Раймон Кено - Голубые цветочки
— Да знаешь, счас час пик, я буду психовать из-за опоздания, так что трепаться с тобой все равно некогда.
— Ничего, я погляжу, как ты крутишь свою билетную машинку, послушаю, как ты выкликаешь остановки, и буду счастлива.
— Еще вопрос, влезешь ли ты в автобус. Народищу будет!..
И его-таки было! Двести семнадцать человек топтались на остановке, образуя очередь в полном соответствии с официальными предписаниями. Ламелия встала в очередь, начало очереди вошло в автобус, автобус переполнился, а она все еще торчала в хвосте, среди несостоявшихся пассажиров, когда ее красавчик элегантным жестом крутанул лицом к ним табличку с надписью «мест-нет» и прозвонил к отправлению. Автобус отчалил, гортранспортист помахал рукой, адресуясь, вероятно, к кому-то, затерявшемуся в очереди потенциальных пассажиров, которая непрерывно удлинялась. Ламелия круто повернулась и попыталась пробиться сквозь этот хвост, что шел в рост. Она двигалась против течения, а кругом говорили:
— Эй, цыпочка, сама не знаешь, чего хочешь!
— Ишь куда прет, как будто тут без нее горя мало!
— Ох уж эти бабы, семь пятниц на неделе!
— Прет поперек очереди, и ей еще слова не скажи!
Какая-то дама вдруг заголосила:
— Вы чего толкаетесь! Не видите, что ли, мой живот?
— Если вы беременны, — огрызнулась Ламелия, — то и становились бы вперед, где вам положено.
Тут какой-то гражданин, с ходу не разобравшись в этом диалоге, разорался вовсю.
— Расступитесь! — кричал он. — Расступитесь, беременной женщине плохо!
— Расступитесь! О Господи, вам что, непонятно? Тут беременная!
— Да расступитесь же! Почет беременным и слава материнству!
— Расступитесь! Расступитесь!
— Расступитесь пошире!
Ламелию выбросило из толпы сострадателей, словно пучок водорослей на нормандский пляж. Она удалилась. Вновь прошла мимо кафе: парочки на террасе как присосались друг к другу, так с тех пор и не отлипли. Вконец исполненная меланхолии, Ламелия добрела до набережной.
Так, мало-помалу, она добралась и до «Ковчега».
Сидролен отдыхал на корме; удобно растянувшись в шезлонге, он не спал и не дремал, просто глядел вдаль. Появление Ламелии ровно никак не повлияло на его дефицит активности. И только когда ему принесли укропную настойку с минералкой, он вышел из транса, приняв разом сидячее положение и решение сообщить следующее:
— Заходил инспектор по судовым налогам.
— А я ехала в автобусе, — было ему ответом.
— Осмотрел все, от носа до кормы.
— Кондуктор был ну прямо умора.
— И я удостоился его поздравлений.
— Он каждому пассажиру отпускал шуточки.
— Он счел, что «Ковчег» достоин двух якорей в категории «А».
— Ну, он и меня не пропустил.
— Два — это, конечно, еще не три. Но тоже неплохо…
— Вы, говорит, чертовски складненькая, даже складнее, чем талонная книжечка, и уж куда пухлее, чем проездной билет.
— Конечно, за два якоря мне придется платить налог повыше, но ведь престиж дороже.
— Ну вы даете! Ну вы вообще!.. — вот так я ему и отрезала.
— Он отметил одну вещь…
— Но на меня все равно смех напал.
— Вы, говорит, называете это «Ковчегом», а на борту нет ни одного животного, вот парадокс! — Это верно, — ответил я ему, — но на каждый парадокс есть свой ортодокс. — Ладно, ладно, — это он мне, — мое дело было сказать. — А я ему: — И мое тоже. — С тем он и ушел. Он остался доволен собой, а я собой. В общем, если не считать еды, денек выдался вполне удачный, правда, он пока не кончился. Всякое еще может случиться.
— Этот тип… он мне нравится.
— Кто, инспектор?
— Кондуктор четыреста двадцать первого автобуса.
— Да там их небось не один и не два.
— Тот, с кем я познакомилась.
— Ну, я-то с ним не знаком.
— Я же тебе только что рассказала.
— Так тебе не интересно, что «Ковчегу» присвоили два якоря в категории «А»?
— Есть чему радоваться! Почему же не три? Зря, что ли, я его драю с утра до вечера?
— Терпение! Когда-нибудь дадут и три.
— А почему бы уж сразу не четыре?!
— Ладно, ладно.
И Сидролен потянулся к бутылке с укропной настойкой, собираясь подлить себе в стаканчик.
— Ты слишком много пьешь, — предостерегли его.
Сидролен пожал плечами и щедро плеснул себе из бутылки.
