Пол Скотт - Жемчужина в короне
Зная, что женщины, подобные ей, нередко обращаются к религии как к надежному прибежищу, она на следующий день повернула от дома в другую сторону и, дойдя до протестантской церкви, ступила в ограду и пошла по широкой дорожке между могильных холмиков, помеченных надгробьями людей, которые уснули вечным сном вдали от родины, но, доведись им проснуться, могли бы порадоваться при виде этого кусочка Англии — церкви, кладбища и зеленых деревьев. Боковая дверь церкви была приоткрыта. Она вошла и, опустившись на одну из задних скамей, устремила взор на алтарь и на витраж темнеющего восточного окна, который видела каждое воскресенье, когда бывала здесь с Несбит-Смитами.
В этой церкви обитал знакомый бог, добрый, уютный. Она хранила его в сердце, но не в сознании, веровала в него как в утешителя, но не как в спасителя мира. Это был бог одной общины — не темнокожей общины, что тщилась выжить под тяжестью пенджабского неба, а той привилегированной бледнолицей общины, в которой сама она была сбоку припека. Интересно, подумалось ей, кто она для этого бога — Крейн, мисс Крейн, Эдвина? Для Бога-Сына она, скорее всего, Эдвина, а вот для Господа в гневе его — безусловно, Крейн.
— Мисс Крейн?
Она вздрогнула и оглянулась. Это заговорил с ней старший священник, пожилой, с розовым носом и бахромой седых волос, окаймлявшей череп философа. Фамилия его была Дай, и это вызывало сдержанные улыбки у прихожан, когда он во время богослужения громко начинал молитву словами «Дай нам, господи, молим тебя…» Она и сейчас улыбнулась, хоть ее и смутило, что он застал ее здесь и, конечно, понял, что она пришла сюда не отдохнуть, а укрепиться духом. Женщина не первой молодости, некрасивая, одна в пустой протестантской церкви, в день, когда не предвидится никакой праздничной службы, уже отмечена неким клеймом. Впоследствии мисс Крейн пришла к выводу, что именно в ту минуту она потеряла последнюю надежду на замужество.
— Отдыхаете от трудов праведных? — сказал мистер Дай тем звучным голосом, каким он обращался к прихожанам, а когда она потупилась и кивнула, добавил совсем просто: — Могу я вам чем-нибудь помочь, дитя мое? — И она от неожиданности чуть не заплакала, потому что так называл ее отец, когда у него выдавались трезвые, ласковые минуты. Однако она не заплакала. В последний раз она плакала, когда умер отец, и, хотя ей суждено было заплакать еще раз, это время еще не пришло. Без малейшей дрожи в голосе она ответила: — Я подумываю о том, чтобы остаться здесь, — и, заметив, что пастор огляделся в недоумении, словно за его спиной происходило что-то, о чем его не предуведомили и ради чего мисс Крейн сочла нужным остаться в церкви, пояснила: — Я имею в виду остаться здесь, в Индии, когда Несбит-Смиты уедут.
Пастор сказал «понимаю» и нахмурился — возможно, ему не понравилось, что она назвала их «Несбит-Смиты».
— Ну что ж, думаю, что это вполне выполнимо, мисс Крейн. Полковник Инглби и его супруга — вот с кем, полагаю, стоит поговорить. Мне известно, что вас можно смело рекомендовать. Майор Несбит-Смит и его супруга всегда отзывались о вас с величайшей похвалой.
Будущее было темно — ровная однообразная пустыня, и только в центре ее крошечная светящаяся точка — все, что осталось от Эдвины Крейн.
— Мне хотелось бы, — проговорила она, впервые высказывая мысль, которая до сих пор и мыслью-то, по сути дела, не была, — подготовиться к миссионерской работе.
Он сел рядом с ней, и оба обратили взгляд к восточному окну.
— Не чтобы нести кому-то слово божие, — продолжала она, — нет. Ведь, в сущности, я сама неверующая. — Она искоса глянула на него. Он все не спускал глаз с окна. Казалось, ее признание не слишком его удивило. — Но ведь есть еще школы. Я имею в виду, подготовиться к преподаванию в миссионерской школе.
— Понятно. Обучать не наших детей, а детей наших темнокожих братьев во Христе, так?
Она кивнула. У нее перехватило дыхание. Он повернулся к ней лицом и спросил: — Вы здешнюю школу видели?
Да, она видела школу, у самой станции железной дороги, но…
— Только снаружи, — сказала она.
— А с мисс Уилсон когда-нибудь разговаривали?
— Кто такая мисс Уилсон?
— Учительница. Но вы с ней едва ли знакомы. Она — женщина смешанной крови. Хотели бы вы побывать в этой школе?
— Очень.
