Дженнифер Иган - Цитадель
Кто-то задал ему вопрос — студент, сосед слева. На вид он был постарше остальных (Дэнни это понравилось), даже с легкой проседью в висках. Зовут Стив. Сильное, крепкое пожатие.
Стив: Ты тоже в команде?
Дэнни: Пока не знаю. Я кузен Ховарда.
Стив широко улыбнулся. Значит, только вступаешь в ряды единомышленников? Создателей последнего приюта, так сказать?
Дэнни: Ты… про отель?
Ну да, про него. Конечно, отель — это только начало.
Дэнни: Начало чего?
Стив немного смутился, поняв, что кузен не в курсе. Дальше говорил, старательно подбирая слова: Дело в том, что Ховард не сводит свою задачу к одному получению прибыли, он смотрит на дело шире. А многие из нас после университета как раз собираются заняться организацией социально ответственных предприятий. Так что у нас тут прекрасная возможность посмотреть, как это делается, с самых первых шагов.
Дэнни: Давно вы уже тут?
Немного помолчав, Стив переадресовал вопрос на другой конец стола: Мик, сколько дней мы тут?
Мик (не задумываясь, не отрываясь от еды): Тридцать восемь.
Дэнни: И чем конкретно вы занимаетесь?
Стив: Ммм, конкретно так сразу не скажешь… Ну, обсуждаем, советуемся, делаем кое-какую работу по бизнес-планированию…
Ага, кое-какую. Плотницкую! Дэнни не видел, кто это сказал, но рассмеялись все.
Стив: Ну да, и плотницкую тоже. Всегда ведь находится то одно, то другое… Я правильно говорю, Мик?
Мик поднял голову, продолжая жевать. Стало видно, какие у него голубые глаза. Остальные студенты явно прислушивались к разговору.
Мик: Ты правильно говоришь, Стив.
Над столом повисла какая-то сдавленная пауза.
Дэнни: То есть фактически вы занимаетесь реставрационными работами?
Снова пауза. Стив кинул взгляд на Мика.
Мик: Это сложный вопрос. Чем мы тут занимаемся.
Ховард (от плиты): Вы о чем?
Мик, сидевший к Ховарду спиной, слегка повысил голос, но не оборачивался. Дэнни показалось, что он собирался ответить незначащим тоном, как бы в шутку, но получилось тяжеловато: Твой кузен интересуется, чем мы тут занимаемся второй месяц. Я сказал, что это вопрос сложный.
Ховард: В каком смысле сложный?
Все молча ждали, что скажет Мик. Он тоже долго молчал, словно боролся с собой.
В том смысле, что у нас тут постоянно много маленьких дел, но ни одного большого.
Мик нарушал важнейшее правило общения с сильными людьми: нельзя прилюдно сомневаться в их непогрешимости. В свое время Дэнни тоже на этом обжигался.
Ховард, все еще с лопаткой в руке, подошел к столу. Он оглядел сидящих за столом, и в его внимательном, прикидывающем взгляде Дэнни почудилось что-то знакомое — какая-то отдаленная связь между Ховардом и тем Хоуи, которого он помнил.
Ховард: Мик, уточни, пожалуйста, какими большими делами ты хотел бы заняться?
Мик: Пожалуйста. Можно начать реставрировать северное крыло. Можно осушить бассейн, привести в порядок мрамор вокруг него. Можно раскапывать часовню: надгробия мы более или менее расчистили, но сама часовня пока до половины в земле. А есть еще цитадель…
Ховард: Мы не можем трогать цитадель.
Хорошо, мы не можем попасть внутрь, но ведь там полно дел и снаружи! Хоть расчистить заросли кругом или…
Мы не можем трогать цитадель, Мик.
Тонкий взволнованный голос Бенджи: Пап, вы сейчас будете драться, да?
Мик: Меня заботит общий настрой, Ховард.
Пап, вы сейчас…
Ховард: Чей общий настрой? Твой?
Пап…
Анна: Бенджи, тс-сс!.. Она поморщилась, как от боли. Дэнни чувствовал себя отвратительно, его прошиб пот. И зачем он только задал этот дурацкий вопрос?
Ховард: Ну, тогда валяйте уж все, выкладывайте. Как там у вас с настроем?
Все молчали. Неважно с настроем, подумал Дэнни.
Первым высказался Стив, сосед Дэнни: Нормально.
Нормально, послышался еще чей-то голос из-за соседнего стола, потом: Порядок!.. Да все классно! — и вскоре отдельные возгласы слились в общий счастливый гвалт: всем хотелось говорить и говорить приятные слова, тем более что Ховард выслушивал их с таким видимым облегчением.
Ховард: Так что, может, это твоя личная проблема, Мик?
Мик: Хорошо. Моя значит моя.
Но никто не поднимался из-за стола. Ховард тоже не уходил и не садился, словно еще чего-то ждал.
Заговорила Анна: И все-таки, наша цель ведь состояла в том, чтобы все остались довольны.
Ховард: Ну что ж, а недоволен всего один — разве плохо?
Он правда в это верит? — подумал Дэнни. Трудно сказать. Сильные люди всегда оторваны от масс, это общее правило. Потому-то каждому из них и нужен номер второй.
Мик выглядел побитым. Он молча забрал свои тарелки со стола, сложил их в обширную корзину посудомоечной машины и вышел через болтающуюся дверь. С его уходом напряжение частично спало, все снова оживились и заговорили.
Бенджи: Мам, он печальный? Дядя Мик печальный?
Анна: Не знаю.