— Ну так что там с твоим кондуктором? — спросил он.
— От укропной настойки с ума сходят, так написано в газетах.
Сидролен сдвинул брови, раздвинул их, чтобы осушить стакан, и снова старательно сдвинул. Переносицу его перерезали четыре глубокие морщины. Он пробурчал:
— Все удовольствие мне испортила. Опять фиаско!
Бутылка, минералка и стаканы уносятся прочь.
— Ну так расскажи про своего кондуктора.
— У меня дел полно.
— Я возьму банку с краской?
— Да нечего там замазывать.
Это верно, а потому Сидролен заново разваливается в своем шезлонге и устремляет взор на горизонт.
На горизонте показался Особый Монархический Отряд Ненасильственных Операций; дозорный поспешил сообщить о нем герцогу д’Ож, который отдал необходимые приказы таким трубным голосом, что аббат Биротон незамедлительно проснулся.
— ОМОНОвцы идут! — провозгласил герцог, потирая руки. — Сейчас мы их вздуем как следует!
— Что происходит? Откуда здесь ОМОНОвцы?
— Ах да, я же тебе еще не рассказал. Я там пристукнул парочку биржуа, которые мне проходу не давали.
— Гнев — плохой советчик, мессир. Не пришлось бы вам раскаяться!
— Да ради Бога, но только у этих паршивцев намерения куда более коварные.
— Наш святой король не любит шутить с оступившимися сеньорами.
— Н-да, он нас принимает всерьез, — ответил герцог самодовольно.
Теперь на горизонте виднелись уже не один, а несколько отрядов; они со всех сторон двигались к замку.
— Плохо дело, — прошептал аббат, — дело плохо!
— Не волнуйся, я же тебе сказал: пусть они только пальцем нас тронут, я их всех до одного ликвидну.
— Господи Боже, вы решили вдобавок еще и мятежником стать?!
Тем временем ОМОНОвцы брали замок в кольцо; самый геройльдический из них приблизился к подъемному мосту и жестами — сколь героическими, столь же и гаройльдическими — дал понять, что намерен вручить послание сеньору данного владения.
Аббат запричитал:
— Ну и история! Ох, и история!
— Да, в самом деле, ты мне еще не ответил на мой третий вопрос о всеобщей истории в общем и об общей истории в частности.
Но тут приводят геройльда, который принимается объяснять герцогу, что святой король им крайне недоволен, что гробить биржуа по таким мелким поводам давно уже не принято: знатным сеньорам надлежит усвоить раз и навсегда, что людям не вышибают мозги так просто, за здорово живешь, вследствие чего Жоакен, герцог д’Ож, обязан выплатить из своей казны по сотне турских экю чистейшего, без примеси, золота за каждого жмурика, что составит весьма весомую сумму, тем более что есть еще и такие, что пока не совсем откинули копыта, хотя вполне могут, и пусть Жоакен, герцог д’Ож, узнает, что сумма сия не целиком будет направлена на возмещение убытков вдов, вдовцов и сирот, но, главным образом, пойдет на финансирование ближайшего планируемого крестового похода.
Сверх того Жоакен, герцог д’Ож, обязан прочесть шесть тысяч шестьсот пятьдесят семь «Pater», столько же «Ave» и на три раза меньше «Confiteor»[34], а также заказать мессу по каждому усопшему, на каковых мессах ему надлежит присутствовать босым, в одной рубашке и с обнаженной головой, посыпанной пеплом, холодным или горячим, — это уж на его усмотрение.
И к сему: пусть Жоакен, герцог д’Ож, хорошенько усвоит, что святой король охотно повесил бы его за оба уха вплоть до того, как воспоследует смерть, если бы названный святой король не изволил помнить об услугах, оказанных Жоакеном, герцогом д’Ож, делу христианства — как в Дамьетте, так и в Мансурахе.
И, наконец, последнее: Жоакен д’Ож имеет полную возможность оставить при себе свои турские экю чистейшего, без примеси, золота и вполовину сократить число назначенных ему «Pater» и число назначенных ему «Ave», хотя число сие и нечетное, а также на четверть — число назначенных ему «Confiteor», хотя четыре не есть кратное число от двух тысяч двухсот девятнадцати, притом, что число месс должно остаться неизменным, хотя герцогу даруется позволение присутствовать на них одетым и обутым по своему усмотрению; но все это при одном простом, невинном, необременительном и извинительном условии: названный герцог должен присоединиться к своему святому королю, дабы выпотормошить проклятых сарацинов в ближайшем планируемом крестовом походе.
— Никогда! — вскричал герцог д’Ож. — Я уже растолковал ему, что ноги моей больше не будет в этой распроклятой африканской дыре. Один крестовый поход — еще куда ни шло, но два — это уж слишком!
