Армандо Салинас - За годом год
— Меня Антония. А это мой брат, его зовут Педро.
— Я привез их почти от самой Оропесы, — пояснил шофер лейтенанту карабинеров, который приблизился к ним.
— У вас есть родные в Мадриде? — спросил лейтенант у детей.
— Есть тетя. Ее зовут Ауреа.
— Их родителей, — понизив голос, сказал шофер, — сегодня утром расстреляли на шоссе из пулеметов.
— Вон оно что. Мы отправим вас к вашей тете.
Офицер подозвал бойца, обучавшего группу милисиано.
— Отведи этих ребят к их родным.
Карабинер проводил детей до дома, где жила тетя Ауреа. По дороге ребята забросали бойца вопросами. Все их поражало, все отвлекало от страшных воспоминаний: высоченные дома, шум городских улиц, машины, лифт в доме…
Они постучали в дверь, и изнутри раздался голос тетушки Ауреа:
— Кто там?
— Салют. Здесь живет Ауреа Лопес?
— Да. А что вам надо?
— Я привел к вам ваших племянников.
— Моих племянников?
Она помнила даже, какое платье было на тете Ауреа. Голубое, в обтяжку, с белым воротничком.
— Боже мой! — вскричала Ауреа, как только отворила дверь. — А где Пако и моя сестра? С ними что-то случилось?
Антония и Педро только расплакались в ответ.
Вскоре они привыкли к новой жизни. До того, как начались бомбардировки Мадрида, тетка устроила их в муниципальную школу, чтобы они учились грамоте. Позже только Педро продолжал посещать школу. Тетка Ауреа работала, и Антонии приходилось оставаться за хозяйку — готовить обед, прибирать квартиру. Ауреа была незамужней и домой являлась поздно, дома она почти никогда не обедала. Педро после уроков играл с товарищами на улице, а когда объявляли тревогу, спускался вместе с ними в подвал.
Они молчали, и Антония даже не пыталась нарушить это затянувшееся молчание. Всю ее жизнь, все ее юные восемнадцать лет в ней убивали надежду. И тем не менее внутренне она восставала против этого, борясь за свою молодость. И молодость брала свое.
Однажды, оставшись дома одна, Антония обнаженная встала перед зеркалом и долго рассматривала себя с каким-то новым, не ведомым ей чувством.
Вот уже полгода, как она работала в парикмахерской. Сначала ее заставляли прибирать помещение, а затем определили помощницей мастера, и она научилась делать прически. Подружки по работе в минуты отдыха болтали о своих любовных похождениях, о своих интрижках с мужчинами. Антонии еще не о чем было рассказывать. Она слушала подруг с печальной улыбкой, думая, что скоро наступит и ее очередь поведать им свои тайны.
Как-то она отправилась с подружкой по парикмахерской в кино. После сеанса за ними увязались два молодых человека. Подружка Антонии немного знала одного из них. Они остановились поболтать.
— Привет, как поживаете? — спросил знакомый подружки.
— Если не возражаете, мы вас немножко проводим, — добавил другой.
Звали его Луис. Он буквально не спускал глаз с Антонии, едва они встретились.
— Мы идем домой, — ответила Антония.
На площади Бильбао подружка распрощалась с Антонией. Приятели тоже разлучились — каждый отправился провожать приглянувшуюся девушку.
— Можно, я как-нибудь зайду за тобой? — спросил юноша Антонию.
У девушки екнуло сердце.
— Если хочешь, — сказала она.
На следующий день ей уже было о чем рассказывать в парикмахерской. А дома дела шли все хуже и хуже. Подходя к своему парадному, девушка преображалась. Радость, нетерпение, охватывавшие ее при мысли о встрече с Луисом, вмиг улетучивались.
Настроение тетушки с каждым днем ухудшалось. По пустякам она затевала нескончаемые ссоры. Даже деньги, которые приносил каждую неделю Педро, почти не смягчали тетку, она ходила хмурая и насупленная. А порой вдруг становилась нежной и любезной и показывала Антонии связку писем, которую хранила с самой войны.
— Это мне писал мой Эмилио. Бедняжку убили на Эбро.
— А какой он был? — спрашивала Антония.
— Блондин и стройный как тростинка.
Когда Ауреа рассказывала о своей прошлой любви, сердце Антонии наполнялось жалостью к тетке. Только с Педро тетя Ауреа никогда не ссорилась. Юноша вел весьма независимый образ жизни. Больше трех дней кряду он никогда не проводил дома. А иногда являлся только переночевать. Ему стелили на полу у кровати, на которой спали женщины. Педро укладывался не раздеваясь, он лишь скидывал пиджак и клал его себе под голову вместо подушки.