Он сердитый?
Не знаю.
Я пошел его искать!
Хорошо, иди.
Бенджи сорвался с места и выбежал из кухни, забыв про свой меч. Дядя Ми-и-и-иик! — послышался звонкий голос. Из дальнего конца коридора донеслось в ответ что-то неразборчивое.
Студенты по очереди возвращались к плите за добавкой. Все были на стороне Мика, но сила была на стороне Ховарда.
Наконец вахта у плиты закончилась, и Ховард тоже добрался до стола. Ел он странно: торопливо заталкивал в себя куски, будто это не роскошный омлет, над которым он сам только что колдовал целый час, а малосъедобная преснятина. Еще и прикрывал тарелку свободной рукой — зачем? Никто же не отбирает. Дэнни озадаченно поглядывал на кузена. Наверно, решил он, это какой-то более ранний Ховард, у которого мало общего с Ховардом теперешним. Анна, сидевшая на той же лавке, придвинулась к мужу вплотную и обняла его одной рукой. Наконец Ховард оттолкнул от себя пустую тарелку.
Народ начал расходиться. Дэнни отнес свою посуду в посудомоечную машину, прикидывая, можно ли уже ретироваться или это будет слишком невежливо с его стороны. Оставаться один на один с Ховардом не хотелось. С другой стороны, идти ему, в сущности, было некуда. Он даже не был уверен, что сумеет отыскать отведенную ему комнату, не заблудится в лабиринтах ходов и переходов.
Ховард: Дэнни, подожди.
Дэнни нехотя подошел к столу, за которым, кроме Ховарда, сидели еще Анна, Нора и четверо или пятеро студентов. Предоставленный сам себе младенец сосредоточенно цеплялся за край лавки, пытаясь встать на ножки. Розовые ползунки на коленках уже почернели.
Дэнни сел напротив Ховарда.
Ховард: Дэнни, как там твои?
После разборки с Миком Ховард сник, и его голос теперь звучал глухо и безжизненно.
Дэнни: Думаю, нормально. Хотя мы не часто видимся.
Ховард: Твой отец мне всегда нравился.
Дэнни: Мне тоже. Только я ему в последние годы что-то разонравился.
Ховард поднял голову. Что так?
Черт, зачем он вообще это сказал? Бессмысленно же пытаться объяснять — тем более Ховарду — про то, как он рвал отцовское сердце, не единожды и не дважды, а много, много раз, начиная с того дня, когда он заявил, что не поедет в Мичиган, родительскую альма-матер, а будет учиться в университете в Нью-Йорке. Это был, конечно, смелый, дерзновенный и хрен знает какой еще шаг, но шаг опасный, потому что так называемое «самопознание» всегда опасно для той идиллической, но смазанной картинки, которую средний человек принимает за самого себя. А картинка Дэнни оказалась еще более смазанной, чем у среднего человека, — в Нью-Йорке она выглядела такой же никому не нужной, как те аккуратные тенниски, что он извлек из чемодана в своей комнате в общежитии на Вашингтон-сквер, но так ни разу и не надел. Когда родители приехали проведать сына, отец, стоя посреди той же комнаты и бодро покачивая сеткой с футбольными мячами, сказал: Наш с мамой отель тут в двух шагах, возле Центрального парка. Хочешь, в воскресенье утром пробежимся с тобой в парк, погоняем мячик?
Дэнни (натягивая свои новые ботинки): Хорошо.
Молчание.
Отец: Это не обязательно, конечно.
Дэнни: А. Тогда ладно.
Отец: Тогда… ладно?
Обернувшись, он смотрел на Дэнни изумленно, как на случайного прохожего, который зачем-то больно толкнул его локтем в бок. Голова у отца уже вся побелела, а чисто выбритый подбородок был гладкий, как у пятилетнего ребенка. И все первые годы пребывания Дэнни в Нью-Йорке его отец оставался в том же состоянии непреходящего изумления. Когда на предпоследнем курсе Дэнни бросил университет, это изумление переросло в глубокое, горькое разочарование. И трудно было сказать, что теперь могло бы его изумить.
Ховард: А мне всегда казалось, что вы с отцом были близки.
Дэнни: Ага. Вот именно. Были.
Одно время он надеялся, что когда-нибудь они снова сблизятся, но потом перестал. Ибо все, что Дэнни знал и чего он достиг в жизни: его абс; его способность «поймать сеть»; его умение занять незанятую нишу рядом с сильными людьми, или высвистать такси в любую погоду, или поужинать в ресторане, где нет мест, или отыскать отличные туфли в самом захолустном магазинчике (этих бесценных знаний и умений хватило бы и на докторскую степень — а главное, знал не только он, знали его. Когда он шел по Бродвею, приходилось иногда здороваться чуть не с каждым встречным — ничего удивительного, учитывая, сколько лет он проторчал на входе в разных клубах и ресторанах. «Привет, привет, привет», повторял он, кивая направо и налево как болванчик. В конце концов его начинало мутить, и он обещал себе здороваться только с теми, кого знает по-настоящему, то есть почти ни с кем; но он не умел сторониться людей, а когда идущий навстречу знакомый уже улыбался ему, было поздно, приходилось отвечать) — так вот, все это, то есть вообще все, как казалось Дэнни в хорошие минуты, о чем только можно мечтать и чего желать, в глазах его отца было равно нулю. Пустоте. Чистой странице. Но как раз об этом Дэнни не хотел ни слышать, ни думать. Подобные мысли впускают червя. А червь съедает человека заживо.
