Александр Великин - Санитар
В данном случае шуточка не выходила. Не получилось пошутить. Потому что снова вылезло поганое нутро скорой. Рваные носилки, гу-севская ветошь, торчащая из серванта, нелепая жестянка с гвоздями… Прижучил его слюнявчик. Язвило. И то, что сказал наглец Гусев. И то, что все видит Семочка, для которой он пока недосягаемый кумир.
Поэтому Серый заставил себя рассмеяться. Рассмеялся и раздавил душевное копошенье. Как окурок. Сел вполоборота к Мише и спросил его, куда он распределился. Я наукой буду заниматься, ответил Миша. Наукойэто хорошо, одобрил Серый. Да, сказал Миша, у нас в семье врачспециальность наследственная. Но, знаешь, сказал он развязно-доверительно, лечить это меня никогда не интересовало. Больные, честно говоря, давно надоели, особенно бабок выслушивать по два часа. Что ж ты в медицинский поступал? спросила враждебно Семочка, которая мечтала стать врачом. Тебе же Миша сказал науку делать! возразил Серый. По блату! сказала Семочка. Я с треть-его курса на кафедру психиатрии хожу! сказал Миша. Так что не сов-сем по блату. У меня кандидатская практически готова. И чем же ты занимаешься? спросил Серый. Кровью. Исследую кровь при шизофре-нии. Антитела, другие иммунные факторы, биохимию. Много всего. Это хорошо, повторил Серый. Пробирки, они не ноют. И не лают, сказал Гусев. На вызов поднимались пешком, дом был трехэтажный, без лифта. Впереди Семочка, за ней Серый, а последним, с ящиком, Миша. Слу-шай, сказал он по-свойски Серому, придержав его. Серый остановился. Ты же интеллигентный человек, это сразу видно! Почему ты не хочешь уйти со скорой? Некуда? Хочешь к нам, в лабораторию? Я могу помочь!
Я, Миша, в прошлом интеллигентный человек, сказал Серый, улыбаясь резиновой улыбкой.Ты вот.что… Миша. Мы с Таней на служ-бе, деньги зарабатываем. А тебе чего с ящиком таскаться? Сейчас вернем-ся, ты и топай домой. С диспетчером я договорюсь.
Да вы что, доктор! вскрикнула Семочка. Я же одна останусь с шести! Вас же отсадят! Пусть ящик носит, нечего! Когда он профессором станет, будет мне чем перед внуками похвастать! Она засмеялась и по-шла вверх, и в подъезде гулко отозвались ее слова: В телевизоре пока-зывать на него буду, глядите, этот профессор у меня, простой санитар-ки, ящик таскал!… Когда я стану профессором, Танечка, закинув голову, сказал Миша громким, красивым голосом, у тебя еще внуков не будет.
Станешь, старик, станешь, сказал Серый, продолжая путь по лестнице. Все у тебя будет. И диссертация, и кафедра.
Я без вас знаю, что будет! в спину Серому сказал Миша. И больше разговор не возобновлялся.
Осталась досада, кислая и пекучая, как изжога, что сжирала глотку. На вызове попросил воды из-под крана, глотнул, немного отлегло. Прима-чивая ваткой с перекисью скулу, Серый сидел в кресле, смотрел, как Се-мочка чистенько делает внутривенное. Взглянул на Мишу, тоже сидевшего в кресле, по другую сторону комнаты. Слюнявчик листал журнал, погла-живая кончики усиков двумя пальцами, большим и указательным. Проис-ходившее в комнате его явно не касалось. Происходило не бог весть что, обыкновенный приступ бронхиальной астмы. Виден и слышен он от двери, содержимое профессора Ящикова известно давно, поэтому с таким при-ступом справится любой скоропомощный фельдшер. В сущности, ду-мал Серый, слюнявчик мне показал, что я быдло. И я съел. Но досада не оттого, что съел. Не гордыня запоздало взыграла. Ни обиды нет, ни зависти. Бить нечем, вот в чем штука, козырей нет! Чем гордиться? Рва-ной шинелью? Или тем, что я псов из луж вытаскиваю? Так нас и назы-вают Моспогрузом! Впрочем, мы и не возражаем. Моспогруз, так Моспогруз! А мыего санитары, грязненькие халаты. И мы свое дело туго зна-ем. Плохо одно, что мы копошимся в грязи в силу или необходимости, или своих принципов, или обреченности, или лени, а они, пружинистые, гребу-щие под себя, напором лезут на самые верха врачебной иерархии. С тем чтобы потом никогда оттуда не слезать, раз зацепившись. Обеспечить себе блеск, славу, деньги. Умствовать, декларировать, печатать разный бред, участвовать, указывать, поучать нас, командовать нами, санитарами. Бро-сать нас в пекло, затыкать нами дыры, заставляя работать на дрянных, во-нючих машинах, без нужных препаратов, с ржавым железным ломом. А они тем временем с олимпийских высот, как кинозвезды, раскланиваются пе-ред телекамерами, сладко обещая самое новейшее, надежнейшее, наиэф-фективнейшее. За что потом расплачиваемся мы и те несчастные, что этого сладкообещанного ждут, а получают по-прежнему магнезию в задни-цу. Потому что медицина на самом деле не там, где уникальный и недо-ступный Олимп, онав рогатом, с прогоревшим глушителем, и в этой комнате, где свистит легкими старый астматик.
