Аллен Курцвейл - Шкатулка воспоминаний
Аббат повернулся к мадам Пейдж:
– До операции мальчик обладал таким талантом, что ваш муж гордился бы сыном! Этот талант необходимо восстановить. Я бы очень хотел увидеть Клода в день собрания.
В ту ночь Клод Пейдж потерял палец, но получил нечто большее – наставника и покровителя в лице аббата. Утрата повлекла за собой приобретение.
В последующие дни больной почти ничего не делал. Запершись наверху, он сконцентрировал все внимание на своей руке, шероховатом острове в красно-алом море. Мальчик часами играл с куском плоти, который уже должен был начать заживать. Клод отказывался говорить с домочадцами и контролировал ситуацию, швыряя овощи или высохших мышей в любого, кто собирался проникнуть в его владения. Тем не менее скоро стало ясно, что рана воспаляется и о заживлении, о котором говорил хирург, речи быть не может.
Мадам Пейдж все-таки пробилась к сыну и осмотрела руку, несмотря на протесты мальчика. Она заставила Клода выпить растительный отвар, но горький вкус напитка (еще противнее опиума) явился причиной очередного ливня из грызунов, обрушившегося на головы домочадцев. Мать сделала сыну вливание из мелиссы, но жар не спадал. Она наложила на рану лист какой-то особой капусты, купленный за баснословные деньги в оранжерее неподалеку от Женевы, надеясь, что лист будет увядать, а рука – здороветь.
Не тут-то было. В конце концов мать Клода решилась дать ему сильное жаропонижающее, известное своим быстрым и порой неожиданным действием. Жар все-таки спал, и через две недели мучений рука мальчика начала заживать. Марлевую повязку сменили тампоны из корпии. Рану залечили, но болезнь проникла внутрь – «воспалилась» душа Клода. Он становился все более мрачным и хмурым. Мать сравнивала его с изображениями pietas,[7] что раздавала всем жителям деревни сестра Констанция. Клод отказывался рисовать, пока выздоравливал. Живую фантазию, не находившую выхода, мальчик тратил на мечты о том, как отомстит старшей сестре, хирургу и всему миру. В своих беспокойных снах он отправлял хирурга работать на остров Памплмаус и использовал по прямому назначению колокольчики аконита – растения, сделавшего знаменитым пассаральского отравителя. В итоге Клод ответил сестре за насмешки, подмешав в еду сильное слабительное и заставив ее просидеть на корточках, на холодном ветру, два дня.
Через месяц неожиданно приехал аббат. Он привез с собой три зимние груши и окаменелую змею, обнаруженную в карьере, что находился между поместьем графа и домом Пейджей. Оже дал по груше каждому ребенку, а Клоду преподнес особый дар – окаменевшее животное. Когда аббат узнал, что после той ужасной ночи мальчик так ничего и не нарисовал, граф использовал другое средство, обладающее гораздо более сильным действием, – похвалу. Взяв тетрадку, он стал водить очками по наброскам, приговаривая:
– Хм, превосходно1 Ты определенно талантлив. Как изящно ты изобразил волосы, торчащие из носа твоей сестры. Только знаешь, пожалуй, ты ей слишком льстишь! А разве твоя мама так горбится? Наверняка так оно и есть. Знаешь, я раньше этого не замечал, а вот теперь вижу. Неужели у меня такой глупый вид? Да, возможно, ты и прав.
Клод ничего не ответил. Только потер свою перевязанную руку.
– Чешется? Если да, то можно воспользоваться теркой. Иди сюда, я тебе покажу. А потом ты мне что-нибудь нарисуешь.
Клод отказался.
– Перестань жалеть себя и рисуй! – Из кармана аббата показался сахар, и вот уже мальчик стоял рядом с ним, плененный его красноречием, добродушием и, разумеется, сахаром. Но брать карандаш в руки Пейдж-младший отказался.
– Знаешь, Клод, существует мнение, что по рукам человека можно рассказать о его судьбе. Это полная ерунда. Возьми, к примеру, старого Антуана, лучшего часовщика долины. Ты видел его жалкие конечности? Но даже такими культями он может соединять между собой мельчайшие детали часов! А слышал ли ты когда-нибудь о миниатюристе из Женевы, который рисует, зажав кисть гнилыми зубами? Раньше он пробовал рисовать, воткнув кисточку в нос! А Дюрер? Знаешь, его «Руки молящегося апостола» чуть не сделали меня верующим. Так вот, у художника были отвратительные бородавки.
Подобные сравнения не произвели на Клода должного впечатления, зато он оценил внимание аббата. После еще нескольких аргументов мальчик сдался.
– Что я должен нарисовать для вас? – спросил он, добавив к обращению парочку титулов.
– Не для меня, Клод. Ты должен рисовать для себя. Нарисуй руку. Свою руку.
Десять минут спустя изуродованная рука мальчика изобразила саму себя. Момент был очень важным, хотя его и не запомнили. Как начинающий писатель, который пишет о писателях, или певец, поющий о певцах, Клод осознал природу и источник своего таланта в этом неприятном, но неизбежном упражнении. Аббат понял, что может уходить, и, задав мадам Пейдж несколько вопросов о грибах, покинул дом. Клод проводил его до «Рыжего пса», где собирался утешиться вниманием толпы.
