Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2006)
— Отец! Ты даже к себе абсолютно холоден!
Посмотрел! Почувствовал, стало быть, тут что-то необъясненное… Объясненное — презирал! Взгляда бы не поднял! А тут глядел. Долго и насмешливо: мол, объясняй, как это я холоден сам к себе?
— Ты встаешь… и куда-то идешь… уже не стоя при этом на ногах! И не думаешь абсолютно о том, что каждое падение твое может смертельным оказаться.
— Как это? — спросил весело и задорно. Тема эта, видать, слегка его заинтересовала, по своей новизне. Хотя чего уж тут нового!
— Ты сам же мне рассказывал, что твой друг и коллега Наволоцкий так погиб.
— Наволоцкий? Да. Был такой замечательный “пшеничник”. Но ничего такого, что ты рассказываешь, я не говорил.
— Говорил!
— Нет! — Глаза его весельем зажглись, и наверняка бы сейчас он ногой топнул, как раньше в спорах, если бы мог!
— А откуда же я знаю это? На девяносто пятом году…
“Ровно как ты”, — я чуть было не добавил.
— …Так же вот… побежал. И сломал ключицу! И — неподвижность. Пролежни. И — атрофия легких. Не смог уже дышать. Слыхал? Сам же мне рассказывал — в таком возрасте кости уже не срастаются. И — все!
— Не помню, — холодно произнес.
— Что тут помнить-то? Медицинский факт!
— Факт — это еще не теория! — твердо сказал.
— А тебе этого факта мало? Тебе и тут теория нужна?
— Ка-ныш-на! — весело произнес. Помолодел. И тут я поверил даже — пока теорию свою не допишет, не… Ничего с ним не случится, короче.
— Кстати, — он вдруг проникновенно добавил, — в том, что ты говоришь про меня, есть доля истины. Так же я, кстати, думал одно время про своего отца. Увлекался он все время. То одним, то другим. Уезжал, не раздумывая. Нам вроде внимания мало уделял. Так думал я, пока однажды отец не поехал в Елань. Сапоги надел новые. А вернулся — босой!
— Как?!
— Да обыкновенно как: встретил там старшего сына своего, Николая — босого. Сапоги снял — и отдал ему. Вот так вот. Видал — миндал? — закончил он своей любимой бодрой присказкой и стал уже свои листочки подтягивать, считая, видимо, наш спор законченным, а свою победу — бесспорной.
— Отец!.. Но ведь ты падаешь! — воскликнул я. — Будь ты благоразумен все-таки!
— Мен пьян болады! — усмехаясь, произнес он. Что по-татарски означает: “Я пьян сегодня!” С Казани у него много татарских выражений. Есть, вообще, чем в споре придавить.
Воспоминание из дальнего детства: отец колол в сарае дрова, и колун соскочил с топорища в лоб. Помню, как входит, политый кровью, к лицу ладони прижав. Потом лежал с огромным опухшим носом, заплывшими глазками, обиженно сопел…
— Идити-и-и ужи-нать! — из комнаты Нонна закричала.
— Ну что… легкий ужин? — предложил я.
— Можно, — бодро ответил он. И даже сделал движение руками, как будто идет.
Но пошел-то на самом деле я! Легкий ужин не так-то легко нам дастся. Для начала — стол с улицы в избу внести: еще раз бороться со ступеньками не будем. Поставить перед столом стул покрепче — и притащить отца. Взяли, раз-два! Оба с тяжким стоном — и я, и он… В моем постпенсионном возрасте уже меня кто-то должен носить — но ношу пока я. Вынужденная бодрость. О-па! Приехали. Какой закат озарил наши скромные стены!
— Смотри! Тень отца! — воскликнула Нонна.
Гордый профиль. Одна из несправедливостей жизни — твой профиль могут все увидеть — кроме тебя!
— Тень отца Гамлета, — усмехнулся он.
— Смотри лучше… олень! — На левый кулак я положил опрокинутую правую кисть с растопыренными пальцами. Тень: голова оленя и ветвистые рога! — Помнишь, ты меня научил?
Показывал он тени нам в Казани, у печки. Еще до войны!
— А вот, помнишь — собака лает! — Я поставил поперек лучей заката ладонь. Разводил-сводил пальцы — “собака лаяла”. Отец тоже поднял руку, но опустил — пальцы не слушаются.
Потрясающая ладонь у него! В два раза больше моей, тоже немаленькой! Помню, как он мне на пальцах показывал — как расходятся судьбы. Было это тогда, когда я вниз как-то пошел.
— Вот гляди! — Два растопыренных пальца протянул. — Вначале вы вместе с другом, а потом все больше расходитесь: он все больше — вверх, а ты — вниз, — тронул нижний палец.
И я сразу понял все, на пальцах, и помнил уже всегда! И сейчас с улыбкой показал ему тень двух разведенных пальцев на стенке нашей. Помнишь, отец? Все-таки всегда вверх мы шли!
