Каори Экуни - Божественная лодка
Мы идём вдоль взморья. Соко где-то подобрала прут и волочит его за собой. В другой руке она крепко сжимает розового медвежонка.
— Пойдём до того крайнего утёса? — спросила я, показав вдаль.
Она немного подумала, потом сказала:
— А это далеко?
— Как обычно. — Я улыбнулась и, как ни в чём ни бывало, продолжила идти вперёд. Моя юбка развевается на утреннем ветру. — Твоя мама любит ходить пешком!
Позади меня Соко с недовольным видом буркнула:
— Да, я знаю.
— В этой длинной юбке очень легко идти. Может, поэтому мне нравится ходить пешком.
На эти слова Соко уже ничего не ответила. Я оглянулась, ожидая её ответа. У неё был немного озадаченный вид.
— А в брюках-то двигаться ещё удобнее, — наконец сказала она.
— Да, пожалуй.
Честно говоря, я не люблю носить брюки. И Момои тоже не нравилось.
— Когда идёшь в юбке, тебе приходится поправлять подол, и от этого возникает ощущение реальности того, что ты ИДЁШЬ! — мне ничего не оставалось, как ответить ей таким образом.
— Не понимаю, отчего все женщины хотят одеваться как мужчины. — часто говорил Момои. Мне нравился его классический вкус, его привычка всегда надевать шляпу, когда он выходил на улицу.
— Ой, стёклышко! — я подобрала синее стёклышко, лежавшее у ног, и протянула Соко. На берегу моря всегда попадается много стекляшек. Они всегда отмыты, отшлифованы волнами и песком, гладкие, с округлыми краями. Их поверхность присыпана белой пылью, как от жёсткой старательной резинки с добавлением кварцевого песка. Если смочить стекло водой, оно станет прозрачным, потом, когда стекло высохнет, на его поверхности опять останется этот белёсый налёт.
— Похоже на леденцы! — Когда-то я сказала это Соко, положив в рот стёклышко, как будто это и в самом деле конфетка. Соко так обрадовалась! После того случая она всегда собирала стёклышки и приносила домой.
У Соко были заняты руки прутом и медвежонком, и я вместо неё понесла стекляшки.
— Ой, мам, подожди, тут ещё есть.
Соко одну за другой подбирает стекляшки. Если зажать их в ладони и встряхнуть, слышен холодный звук.
Весеннее море. Небо всё темнеет и темнеет, становится сине-серым, и только облака остаются неизменно белыми.
На обратном пути надо зайти в мясной магазин, купить куриное филе. Соко купила много огурцов, и я хочу приготовить салат с отваренной на пару куриной грудкой.
•
На обратном пути нам встретилась тётенька из ресторанчика, где готовят суп с лапшой рамэн.
Я поздоровалась с ней, она в ответ разулыбалась:
— А, Соко! Давно не виделись! Ты ходила гулять?
Мама тоже в ответ улыбнулась и поприветствовала её, а потом спросила:
— Это кто?
Мама никогда никого не помнит в лицо. Я ей сказала, что это повариха из ресторанчика, где готовят лапшу. А она в ответ:
— Если бы она была в белом халате, как всегда, я бы сразу узнала, а так…
Она у меня абсолютно необщительная. На прогулку меня заставила надеть тёплый тёмно-синий жилет, а сама пошла налегке, только поверх блузки набросила на плечи кофту. Идёт, скрестив руки и сжавшись от холода.
Вечером мама заговорила о моём папе. Она давно не говорила о нём. И хотя она редко о нём рассказывает, я очень люблю слушать её рассказы.
Сегодня она рассказала две истории. Про коттедж на курорте, когда они пили «Сицилийский поцелуй» (этот рассказ ей особенно нравится), и про рассвет в аэропорту.
Моя мама и папа однажды решили начать всё сначала, погрузили вещи в багажник и поехали в аэропорт. Они ехали по скоростной дороге. Дорога была почти пустая (мама говорит, что папа прекрасно водил автомобиль). Они приехали в аэропорт и до рассвета просидели в машине. У них был маленький белый автомобиль.
Когда рассвело, папа высадил маму, достал вещи и пошёл поставить машину на стоянку. Мама говорит, что было раннее утро, небо было ещё синее, в нём ещё кое-где мерцали звёзды и было довольно прохладно. Мама стояла возле вещей и ждала. Посреди холодной рассветной дымки.
Когда она увидела идущего ей навстречу папу, она очень обрадовалась. Хотя она знала, что он вот-вот придёт. Мама говорит, что самый счастливый момент для неё — это видеть идущего ей навстречу папу. Говорит, что «глаз не может оторвать». Всегда, если бы даже этот момент повторялся миллион раз…
Они думали, что поедут за границу. Раз за границу, то всё равно куда. Чем дальше, тем, лучше.
