Уильям Тревор - История Люси Голт
За воротами аллея выходила на светлый глинистый проселок, и он свернул налево; жимолость уже набила ягоды и совсем не пахла, в живой изгороди цвели сентябрьские фуксии. Им не долго придется рассчитывать только на капитал Хелоиз. Он смутно видел себя сидящим в конторе какого-нибудь торгового пароходства, хотя, честно говоря, не слишком представлял себе, чего должна требовать от человека работа в такого рода местах. Впрочем, это не слишком важно, он возьмется за любую достойную работу. Время от времени они будут наезжать сюда, просто для того, чтобы взглянуть, как здесь идут дела, чтобы не прерывалась связь. «Это не навсегда», – сказала вчера вечером Хелоиз и принялась говорить о том, как они будут заново открывать окна, снимать чехлы с мебели, растапливать камины, выпалывать сорняки на клумбах. И он тоже сказал, нет, конечно, не навсегда.
В Килоране он поговорилс глухонемым рыбаком, так, как научился еще в детстве: делать побольше жестов и отчетливо проговаривать слова. Они попрощались. «Не так чтобы очень надолго». – Он оставил за спиной выговоренное одними губами обещание и почувствовал, что даже и оно прозвучало фальшиво. Он постоял немного над обрывом, где росли пучки полевых гвоздик. Поверхность моря была подернута легкой рябью бликов от последнего, отраженного небом закатного зарева. Набегала тихая волна, почти без пены. И больше – ни единого движения до самого горизонта.
Правильно ли он сделал, что не сказал ни Хелоиз, ни дочери о своем предчувствии: что вернуться никак не получится? Не следовало ли ему еще раз съездить к той семье в Инниселу и еще раз попытаться договориться с ними? Может, нужно было предложить им сумму большую, чем он назвал, любые деньги, которые могли бы возместить причиненный им ущерб, и при этом признать, что вся вина за ночное происшествие лежит на нем, а не на этих троих нарушителях границ чужой собственности? Спускаясь вниз на галечник, скрипя камушками под ногой по дороге к песчаному пляжу, он никак не мог найти ответа на эти вопросы. Не мог он их найти и позже, когда шел по пляжу, останавливаясь время от времени, чтобы бросить взгляд на пустынное море. Он мог бы сказать себе, что в этот последний вечер он слишком легко и беззаботно предал собственное прошлое, а затем, по накатанной, предал также и дочь и жену. Из них троих он ближе всех был к этим местам и людям, и его любовь к этой, считай, уже брошенной земле, и к дому, и к саду с огородом, и к морю, и к морскому берегу должна была подсказать ему правильный путь, направить его, помимо воли, не принимая в расчет никаких разумных доводов. Однако, роясь в глубинах собственной души, он не находил чувства, которое смогло бы повести его за собой, а только нерешительность, только смятение.
Он развернулся и пошел к обрыву, и под ногами снова захрустела галька. Его дом, которого поначалу не было видно, вскоре показался из-за деревьев, и в окне на верхнем этаже горел свет. Он запнулся ногой обо что-то, лежащее на камнях, и нагнулся, чтобы подобрать с земли находку.
* * *– Люси! – позвала Хелоиз, а Хенри сказал, что она могла побежать вслед за отцом. Он ее не видел и не передавал ей того, что велел сказать капитан, но она в последние дни вообще сама не своя, так что, может быть, как раз пряталась где-нибудь во дворе и сама все слышала. Она вообще уже три дня ни с ним самим, ни с Бриджит даже слова не сказала. Так что, если прикинуть, как оно все складывается, нет ничего удивительного в том, что она не вернулась домой к чаю.
Хелоиз слышала, как он зовет Люси во дворе, ищет ее по сараям и навесам. «Люси!» – кричала она сама сперва в саду, потом на выгоне, через который шла обратная дорога от О'Рейли. Она постояла за калиткой в беленой изгороди, которая отделяла поля от площадки перед домом. Потом пошла, хрустя гравием, через площадку на гортензиевую лужайку.
Это имя лужайке дала именно она, точно так же, как выяснила когда-то, что поля в Лахардане тоже раньше имели свои имена: Длинный луг, Клеверный склон, Джон Джо, Поле у реки. Ей всегда хотелось, чтобы эти названия снова вошли в обращение, но никому, кроме нее, это было не интересно. Гортензии буйно цвели, и даже в темнеющих сумерках их голубая кипень была различима вдоль всей идущей полукругом каменной ограды. Ей всегда казалось, что это – самая милая из всех присущих Лахардану особенностей.
– Люси! – крикнула она в самую гущу деревьев. Потом постояла и послушала тишину. Потом пошла в лес и минут через двадцать вышла к тропинке, которая вела к камням на переправе через ручей.
