Игорь Ефимов - Седьмая жена
– Обычно мне нелегко найти общий язык с университетскими, – сказала она. – Они любят разговаривать только о сегодняшнем или вчерашнем. О самом важном – о будущем – с ними невозможно поговорить. Они как дети.
– Зато студенты есть очень милые. Я и про вас сначала подумал, что вы – новая студентка.
– Мне кажется, когда я училась, профессора были другие.
– Говорят, за последние десять лет атмосфера в колледжах очень изменилась. Потакательство студентам стало просто эпидемией. Идут на все, лишь бы завлечь побольше числом. Я читал, что один профессор психиатрии в Нью-Йорке ставил своему курсу зачеты за посещение нудистских пляжей, порнографических кинофильмов, публичных домов. Он называл это практическими занятиями по сексопатологии.
– Вы видите того высокого мужчину с усами? У которого на футболке написано «Суперлингвист»?
– Я его знаю. Это он каждый год заведует пикником. Закупает барана, насаживает его на оглоблю, готовит костер. Он интересно рассказывает о кавказских шашлыках.
– Я попыталась объяснить ему, какой пенсионный план я придумала для себя. И представляете – выяснилось, что он даже не знает, что это такое. А ведь он вдвое старше меня. Как люди могут так жить, не заботясь о будущем?
Она смотрела на гомонящую толпу с кассандровской печалью, словно перед ней были беспечные пассажиры, поднимающиеся на борт «Титаника». Антон почувствовал, что горошина в его груди начинает стремительно раздуваться, что размеры ее летят вверх по плодово-ягодной шкале – вишня, слива, апельсин.
– Я слыхал, – сказал он, – что в Калифорнии появилась компания, страхующая от внезапного снижения пенсий в будущем. Вы знаете, неизвестно, какое правительство придет к власти через двадцать лет. Это могут быть страшные консерваторы, которые отменят пенсии вообще. Компания предлагает очень умеренные расценки.
Лицо Кэтлин начало розоветь на глазах. Она отбежала к мусорной корзине, бросила туда бумажную тарелку так, что помидорные дольки разлетелись с нее веером во все стороны, вернулась к Антону, на ходу доставая записную книжку из сумочки.
– Вы помните название этой компании? Адрес? Что-нибудь известно об их репутации? Это солидная фирма? Судя по описанной вами идее, там сидят очень неглупые люди.
Антон смотрел на нее, слабея от нежности, не веря своим ушам, обмирая от – ох, не спугнуть бы, не разбить невзначай! – от неожиданно приблизившейся вплотную мечты.
– Если вас все это интересует, я могу дать вам довольно много интересных адресов. Ведь я и сам работаю в этом бизнесе. Вообще, расскажите мне, что у вас уже есть. Тогда мне легче будет подобрать недостающее. Медицинская страховка, страховка жизни, от огня, от наводнения – об этом я не спрашиваю. Я вижу, что вы относитесь к своей судьбе серьезно. Это все наверняка есть. Зубоврачебная, автомобильная, от ограбления? Да-да, мне ясно, что главная крепость у вас уже готова, стены построены. Теперь пришла пора возводить башни. Как насчет страховки от случайной беременности? Вы замужем? Нет? Впрочем, это неважно, все мы не ангелы бесплотные и не всегда способны сохранять холодную голову. А как насчет страховки от увольнения, от отравления, от похищения? Да-да, есть уже компании, предлагающие такое. А от нежелательного соседства? Если рядом с вашим домом начнут строить атомный реактор, или завод по производству цианидов, или тюрьму для особо опасных преступников? Сейчас я вам объясню, как это работает.
Университетский пикник катился по заведенной программе, не будучи в силах ни оторвать, ни отвлечь их друг от друга. Им не досталось ни глотка пива, ни поварешки пунша, ни ломтика жареной баранины, ни даже сосиски в булочке. Только бутылка вина, которую Антон в самом начале разговора машинально вытащил из ящика со льдом, помогала им освежать пересохшие языки.
Подруга Кэтлин несколько раз подходила к ней и озабоченно расспрашивала о чем-то, но та только глядела на нее сияющими, непонимающими глазами и мотала головой. Лицо жены-1 проплывало поблизости и беззвучно исчезало в круговороте лиц. Прочь, прочь, оставьте нас в покое, занимайте каюты в своем «Титанике»!