Они заполнили лист ожидания (туристический сезон уже прошёл, было раннее утро, поэтому купить два билета было очень несложно). Потом пошли вдвоём выпить кофе у стойки бара.
— Ну и что было потом? — спросила я, потому что мама замолчала. — Куда вы с ним полетели?
Мама улыбнулась и сказала:
— На этом история закончилась.
— Почему?
— Потому!
Я была недовольна и хотела узнать, что было дальше. Но я знала, что, сколько её ни проси, всё равно бесполезно.
— Каким человеком был папа? — я ещё раз задала вопрос, который задавала много раз.
— Ну… — Мама ненадолго задумалась. — Иди ко мне!
Она позвала меня и посадила на колени.
Она погладила меня по спине и продолжила:
— У него была такая же красивая спина. Такой же высокий прямой лоб. — Она нежно провела холодными пальцами по моей чёлке. — И ещё он всегда думал прямолинейно.
— Прямолинейно?
— Прямолинейно, — повторила она. Она произнесла это слово медленно, выделяя каждый звук так, как будто оно имело особый смысл.
Потом мы легли спать и играли в «перемену места» впятером, как будто бы папа был с нами. Впятером — это я, Ари, розовый мишка, мама и папа, который как будто находится с нами. Мы оставляли место размером как раз на одного человека, для папы. Конечно, Ари и мишка маленькие, но спать впятером на двух постелях было очень трудно, и игра получилась интересная.
Когда мы менялись местами, мама сказала:
— Тебе, наверное, этого не понять, но твой отец был для меня таким человеком… Когда он просто спал рядом со мной, мне казалось, что он уносит меня на вершину счастья… Так было всегда.
Она рассказывала, что у папы всегда была очень тёплая кожа, а углубления на плечах по форме как раз подходили под её щёки.
— Когда я засыпала рядом с ним, я могла ничего не бояться, — говорила мама.
Моя-то мама — страшная трусиха, а тут сразу: ничего не боялась! Думаю, что она немного приукрашивает.
Глава четвёртая
Учитель Момои
Я не собираюсь винить кого-то или что-то в том, что у меня была любовь с Тем человеком. Эта любовь не имеет ни к кому и ни к чему никакого отношения. Я не была как-то особенно несчастна в жизни, когда встретила и полюбила Его. По крайней мере, не настолько несчастна, как считали моя мать, тётя и двоюродные сёстры.
Поднимаюсь по длинной каменной лестнице синтоистского храма.
Этот храм — одно из моих любимых мест в этом городе. Здесь всегда тихо и, когда бы я ни пришла, никогда не бывает людей. При этом здесь всегда свежо и чисто, как будто только что убрали. Летом здесь всё в густой зелени, прохладно и очень приятно, поэтому я часто захожу сюда, когда гуляю. Внизу у основания каменной лестницы и вверху, где она заканчивается, стоят тории[3] с натянутыми соломенными канатами, прогоняющими злых духов. Нижние тории — обыкновенные, светло-серые, белеют под открытым небом, а верхние — влажные, замшелые, цвета тёмно-зелёного чая.
Встаю в пространство между двух каменных львов, охраняющих вход в храм, и соединяю ладони рук для молитвы. Монеты в ящик для пожертвований не бросаю.
Я не считаю себя особенно набожной, но в такие моменты почему-то моя душа успокаивается… Где-то вдалеке каркнула ворона.
Я ни разу ни о чём не пожалела. Ни о том, что вышла замуж за Момои, ни о любовной связи с Тем человеком. Жалеть — не жалела, но иногда внезапно мне становится очень страшно. Этот страх из-за того, что я слишком далеко зашла.
Я люблю смотреть вниз с верхней ступени лестницы. Нет ничего, что закрывало бы горизонт. Передо мной видно всё, вплоть до гор вдалеке. И небо, и зелёные деревья, и забетонированную дорогу, и разбросанные повсюду крыши…
Та-там, та-там, та-там… Ритмично спускаюсь по лестнице. Что же мне делать дальше? Что с нами будет? Как лучше поступить?
Забетонированная дорога быстро заканчивается. За ней тропинка и узкая дорожка, посыпанная мелким гравием. Иду домой по задней улочке.
Соко непохожа на меня в детстве. Скорее она похожа на мою двоюродную сестру Михоко. Она — отличница и выглядит по-взрослому, старше своих лет.
— Нельзя расстраивать тётю! — так частенько говорила мне Михоко.
Михоко была старше меня на два года, а её младшая сестра Кахо — на два года младше. Я больше находила общий язык с Кахо.