– Люси! – крикнула она. – Люси!
Она выкрикивала имя дочери и позже, вернувшись домой, когда открывала двери давным-давно запертых комнат и карабкалась по лесенкам на чердаки. Затем спустилась вниз. Остановилась у открытой входной двери и тут услышала, как возвращается муж. Она знала, что он возвращается один, потому что голосов слышно не было. Она слышала, как отворилась и снова закрылась калитка, в которую она недавно выходила, как легла на место щеколда.
– Люси с тобой? – Она еще раз напрягла голос, чтобы задать вопрос издалека.
Его шаги по хрусткому гравию вдруг замерли. Он был едва различим в темноте, одна только тень.
– Люси? – сказала она.
– А разве Люси не здесь?
Он так и остался стоять там, где остановился. В руке у него было что-то белое, и луч света от лампы падал на это что-то через открытую входную дверь.
2
– Матерь Божья! – прошептала Бриджит и побелела как полотно.
– Вот я тебе и говорю, – медленно сказал Хенри. – Они ходили на пляж, сказал он. Сперва капитан прошел через поля, а потом они оба вернулись вниз, на пляж. Он нашел ее веши. Как раз был отлив, а он шел из Килорана. Вот так он и сказал.
Да нет, не может такого быть, сказала Бриджит. Не может такого быть, как он говорит.
– Матерь Божья, не может такого быть!
– Отливом все должно было унести. Кроме того, что застряло в камнях. У него в руке была какая-то тряпка… – Хенри запнулся. – Мне когда еще казалось, что она бегает купаться в одиночку. Если бы я точно ее на этом подловил, уж конечно бы сказал им.
– А может, она там где-нибудь, в камнях? Она все эти дни просто сама не своя. Может, пошла туда, ну, где она креветок ловит?
Хенри ничего на это не сказал, а потом Бриджит и сама покачала головой. Зачем ребенку снимать на пляже одежду, как не для того, чтобы искупаться в море в последний раз перед отъездом?
– И я вот тоже думала, – сказала она. – Волосы у нее иногда были как будто влажные.
– Пойду спущусь вниз. Отнесу им фонарь.
Оставшись одна, Бриджит стала молиться. Когда она сложила руки вместе, ладони оказались совсем холодные. Она молилась вслух, захлебываясь слезами. Через несколько минут она пошла за мужем следом, через двор и через яблоневый сад, на выгон, а потом вниз, на пляж.
* * *Они смотрели сквозь темноту в пустое море. Они не говорили ни слова, но стояли близко друг к другу, так, словно боялись вдруг остаться в одиночестве. Волны ласково шуршали о песок, море наступало, всякий раз чуть выше прежнего, – прилив.
– Ой, мэ-эм, мэ-эм! – Голос у Бриджит был резкий, и шумный шаг по каменистой осыпи, прежде чем она вышла на песок. Если бы она чуть раньше подумала, причитала Бриджит, и слова наскакивали одно на другое, а черты лица в неровных вспышках фонаря, который держал Хенри, вообще, казалось, принадлежали другой какой-то женщине.
Капитан Голт и его жена растерянно обернулись ей навстречу. Может, хоть в этой бессмыслице вдруг обнаружится зернышко надежды, которой иначе взяться просто неоткуда? В секундном замешательстве оба подумали именно об этом, о единственной надежде.
– Нет, мэм, вы не подумайте, она ни полслова об этом не говорила. Просто нам с Хенри вроде как казалось. Как же это мы вам, сэр, сразу про это не сказали.
– О чем не сказали, Бриджит? – В голосе у капитана была усталая вежливая нотка и терпение, он ждал, когда закончится эта неуместная сцена: вдруг вспыхнувшее ожидание уже успело обернуться – ничем.
– Я просто замечала иногда, что волосы у нее вроде как влажные, когда она приходит из школы.
– Она купалась?
– Если бы мы наверное это знали, мы бы вам сказали.
Повисла пауза, потом капитан Голт сказал:
– Вы ни в чем не виноваты, Бриджит. Никому подобное даже и в голову никогда не придет.
– То незабудковое платье, в котором она была, да, сэр?
– Нет, не платье.
Летняя рубашка, сказала Хелоиз, и в полном молчании они снова пошли туда, где капитан нашел рубашку.
– Мы все время ей врали, – сказал капитан по дороге.
Хелоиз сперва не поняла этой его фразы. Потом она вспомнила, как они обнадеживали ее и давали ей обещания, зная, что навряд ли смогут эти обещания выполнить. Непослушание было единственным оружием, доступным ребенку, а обманывать они начале первыми.
– Она же знала, что я пойду с ней купаться когда угодно, – сказал капитан.