– Помни, Клод, мы увидимся в день собрания! – сказал аббат, перед тем как мальчик скрылся в дверях таверны.
В течение всей зимы, когда большую дорогу заваливало снегом, население Турне курсировало только в двух направлениях – к таверне «Рыжий пес», которая славилась на всю округу дурным вином, и от нее – домой. Помещение не проветривалось с тех самых пор, когда поднялась Бешеная Вдова, и воздух смердел от множества винных бутылок и немытых завсегдатаев.
Рука Клода привлекла всеобщее внимание. Он показывал обрубок всем желающим. Завсегдатаи жалели мальчика? Нет, не жалели. А разве Клода стоило жалеть? Нет, не стоило. Многие переживали, что больше не смогут стать свидетелями забавного зрелища, а некоторые удивлялись тому, что «король» изменился. Остальные с горечью вспоминали, как хирург приходил к ним.
– Ага, значится, хирург наложил свои руки на твои, н-да? – сказал Гастон, владелец таверны. – Знаешь ли, тебе еще повезло. Посмотри-ка, что он сделал со мной!
Он поднял больную ногу, чтобы показать большой шрам, оставшийся от удаленной костной мозоли. Демонстрация продолжилась. У пекаря Роша не было уха (раньше-то оно было, да только странной формы). Хирург укоротил Голэ ногу, вырезая безобидный фурункул. В каждом случае Стэмфли говорил, что долг – многие кальвинисты питали слабость к данному качеству – заставил его приехать из Женевы. Гастон знал об этом лучше всего:
– Он говорит, что делает важную работу. Ага, так и сказал. На самом деле он просто кромсает нас, отрезает по кусочку!
Тереза, женщина, что кухарничала в «Рыжем псе» и иногда делила с Гастоном постель, взяла большой нож с деревянной ручкой, повернулась к Клоду и, сказав: «Надо было тебе идти ко мне, мой мальчик!», отрезала толстый кусок хлеба. Это вызвало взрыв хохота.
– Мужики, за такое цареубийство надо отомстить! – Гастон имел в виду «королевскую» родинку. – Сделаем с ним то же самое, что он сделал с нами!
Впрочем, шуточки скоро иссякли. Один пастух рассказал, что его сын умер под ножом хирурга. Стэмфли должен был удалить ему камень из почки. Завсегдатаи опустили глаза в стол, рассматривая пивные кружки и стаканы. Клод снова почувствовал себя жалким и несчастным.
Тем не менее скоро он забыл о своем горе. Когда Клод почти выздоровел, слуга аббата, еле передвигающий ноги, принес мальчику подарок. Сестры завидовали Клоду еще до того, как он развязал веревку, а увидев, что внутри, просто позеленели от зависти. В коробке лежали две дести[8] кальки, особая бумага для рисования, тушь, графит голубого, коричневого, черного, желтого и зеленого цветов. Но особой ценностью обладала папка для рисунков, перевязанная двумя красными ленточками. В ней лежали карандаши и тетрадь. Мальчику, привыкшему рисовать на клочках грубой бумаги чернилами, изготовленными из каминной сажи, подарок показался сундуком с сокровищами.
К подарку прилагалась записка, написанная четким почерком: «Помни о Дюрере». Мадам Пейдж тоже внесла свою лепту, она сказала:
– Ты непременно отблагодаришь аббата, нарисовав специально для него что-нибудь милое. Может, изобразишь его поместье…
Далее последовали пословицы и поговорки.
4
Весна пришла так же неожиданно, как до этого приходила зима. Таяли снега, и вонь немытого тела выветривалась из домов Турне. Пот восемнадцатого века, густо покрывавший подмышки жителей, был смыт свежей водой, тоже восемнадцатого века. Волосы, поблекшие без всякого ухода, аккуратно расчесывались и укладывались набок. Вши, клещи, клопы изгонялись с поразительным усердием. Местом для омовений служила общественная баня, стоявшая на восточном берегу турнейской реки.
Дети, которые были еще слишком малы или больны, чтобы работать на полях, рассыпались по берегам потока. С высоты птичьего полета на них смотрели вернувшиеся из теплых краев жаворонки. Близлежащие пастбища предлагали бесчисленное множество развлечений. Коровьи лепешки могли гарантировать наиболее сообразительным детям долгие часы приятного времяпрепровождения. Дети не настолько сообразительные совершенствовали свои навыки бросания камней, заранее готовясь к ежегодным состязаниям по толканию валуна. В этих состязаниях участвовали почти все мужчины долины. Другие играли в салки, обрушиваясь друг на друга с невероятной силой. Сестры Пейдж сидели на корточках возле пруда. Фиделита показывала Евангелине, как можно исследовать желудочно-кишечный тракт лягушки при помощи соломинки. Исследование не принесло результатов, а потому старшая сестра приказала младшей медленно скормить лягушке червя. Потом они отыскали кошку и начали издеваться над ее пищеварительной системой.