У Педро по временам водились большие деньги. Антония не знала, где брат добывает их, но не хотела его расспрашивать. Она знала только, что он работает официантом в пивной.
— Прибери немного в комнате, — сказала тетка. — А я смахну пыль. Сегодня меня погоняли в конторе, выжали семь потов, до сих пор бока ломит.
Антония принялась подметать комнату. Провела щеткой по узкому пространству между кроватью и стеной. Передвинула с места на место стул и чемодан, где хранилась посуда. Отворила дверь, чтобы выпустить пыль в коридор.
Мария, хозяйка квартиры, распевала песню, без конца повторяя припев. У нее был глубокий, приятный голос. Мария пела у себя на кухне, а слышно ее было даже во дворе.
«Наверное, опять напилась, — подумала Антония. — Вот уж несколько дней как пьет».
— Наша-то опять навеселе, — пробормотала Ауреа.
— Ничего удивительного, сеньор Матиас только и делает, что бьет ее. Как остался без работы, так всю вину за свои неудачи валит на жену. Вдобавок еще отбирает у нее деньги на табак.
— Она не умеет постоять за себя. Попробовал бы меня тронуть этот сеньор Матиас! Я бы ему мигом рожу на сторону свернула. Вчера дубасил ее в коридоре. В крик кричали, потому я все и узнала. Мария что-то заложила в ломбарде, и ей дали всего-навсего пять дуро.
— Сеньор Матиас знает свое дело туго, выкладывай ему каждый день по два дуро, а на остальное ему наплевать, — сказала Антония.
Раздался звонок у входной двери. Это пришел Педро.
— Бониато[5] уже готов, давайте обедать.
Педро был высокий и сильный парень. Блондин с синими глазами.
— Как дела? — спросил он, входя в комнату.
— Как всегда, — ответила сестра.
Все трое уселись за деревянный ящик, не сводя глаз с кастрюли. Тетка стала разливать хлебный суп. и каждый, следя взглядом за ложкой, считал, сколько кому достанется.
Педро, дожидаясь, когда остынет суп, чистил бониато. Потом нарезал его кусочками.
* * *
Первого апреля Энрике арестовали. У него не было штатского платья, и он продолжал носить форму республиканских войск; скрыться ему не удалось. Задержали его прямо на улице и вместе с сотнями других республиканских бойцов отправили на футбольное поле в Пуэнте де Вальекас, которое было наспех переоборудовано в концентрационный лагерь.
Каждый день сюда прибывали новые группы арестованных. Днем еще было не холодно, но по ночам пленникам приходилось тузить друг друга, чтобы хоть как-то согреться. Все трибуны стадиона, служившие арестованным постелями, были заняты. Только на самых верхних рядах солдаты охраны не позволяли никому устраиваться, потому что кто-то из арестованных покончил с собой, кинувшись оттуда головой вниз.
Через несколько дней сколотили первую партию пересыльных. Энрике попал в нее. В закрытых грузовиках их доставили на железнодорожную станцию и там погрузили в товарные вагоны. Путешествие — они останавливались чуть ли не на каждом полустанке — длилось три дня. И почти все это время вагоны были наглухо закрыты. Пленники не видели дневного света. Ехали в такой тесноте, что негде было прилечь. Воздух в вагонах был удушающе спертым. Пахло сыростью, потом, немытым телом. Моча, с трудом просачиваясь между досками, скапливалась на полу вагонов лужами.
В новом концлагере томились тысячи людей. Прямоугольник футбольного поля был обнесен двойным рядом колючей проволоки. По углам возвышались дозорные вышки с пулеметами, направленными внутрь лагеря.
После нескольких дней пребывания в лагере офицер-фалангист составил на Энрике карточку. Пленные выстроились четырьмя очередями к четырем деревянным столам, за которыми сидели следователи, ведущие допрос.
За одним из столов расположился офицер-фалангист, за другим — офицер из рекете[6]. За третьим обосновался военный священник, а за четвертым — альферес[7]. У каждого из них лежала кипа списков, напечатанных на машинке.
— Вставай в очередь к рекетисту, — посоветовал кто-то Энрике.
— Кажется, он ничего, — добавил другой боец.
Когда подошла очередь Энрике, офицер, посмотрев на него в упор, спросил:
— Как твое имя?
— Энрике Гарсиа.
Офицер порылся в списках. Отложив их в сторону, он сказал:
— Здесь тебя нет.
За соседним столом раздался голос фалангиста.