Всю свою жизнь, сколько он себя помнил, Антон воевал с таинственным и главным врагом своим, жившим в Завтра, в После – в следующей неделе, месяце, году. Поначалу у него не было имени. Только клички – Беда, Несчастье, Опасность. И он всегда нападал из будущего. Изобретательность его была неистощима и убийственна. Он налетал то приоткрытым люком в тротуаре, в который семилетний Антон падал и ломал руку, то очередным увольнением отца, то болезнью матери, то переездом в еще более бедный квартал, то просто куском асфальта, брошенным неизвестно кем и содравшим всю бровь над правым глазом, так что она висела на лоскутке кожи отдельно от лица, и когда он добежал до дома, кровь уже струилась по щеке, по рубашке, затекала под ремень брюк.
Жизнь делилась на две неравные части. В одной все было ясно, покойно, неизменно, немного скучно, никогда не страшно – она называлась Прошлое. В другой все было тревожно, зыбко, переменчиво, напряженно, населено неведомыми опасностями, мечтами, призраками. И там, как в густой чаще, обитал он – главный враг. С какого-то момента детства Антон стал мысленно называть его словом, подхваченным из русских сказок: Горемыкал. Горемыкал был черным, длинным, быстрым, безликим, с переливчато извивающимся телом, с крокодильими зубами, с осьминоговыми щупальцами, с парой горячих белых глаз. Он нападал бесшумно, безжалостно и упивался причиняемыми страданиями. Он был страшнее всего на свете. Вернее, он и был само воплощение Ужаса. Тонкая ниточка стремительно несущегося «сейчас», отделявшая одну часть жизни от другой, не могла защитить от него. Наоборот, она-то и была той уязвимой границей, через которую ужасный Горемыкал совершал свои набеги.
Но постепенно страх Антона перед Горемыкалом начал перерастать в ненависть. Он стал замечать, что Горемыкала иногда удается перехитрить, обмануть, вовремя заметить и увернуться. Он стал бороться с ним сколько хватало силенок. Он нашел дорогу в школу, которая была вдвое длиннее, но шла по лучше освещенным улицам, куда хулиганы, посылаемые Горемыкалом, не решались появляться. Он придумывал все новые потайные места в одежде, обуви и ранце, куда можно было прятать попадавшие ему в руки деньги: четвертаки – в обшлаг, пятицентовики – в козырек кепки, долларовые бумажки – в носок, под пятку. Он также научился бросать соль через плечо, не переступать через порог левой ногой, стучать по дереву, плевать вслед проехавшей похоронной машине, выдергивать волос из макушки на загаданное желание.
Теперь он с большим интересом всматривался в Прошлое, изучал былые козни Горемыкала, пытался предугадать его следующие прыжки. В одном фильме про Дикий Запад он увидел, как ковбой в салуне не повернув головы, а глядя прямо перед собой в большое зеркало на стене, выстрелил в своего врага, приближавшегося к нему сзади. С тех пор он иногда воображал себя таким ковбоем, всматривающимся в зеркало прошлого и стреляющим, стреляющим в скользящего за его спиной Горемыкала.
Он даже не мог бы вспомнить, в какой момент или в каком возрасте он выбрал свою будущую профессию. Она была таким естественным продолжением его детской войны. Разве мог он заняться чем-то другим? В ней всегда оставалось для него что-то важнее денег, карьеры, успеха. Люди, приходившие к нему в контору, не были просто клиентами, которым требовалось всучить страховку подороже. Нет – все они были жертвами страшного Горемыкала, этой многоголовой гидры, и только Антон знал, как спасти их, укрыть и оградить. Мистическое чудище отступало, пятилось перед ним – перед мужчиной, воином. Но У него не было ни одного близкого человека, которому он мог бы рассказать о настоящем, глубинном смысле своих побед.
Он всегда чувствовал себя одиноким в этой борьбе, непонятым, недооцененным. И вот он впервые встретил кого-то, кто, казалось, понимал его в этой главной его страсти. И по счастливому, невероятному совпадению этот кто-то оказался молодой привлекательной женщиной. И она ненавидела мрачную чащобу Будущего ничуть не меньше него. И тоже была готова из последних своих жалких человеческих силенок отбиваться. И от сознания этого чувство нежности к ней разрасталось в груди и сладко давило, давило на сердце тяжелой дыней.
Через час они уже, сами того не замечая, давали волю рукам, поглаживали друг друга по локтям, по плечам, по волосам. Еще через полчаса пили из одного стакана и шажок за шажком передвигались к зарослям дикого сумаха. Потом пикник сделался невидим и неслышим, и они упоенно целовались за кустами, все еще держа на отлете она – стакан, он – опустевшую ненужную бутылку. Потом был провал.
Потом за окном в свете фар плыли стволы деревьев, жена-1 вела машину и время от времени бросала на него недоверчивые взгляды. Он не знал, видела она их за кустами или нет. И ему было почти все равно. Она промолчала всю дорогу. Только на следующее утро она спросила его с горькой усмешкой:
