями.
— Ну, одна-то, наверно, со щитом.
— А кто на него может напасть? Он бог войны.
— Его побеждает время.
— Время побеждает всех, — сказала ты — и усмехнулась.
— Почему женщины так чувствуют время? — подумал я вслух. — Оно вас разрушает, вот почему.
— Но у нас есть свой Сингапур, — на лице твоем блуждала странная обреченная улыбка.
— Не у всех, — заметил я.
— И не навсегда, — сказала ты.
— Ты так говоришь, будто тебя скоро казнят.
— Кто знает…
Наконец мы одолели все 260 и вошли в высокую пещеру. Там, высоко над нами, примерно метрах в тридцати, то тут, то там из дыр в каменном потолке падала с шумом вода. В полу пещеры тоже были проемы, и вода исчезала в них, сливаясь где-то там внизу в отдаленно грохочущую подземную реку.
Вот он, алтарь бога войны, он украшен гирляндами цветов, розовых и белых. Сам бог закутан в красную и черную материю. Семейство индусов благоговейно взирало на него. Полная женщина в темнозолотистом сари низко присела перед изваянием и увенчала его круглую головку розовым венком. Сложив темные ладошки, молились ему две ее взрослых дочери. А статный, в белом, супруг благодарно склонил свою смуглую лысину.
Страшное лицо у бога войны. И странное. Приглядевшись, обнаруживаешь, что это сталактит с намеченными на нем суриком глазками и ртом.
— Но это же каменный фаллос! — сказала ты в глубоком изумлении.
Рядом веером торчит разнообразное оружие. Стальной трезубец — на нем тоже красные глазки и ротик. Черная палица — тоже с нарисованным личиком. Меч также провожает нас своими воспаленными косыми глазками. Разные, вочеловеченные личины бога войны, который сам не что иное, как напряженный мужской член.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
(Читатель, надеюсь, меня извинит, что я весь Моллукский полуостров называю Сингапур — и Малайзию, и Таиланд. Это мой Сингапур, наш).
Простодушные, промытые до костей белорозовые старушки американки в резиденции короля Рамы Пятого. Они мне снились прежде.
Натуральные фигуры слонов, каменные парадные лестницы, колонны, скорее в греческом стиле — дворец девятнадцатого века. Равнодушные солдаты охраны с американскими карабинами.
Изогнулись в лазури золотыми когтями танцовщиц коньки на кровлях пагод.
Во внутреннем дворике случайные встречи.
Красавица итальянка, миндалевидные глаза, косо спадающие гладкие волосы. Такую и в кино не увидишь. Улыбнулась, да так откровенно — не мне. Вон той. Порочное создание.
Опустила глаза. Хотя — почему бы нет. Таиландочка, в чем-то желто-сине-зеленом, сидящая на плитах террасы и читающая книгу. В которую заглядывает сбоку серое изваяние: лошадь-крокодил.
При выходе из храма нефритового Будды. Под раскидистым деревом с плотной глянцевитой листвой, обласканные белесым солнцем, улыбаются в камне, существуя блаженно вне времени, — святой и две обезьяны.
Трепещут листочки сусального золота на лице, на губах и веках каменного Целителя. О, милая! Он мимолетно улыбается. И меня посещает блаженство. Я выпадаю.
Жгут покойника. Вдали мягкие складки гор. Это твои холмы.
У сараев на зеленом лугу с проплешинами — места прежних сожжений — стоят автомашины, грузовики, толпится народ, родственники, монахи в желтом. Это твое лоно.
Жарко горит красный с золотом деревянный саркофаг. Многоярусная кровля на четырех витых ножках. Занялась. Прижмись ближе!
Оставляя полосы дыма, одна за другой взлетели в сине-зеленое небо четыре ракеты. Лопнули со страшным треском в высоте. И с легким шорохом вознеслась душа. Лишь отгоревшие кольца падали вниз. Меня здесь нет, я — в твоем небе.
О, золоченые демоны-девы на куриных лапах!
О, демоны-петухи!
О, лысый человечек с киноаппаратом!
О, солдаты в чалмах, их мужское достоинство — их карабины!
О, простодушные старушки американки, их веснушчатые руки!
О, когтистые лапы пестрых перил!
О, узкие кисти с бледными ногтями, перелистывающие детектив!
О, все эти Хемингуэи, Грэмы Грины, Ремарки и Маркесы моей юности!
О, все пойманные ими форели, блеснувшие на солнце!
О, все их женщины, улетающие в простынях!
О, все бьющиеся в клетку юношеских ребер сердца!
О, все эти ступы, одна другой выше и толще!
О, этот путник, уходящий все дальше и дальше!
О, его уже почти не видно в глубинах пространства!
О, он опять вырастает, бритый, круглоголовый, мягкие складки одежды, заслоняя небо! Стучит и стучит его миска!
О, золотые когти пагод, когтящие небо!
О, небо, когтящее сердце!
На лугу догорали три костра. Народ не спеша расходился. Некоторые улыбались, старались, видимо, не показать свое горе, ведь ничего ужасного не случилось. Души перешли в иные существования. И, может быть, мы еще встретимся на перекрестках многоярусного бытия во вселенной.
Очень далеко видно. Пожалуй, даже за горизонт.
За стеклами отъезжающего «мерседеса» — бритые головы, желтые складки ткани. Зачем разъезжать в «мерседесах» монахам? Пусть медитируют или берут пример с нас, обитающих где-то по соседству на ближайшей странице.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Душная темнота окутала нас — тяжелое ватное одеяло. Скользкие руки, груди, животы едут, перекатываются — плоть раскрыта своей алой во тьме изнанкой…
