Энн Ветемаа - Лист Мёбиуса
Впрочем, убивают и из так называемых благородных побуждений, хотя и не очень хочется соглашаться с именем прилагательным «благородный»; наверное, правильнее было бы сказать «по фатальной неизбежности». В том числе и на войне. За такие подвиги благодарное человечество (которое обычно держится на стороне победителей) прикрепит тебе сверкающий орден на грудь. Но и подобные так называемые героические поступки тяжело переживают люди со слабой нервной системой. У них в деревне (где именно? когда? Вероятно, еще до образования колхозов!) жил отставной солдат, помогавший летом дедушке в поле. Вообще-то совсем обычный человек, но пить ему было нельзя, потому что он буквально зверел. В этом случае будто бы выручал странный ритуал, о котором мальчик знал понаслышке: мужику совали в руки вилы и ставили перед ним корзину с картошкой. Он хватал вилы наперевес и со страшным воплем (весьма возможно, лишь в мальчишеском воображении) бросался к корзине, вонзая в нее вилы под хруст прутьев и треск лопающихся картофелин. Давать мужику вилы и подставлять корзину вменялось в обязанности его жены, поскольку никто другой не смел приблизиться к нему в этот момент. Затем наступало умиротворение, пьяное раскаяние со слезами и молением о прощении. Мужик каялся в грехах, обещая исправиться, стать хорошим, кристально чистым. Слышать из уст физически крепкого человека стенания и причитания было еще горше, чем победные вопли.
Но почему вдруг корзина с картошкой? Объяснение очень простое: во время войны мужик бежал по траншее, напоролся на двух немецких солдат и одного за другим проткнул штыком. Конечно, он знал, что война справедливая, что ему не оставалось ничего другого, но нервы выдерживают не у всех Потом он стал верующим. Его боевые товарищи с более крепкой нервной системой каждый год ездили на встречи ветеранов, ели гороховый суп, пили монопольку, а он никак не мог позабыть хруста живой ткани, пронзаемой штыком. «Вот такие дела»[3].
Н-да. Дурные мысли лезли в голову Эн. Эл. Странные, хаотичные и жутковатые. Ему следовало бы подумать о чем-нибудь совершенно другом, постараться нащупать нить, которая привела бы к чему-то конкретному, внесла ясность в его теперешнее положение. Однако… уж не боится ли он своего прошлого? Конечно, никакой он не убийца, говорит ему внутреннее убеждение, и все-таки в душу закралась проклятая робость. Ведь телефонная книга на вокзале держалась не так уж крепко, человек посмелее запросто отодрал бы ее от стены, наконец и в других местах есть подобные справочники.
Носком ботинка Эн. Эл. вывел на песке вопросительный знак и уставился на него.
Если уж быть честным перед самим собой, то следовало бы попросить Эрвина подбросить его на машине — мне, мол, тоже надо в ваши края… Узнал бы, где они живут. Затем, возможно, установил бы фамилию Эрвина, а там уж было бы нетрудно выяснить место его работы (если бы оно не определилось еще раньше в разговоре). По всей вероятности, они как-то связаны по службе, возможно, занимаются одним и тем же делом. Почему он этого не сделал? Чего-то побоялся…
Эн. Эл. продолжал взирать на знак вопроса в песке.
2
— Идите, идите сюда, молодой человек! Не опасайтесь. Меня зовут Якоб, я последний сюрреалист на эстонской земле.
Ноги вынесли Эн. Эл. за город в какой-то запущенный парк или лесопарк. Местность смахивала на любимую натуру итальянских неореалистов: свирепый ветер гнал по земле мятые газеты, тут и там валялись ржавые консервные банки и бутылочные осколки. Якоб, представившийся последним сюрреалистом, сидел на пеньке и приветливо улыбался. Возле его ног лежала пустая бутылка из-под «Золотого ранета», в то время как он откупоривал вторую.
— Смотрите, вот еще один пенек. Они прекрасно подходят для медитации. Я постоянно прихожу сюда поразмышлять. Присаживайтесь, молодой человек. Помедитируем вместе.
Эн. Эл. не стал ждать повторных приглашений, ноги гудели от долгих блужданий. Он сел.
Сюрреалист Якоб выглядел весьма странно. Он вполне соответствовал требованиям упомянутого выше течения в киноискусстве. У медитатора, на вид ему было около шестидесяти, по всей вероятности осталось всего два зуба, расположенных рядышком в верхнем ряду. Они были коричневато-желтые, крупные и кривоватые. Косые глаза с лукавинкой смотрели радостно и доверчиво; один почти того же цвета что и зубы, другой нежно-зеленый, цвета морской волны. Плечи его венчал сверкающий лысиной, внушающий доверие крупный кумпол, гладкий и круглый, способный потягаться с бильярдным шаром. Комплекции Якоб был жиденькой, но с весьма солидным брюшком. Как видно, все жировые отложения сконцентрировались в одном месте. Впрочем, брюшко было не круглым, а грушеобразным, смахивающим на волынку с ее воздушным резервуаром. Такие животики получили широкое распространение в средневековой церковной живописи, где центральное место в хороводах отводилось смерти с косой.
— Я только что завершил одну любопытную вещицу малой формы. Что вы о ней скажете? — Он начал декламировать с чувством большого удовлетворения:
Рыгающий столб телеграфный кое-что помнит…
Катарина же не противится,
вовсе не противится Катариночка наша.
Только Гдов она ненавидит,
Только Гдов,
растя в ушах хризантемы.
— Каково? — спросил Якоб с гордостью и вместе с тем застенчиво. Он ждал оценки, склонив голову набок. Бильярдно-шарообразная голова, волынкоподобный живот, острые углы плеч — в комплекции этого человека преобладали геометрические конфигурации.
— Почему именно хризантемы? — поинтересовался Эн. Эл.
— Меня тоже не вполне удовлетворяют хризантемы, хотя чего бы им не расти, но… на высший класс они не тянут.
Якобу вдруг сильно взгрустнулось.
— А не могли бы они быть… — Эн. Эл. сосредоточился и ляпнул затем наобум: — Аркебузами! — Тут ему почему-то стало не по себе.
— Это предшественники ружей, да? — с любопытством спросил Якоб.
Эн. Эл. кивнул:
— Заряжаемые с дула.
— Растя в ушах аркебузы, — примерился автор занятной малой формы, молча протянув Эн. Эл. бутылку вина. Вино туманит мозг, путает понятия, подумал Эн. Эл. Да они и без того перепутались, а вдруг распутаются вновь? И он сделал порядочный глоток горьковато-сладкого сидра.
— Растя в ушах аркебузы, — продолжал примеряться Якоб проведя кончиком языка по желтым зубам. — Недурственно … — Тут он оживился и предложил новый вариант: —
Если уж так, то лучше: «аркебузы в ушах увядают»? Да, в вас есть задатки. Определенно есть. Если вы займетесь серьезно, может быть, достигнете успеха, — произнес он менторским тоном, но тут сияние на его лице померкло.
— Нет! Аркебузы не годятся!
— Почему? — И Эн. Эл. почувствовал себя приготовишкой.
— Катарина ненавидит, поэтому не годятся! Ненависть и аркебузы — слишком прямая связь. Каузальность, детерминизм, примитивизм — ясно, что из ненависти можно схватиться за ружье. Дешевка! Н-да-а … Если мы решим оставить «аркебузы», придется отбросить ненависть, но ведь Катариночка наша только Гдов ненавидит, ненавидит, как дикая кошка, по-моему, это превосходно. От этого мы не можем отказаться. Вам нравится моя ненавидящая Гдов Катарина?
— В этом что-то есть, — признал Эн. Эл.
— В этом очень даже много. И все же хризантемы плоховаты…
Якоб ссутулился. Он вздыхал всем своим видом, давая понять, до чего трудно тащить в одиночку воз сюрреализма. И в подтверждение тут же изрек со вздохом:
— Ох, до чего трудно одному тащить воз сюрреализма… Сперва нас было много, а затем все дезертировали один за другим. Стали говорить, что сюрреализм надоел, что они не видят выхода, не видят возможности двигаться дальше. А ведь умные люди… — Он смахнул мнимую слезинку. — Будто вообще возможен какой-нибудь выход или движение вперед. Но человек должен к чему-то стремиться, а я другого пути кроме сюрреализма не вижу…
Они помолчали и выпили еще. Эн. Эл. констатировал, что вино не оказывает на него никакого действия.
— Почему же единственно возможный выход в сюрреализме? — поинтересовался он.
— Природа отдает предпочтение сюрреализму. Природа сама сюрреалистична! — пустился в объяснения Якоб. — Природа не любит упорядоченности, она предпочитает хаос и ставит стохастическое выше детерминированного. Природа любит энтропию…
— Второй закон Карно, — пробормотал Эн. Эл.
— Вы образованный человек. Это и хорошо и плохо, — заметил Якоб. Однако он не собирался прерывать полет своей мысли. — Энтропия весьма крепко связана с понятием беспорядка, — продолжал он свои рассуждения.
Эн. Эл. кивнул, и не только из вежливости.
— При установлении порядка энтропия может временно уменьшиться. В замкнутой системе, конечно. Я, глупый человек, боролся за установление порядка, был бравым дружинником от поэзии…