А нам остается уничижение паче гордости. Мы свое познанное уме-ние втайне сознаем и свою исключительность тоже, оттого себя санита-рами и называем. Никуда не лезем. Конкуренции пружинистым Мишам не составим. И это плохо. Но как лезть? Это же стена! Чтобы наверх подняться, многое надо отдать и многим поступиться. Сколько раз хвост поджать! А сколько глоток перегрызть! Нет. Лучше пьянь грузить.
Работать почище, конечно, хочется. Но почему я не могу подойти к Матюхину и сказать: Довольно, дорогой заведующий, мне мотаться на б ы д л е, возраст не тот, пусть мотаются молодые, с меня довольно. По-ра переводить меня на спецы. На неврологии есть вакансия, я хочу ее занять, хочу, как скоропомощной аристократ, спать ночью свои четыре часа! Что мешает мне сделать хотя бы это? Нежелание впасть в зави-симость? Всегда существует зависимость, когда есть что терять. С сани-тара много не возьмешь, когда он б ы д л о в ы и. Можно лишить совме-стительства. А я сам собрался перейти на ставку. Нет, и на спецах его зависимость была бы кажущейся. Не лень же в самом деле, как утверж-дает Васек? Смешно! Что же? А ничего! Помоги этому астматику и баста! Одышка у старика затихала, он благодарно качал головой. Пошла мокрота полным ртом.
Теперь теплого молочка, сказал Серый, считая пульс. Теп-лого молочка и желательно не студиться. Чертов слюнявчик! Почему он так мне мешает? Неужто я боюсь его насмешки?
Старик, наконец, отплевался и сказал сиплым голосом:
Только на вас и держимся, родные! Если бы не вы, не знаю, что делали! Каждый день вызывать приходится.
А чаще мы слышим другое, подумал Серый. Пока вас дождешь-ся, умереть можно!
Весна, сказала Семочка, звеня шприцами. Время такое.
Двадцать лет мучаюсь, горько пожаловался старик.
До утра, думаю, хватит, сказал Серый, слушая угасающие в легких хрипы. Если что, вызывайте.
Господи! Да разве я лишний раз побеспокою? Знаю ваш хлеб! У меня самого племянница на скорой.
Семочка оживилась, выспрашивала про племянницу, а Серый пошел звонить Лиде, страшась предстоящего разговора привычным страхом. Зна-комо замирая в ожидании Лидиного раздражения, набрал номер. Лида была суха, колка. Естественно, он не прав, потому что не появляется и не знает, что Катя больна. У Кати высокая температура, страшное горло, и участковый педиатр ни черта не смыслит. Естественно, Лида разрыва-ется. Мать в Кисловодске, отец в командировке, у нее самой на работе конь не валялся. Он должен немедленно приехать, а завтра сидеть с Ка-тей. Серый ответил, что приедет обязательно, как только вырвется. Он повесил трубку и подумал, что Лида долго не простит себе масленицы. Диспетчеру звонить не стал, хотя до пересменки оставался час с хвости-ком, и можно было сделать еще вызовочек. Но решительно хотелось из-бавиться от Миши. Поэтому он сказал Семочке: Все! На подстанцию!
Еще один! взмолилась Семочка. Есть же время!
Нет! сказал грубо Серый. На подстанцию! Чай пить.
Ехали молча. Снег горизонтальными нитями летел вдоль машины. Проспект стал свеже-белый. Выскочили на Дорогомиловку, повернули под зеленый свет налево. Сделали еще поворот, и серая двухэтажная коробка подстанции высунулась из-за угла.
Ни одной бригады, сказал Гусев.
Но ошибся Гусев. На выбеленной снегом площадке дворика одна машина стояла с распахнутой боковой дверью, и в ней что-то делали. Когда разворачивались, Серый заметил торчащие из кареты ноги, согнутые в коленях, поддернутые брюки и черные модные сапоги на пряжках. Когда подошли поближе, то увидели подозрительную возню. Крохотная фельд-шерица с акушерской бригады боролась с мужским непослушным телом, затягивая его внутрь кареты. Тело было явно живое и тяжелое, оно издавало стоны и даже пыталось помочь, подбирая под себя ноги, желая от-толкнуться от земли, но оскальзывались ноги, взрыхляя свежий снег. Значит, грузим?осведомился Серый, заглядывая в карету. И с ужасом понял, что другого выхода, чем гнать в ближайшую больницу, нет, и чай снова сорвался. Клиент дуплится! Крохотуля, увидев Серого, счастливо ахнула. Пожилой мужчина, грузно кренясь, оседал к ее но-гам, сползал на спину. Мимолетом мелькнула на заднем стульчике женщина в каракулевом черном манто, с сумочкой на сдвинутых коленях.