Помню, как школа придавила меня: сразу изгоем себя почувствовал. Все уже друг друга знают откуда-то, громко разговаривают, куда-то идут. Я один, потерянный. На самом первом уроке — как сейчас помню то отчаяние — выдали нам по серому листку в мелкую клетку, сказали: рисуйте что хотите! В сущности, каждый должен был нарисовать себя, чтобы учителям ориентироваться: кто сколько места в жизни займет. И помню, сколько я занял, стесняясь и всего боясь: одну клеточку! Тупым серым карандашом, еле видным, нарисовал почему-то уточку, стараясь в клеточку ее поместить. “Смотрите, — самый скромный у нас!” — Мария Григорьевна мой листок показала, и ржали все! Таким путем, съедая меня, она с трудным классом контакт устанавливала. И тут приехал отец. Мы в Ленинграде жили уже, но он в Казань еще ездил, просо свое внедрял. Тихо спросил у бабушки: “Ну как у Валерия в школе дела?” Та вздохнула в ответ. И он подсел ко мне за стол. Где я, горемыка, кривые палочки выводил. Громко хлопнул по колену себя. Проговорил любимую свою присказку: “Эх, товарищ Микитин — и ты, видно, горя немало видел!” Я самолюбиво отстранился. Но он огромной своей ладонью придвинул меня. И дальше помню — ясный морозный день. Я, ликуя, сбегаю по мраморной школьной лестнице и — раскрываю отцу тетрадь. ЛЫЖИ ЛЫЖИ ЛЫЖИ. И — 5! Первый успех в моей жизни! Мы выходим с ним на мороз, снег сверкает, в ограде Преображенской церкви стволы трофейных шведских пушек торчат, сизые от инея.
— Молодец! — Батя смеется. — На лыжах пятерку догнал!
Умел сказать, да и сделать — мне только вспомнить да записать!
— …Где еда-то? — он весело произнес.
— Бяжу, бяжу! — крикнула с кухни Нонна.
4
…Агрономы тогда требовались срочно и в большом количестве. И на последнем курсе меня вызвали к директору института и спросили — не могу ли я поехать работать уже сейчас? Диплом мне обещали прислать на место, если я хорошо проявлю себя. И я с радостью согласился, поскольку у меня было уже много идей, которые страстно хотелось воплотить на практике. И я даже не спросил, куда ехать — земля есть везде, а другое меня не интересовало. Опять, как и в школе, я не доучился до конца. Но это постоянное “скорей” меня радовало, соответствовало моему темпераменту и нетерпению.
По приезде в Алма-Ату нас, как степных жителей, поразили прежде всего горы, поднимающиеся сразу за городом и покрытые снегом. Я остро почувствовал, что начинается совсем новая жизнь. В министерстве Казахстана выяснилось, что в самом городе нужен только один человек, но на юге Казахстана, в Чимкенте, формируется новая Южно-Казахстанская область и там нужны агрономы. Мы тряхнули в кепке жребий. Выиграл не я. Жребий мне всегда доставался не лучший. Но это и сформировало меня. Лучшим он оказывался потом. И мы, уже только двое, купили билеты в Чимкент.
Выйдя из вокзала в Чимкенте, мы с удивлением увидели голую степь. Стоял один-единственный дом азиатского типа, окруженный высоким глухим дувалом. Тут же мрачно стоял привязанный осел — и ничего больше. “Вот так приехали!” — горько засмеялся мой друг. Но приехавшие с нами пассажиры сказали, что нужно немного пройти вперед — и будет город. Это вызвало у нас недоверие, поскольку до самого горизонта никакого города не было видно. Но мы все же пошли, и вскоре прямо у нас под ногами открылась глубокая красивая долина. Между зелеными кронами виднелись железные крыши, покрашенные в самые разнообразные цвета. Мы обрадованно стали спускаться. Город оказался очень приятный. Дома все были одноэтажные, и в каждом дворе был сад. Тротуары отделены от улицы бурными арыками и двумя рядами могучих деревьев, закрывающих пыльное небо, — они были гладкие, светло-серые и без коры, ранее таких я не видел. Все дома имели владельцев, и многие пускали к себе жильцов. Мы зашли с другом в понравившийся нам двор. Нас встретила полная седая женщина, как мы узнали, зубной врач. Фамилия ее была Колосенко, что нам, как агрономам, очень понравилось, о чем мы сразу же сказали ей, и она рассмеялась. Мужа у нее не было, была дочь, больная и прикованная к креслу, но очень веселая и образованная, и мы впоследствии подружились. Мы узнали, что в городе есть хороший парк с большой сценой, где часто гастролируют театры. Мы были прикреплены к столовой, но там, как и в магазинах, практически не было ничего. У нас в областном земельном управлении был заместитель заведующего Осипов, в задачу которого входила организация самоснабжения. Он ездил по окрестностям и покупал фрукты, овощи, рис, вино. И только лишь изредка — мясо. Что было удивительно для этих мест. Совсем рядом, под Ташкентом, наша семья спасалась от голода в двадцать втором году у одного из родственников матери. И в глазах у меня навсегда запечатлелась картина — как гнали баранов. Они шли как бы самостоятельно плотной пыльной массой несколько дней подряд. Иногда только вдоль этого бесконечного потока скакал всадник — и потом снова шли только бараны. То была настоящая бесконечность! Но баранов отобрали у хозяев и распродали по дешевке. Жители рассказывали, что еще совсем недавно можно было приобрести большого барана буквально за копейки. И вот результат. Казахи, которые кормились всегда при баранах, остались ни с чем. Но, находясь в городе, где жили в основном госслужащие, мы плохо пока представляли масштабы бедствия. К нам подселились еще двое, присланные из нашего же института. Однажды в воскресенье один из них принес бутылку водки и предложил тут же выпить. Мне пить не хотелось. Я сказал, что не стоит и начинать, с одной-то бутылкой. Все начали смеяться. Я, обидевшись, схватил бутылку и выпил ее целиком. Ночевать мне пришлось в милиции, и я считаю, что тогда я выяснил свои отношения с пьянством раз и навсегда.