Священник покивал и, словно обдумав что-то, заговорил:
— Тогда я это устрою и, если вы не передумаете, напишу инспектору в Лахор. Правда, по той маленькой школе, где работает мисс Уилсон, судить трудно. — Он покачал головой. — Нет, мисс Крейн, здесь у себя мы не можем похвалиться особенными успехами, хотя и сделали больше, чем католики и чем баптисты. Но вообще-то в стране есть множество школ всевозможных вероисповеданий, и все они заняты обучением язычников… так, видимо, приходится их называть. На этом поприще церковь и миссии всегда показывали пример. Правительство, скажем так, не спешит оценить преимущества народного просвещения. И сами индийцы, пожалуй, тоже. Взять хотя бы здешнюю школу. Всего-то каких-нибудь два десятка детей, даже в лучшие месяцы. А как начинаются праздники — ни одного. Я, конечно, имею в виду индусские и мусульманские праздники. В школу дети приходят главным образом ради чаппати, лепешек, а во время последних беспорядков здание школы подожгли. Впрочем, вас тогда здесь еще не было.
* * *Миссионерская школа оказалась не той, о которой она думала, — та школа, имени Джозефа Уэйнрайта, у вокзала, помещалась в основательно построенном здании, существовала на благотворительные средства и обслуживала детей солдат, железнодорожников и мелких чиновников, чья кровь смешалась с кровью туземных женщин. А миссионерская школа на окраине туземного города занимала крытое рифленым железом ветхое, тесное квадратное здание на обнесенном стеною участке, где не росло ни травинки, и отмечена была всего лишь крестом, грубо намалеванным на желтой штукатурке над дверью. Мисс Крейн постеснялась признаться в своей ошибке мистеру Даю, когда он привез ее туда в двуколке, помог ей сойти на землю и провел сквозь пролом в стене, где давно, еще до последних беспорядков, была, очевидно, калитка.
Чтобы приехать с ним сюда в полдень, ей пришлось отпроситься у миссис Несбит-Смит и объяснить, почему именно в этот час она не сможет заниматься с ее отпрысками. Миссис Несбит-Смит воззрилась на нее как на сумасшедшую и вскричала: «О господи, Крейн, что это на вас нашло?!», а потом добавила с неподдельной тревогой, очень трогательной, а потому и куда более огорчительной, чем ее вспышка: «Вы же будете там совсем одна, без своих, среди этих черномазых и полукровок. А кроме того, Эдвина, мы все вас так любим!»
Она чувствовала, что поступает глупо, возможно даже, под влиянием минутного настроения, ей самой непонятного. Одно то, что она спутала евразийскую школу с миссионерской, доказывало, как плохо она осведомлена о том, что видит вокруг себя, как мало люди, подобные ей, знают о жизни этого города, хотя считается, что они имеют по отношению к нему какие-то обязательства, добросовестное выполнение которых и обеспечивает им их привилегии. Раз она даже не знала, где находится эта миссионерская школа, есть ли у нее надежда послужить другим миссионерским школам и самой что-то получить от этого?
Дверь школы была открыта. Оттуда слышалось детское пение. Когда они подошли к двери, пение смолкло. Мистер Дай сказал, что мисс Уильямс ждет их, и отступил в сторону. Мисс Крейн шагнула с порога прямо в класс. Женщина на возвышении сказала: «Встаньте, дети» — и жестом подняла учеников, сидевших перед нею на скамейках, поставленных в несколько рядов. Они встали. Ее внимание привлекла фраза, написанная на доске заглавными печатными буквами: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, МИСС КРЕЙН МЕМ». По знаку учительницы дети медленно проскандировали: «Добро пожаловать, мисс Крейн мем». Пытаясь выговорить «спасибо», она почувствовала, что во рту у нее пересохло. Она-то ехала сюда, ощущая себя смиренной просительницей в поисках работы, а здесь ее появление было воспринято как прихоть не в меру любопытной мемсахиб. Ее ужаснула роль, которую это на нее налагало, ужаснула душная оштукатуренная комната, ряды детских лиц и запах горящего кизяка, проникавший в класс через дверь и окна с заднего двора, где, очевидно, пеклись вожделенные чаппати. Ее испугала мисс Уильямс в серой холщовой блузе, длинной коричневой юбке и башмаках на пуговицах, на вид моложе ее самой, с желтоватым цветом лица, как у многих особенно неприятных англичанок, проживших всю жизнь в деревне; только здесь желтизна свидетельствовала о полуиндийском происхождении, долженствующем, как внушали мисс Крейн, вызывать чувство гадливого ужаса.
Мисс Уильямс сошла с возвышения, на котором стоял ее стол и всего один стул. Мисс Крейн, в ответ на ее приглашающий жест, села на стул, а священник стал с нею рядом. Перед тем, знакомя их, он назвал только мисс Уильямс, и мисс Крейн попыталась улыбнуться девушке, чтобы загладить его оплошность, но губы у нее тоже пересохли, и она вдруг почувствовала на своем лице то же выражение, что так часто появлялось на лице миссис Несбит-Смит. Выражение это стало еще более четким, когда она наконец посмотрела на детей и осознала, что они взирают на нее, одинокую и косноязычную, с благоговейным любопытством, может быть, даже со страхом. Ее простенькое платье, самое нарядное ее платье, которое она надела, чтобы выглядеть как можно лучше, — белое муслиновое с оборкой, но без каких-либо украшений, кроме перламутровых пуговок, пущенных по плиссированному пластрону; соломенная шляпа, нахлобученная на высокую прическу; зонтик из белого ситца на розовой подкладке — подарок от миссис Несбит-Смит на прошлое Рождество — все тяготило ее, словно обременительное мишурное одеяние общественного класса, к которому она не принадлежала.
