Сергей Обломов - Медный кувшин старика Хоттабыча
— Подожди, подожди, — вмешался Леший, — так, значит, у тебя в книге есть писатель?
— Ну, — отозвался писатель.
— Так раз есть писатель, значит, должен быть и читатель!
Писатель нахмурился.
— Я и есть читатель, — мрачно буркнул он после паузы, — самый верный.
— Да нет, в книге, — пояснил Леший и добавил: — Читателем могу быть я!
— Можешь и ты, — покладисто согласился писатель. — Если захочешь. Потому что читатель-то в книге есть всегда, без него ни ты, ни я просто не существуем. Без него и книги-то нет — только так не бывает, потому что все книги уже есть. Просто пока они не прочитаны, они не написаны. А читатель… да вот же он, читатель, видишь, сейчас усмехнулся от внезапного осознания своей безнаказанной значимости. Видишь, нет?
— Нет, — озираясь по сторонам, сказал Леший.
— Да ты не туда смотришь, оторвись от себя. И от меня…
— Как это?
— Не можешь? А знаешь, почему?
— Почему? Я вообще не понимаю, о чем речь.
— Потому что читатель может быть персонажем только тогда, когда он писатель, — сказал писатель, — хотя бы чуть-чуть. Иначе он не свободен. А раз не свободен — отдельно не существует.
Леший замолчал, сбитый с толку.
— Так вот, — продолжал как ни в чем не бывало, писатель. — Уметь читать — это тоже своего рода талант, как и писать. Ну, навыки, конечно, школа. Я вот читать научился, только когда начал писать. А до этого только буквы знал и дальше картинок не воспринимал ни одной книги. А как научился — понял, что большинство так называемых книг написано для людей, не умеющих читать, как и музыка — для глухих, на трех аккордах, как и фильмы — для слепых, с историей, но без продолжения. Этим отличается продюсерское искусство от настоящего. С другой стороны, быть читателем, а при этом еще и писателем — крайне неудобно. Придумаешь чего-нибудь, потом почитаешь — и писать не хочется, все уже написано. Я сначала грузился — потом плюнул. Пусть будет как будет. Читать буду меньше. Тем более, что книжка эта заказная — римейк, то есть изначально неоригинальна.
— Римейк чего? — спросил Леший.
— «Старика Хоттабыча». Помнишь, повесть такая была? И фильм.
— Конечно.
— Ну и вот. Писатель Лагин, автор Хоттабыча, в свое время прочел перевод английской книги «Медный Кувшин» Энстея. В ней джинна находит лондонский архитектор. Еще в начале века. И Лагин решил переделать ее под коммунизм. Тоже давно, аж в тридцать пятом году. Только там, в Англии, джинн злой и умный, а в «Хоттабыче» добрый, но глупый. И есть еще много разных отличий — но канва и многие события сохранены. И теперь этот Захаров заказал мне римейк «Медного Кувшина», который одновременно и римейк «Старика Хоттабыча» для нашего посткоммунизма. Поэтому моя книжка называется «Медный Кувшин Старика Хоттабыча», для преемственностей. Только лагинского Вольку, пионера, и энстеевского Горация Вентимора, архитектора, пришлось заменить на хакера. Для актуальности и модности. Среди вас есть хакеры? Было бы неплохо иметь прототип. А то я про это ничего не знаю.
Вернувшийся Джинн, который слышал последнюю фразу писателя, предложил в качестве прототипа себя.
— А ты хакер? — строго спросил писатель.
— Ну не так, чтобы прям хакер. Любитель.
— Вообще-то у тебя даже имя подходящее. То есть ник. С таким ником можно некисло интересного замутить. Ну смотри, сам напросился. Тогда поехали, посмотрим, как ты живешь — мама, папа, все дела. Люблю в гостях в начале мая, особенно люблю точить. Пора бы в шахту покидать. Счастье — есть!
— Он один живет, — сказал Леший, — и есть у него дома нет.
— О! — сказал писатель.
Сборы обошлись в некоторое количество времени и пива. В качестве гостей Джинна определились дополнительно двое — некто Гришан и Друид. Люди как люди.
Людей как людей могло быть и больше, но писатель строго ограничил их количество, сославшись на общую слабость задней подвески своего автомобиля. Сам автомобиль показался Джинну слишком хорошим для неудачливого бизнесмена, но писатель пояснил, что это из прошлого, когда он еще не был писателем и его «способности к нормальной материализации не были разрушены распиздяйством творческих процессов и поисков путей удовлетворения очищенным существованием». При этом писатель вел машину так, что холодок этого очищенного существования слегка протрезвил пассажиров и навел их на мысль, что надо добавить. Добавить решили водки — для надежности.
Квартира Джинна привела писателя в полный восторг. Еще в коридоре, втягивая носом воздух, он спросил:
— Один, значит, живешь. Квартира — от бабушки наследство?
— Ну да, — удивленно ответил Джинн.
— И ты, наверное, полгода всего здесь живешь…
— Ну да, а как ты догадался?
— Так это же видно, — уверенно заявил писатель.
— Видно, что именно от бабушки?
— Конечно. Что я, бабушек не видел, что ли. Дедушки так не живут. О человеке вообще можно многое сказать по тому, чем он себя окружает. Я, например, могу сказать, за что тебя с работы уволили.
— Откуда ты вообще знаешь, что меня с работы уволили?
— Я вообще много чего знаю, только что от этого толку?
Но на этом он не успокоился.
— Слушай, — сказал писатель, зайдя на кухню, — что ж ты сразу не сказал, что у тебя кофе нет, надо было взять в палатке.
— С чего ты взял, что у меня нет кофе? — удивился Джинн.
— Написано большими буквами при входе, — ответил писатель, — Я в основном кофе пью. Поэтому в гостях сразу могу определить, есть он или нет. А если есть, то примерно какой. Ну там — молотый или растворимый. И даже сорт. В такой обстановке кофе не живет. Это же круто. Чай в стакане завариваешь?
Джинн кивнул.
— Так, — продолжал писатель, — а это что? — Он указал на свалявшееся шерстяное одеяло под батареей. — Собака?
— Котята, — улыбнулся Джинн. — Братья.
— Предъяви братьев, — потребовал писатель. Братья явились сами. Они начали тереться о ноги писателя, проявляя ласку. Писатель слегка отстранился и осмотрел их критически.
— Мда, — сказал он.
— Прикинь, зажрались, — пожаловался Джинн, носком носка тронув алюминиевую миску на полу у мойки. — Гречневую кашу уже не едят.
Писатель посмотрел на Джинна исподлобья:
— А ты — ешь?
— Ну, — мыкнул Джинн с таким видом, будто нет на свете ничего естественнее и приятнее, чем есть гречневую кашу.
— Любишь, что ли? — продолжал подкоп писатель.
— Да куда деваться-то, — сказал Джинн. — Ну, вообще-то, вроде как да.
— А они, вообще-то, вроде как нет, — сделал вывод писатель. — Вот странно, правда?
Джинн не стал отвечать:
— От девушки братья? — спросил писатель.
— В каком смысле? — переспросил Джинн.
— Была девушка, — пояснил писатель, — принесла котят. Дескать, помирают, надо пожалеть. Ты повелся. Девушка-то осталась?
— Слушай, — опять удивился Джинн, — откуда ты все знаешь?
— Девушки не осталось, — продолжал писатель, явно наслаждаясь эффектом. — Котята, должен тебе сказать, тоже лишние. Будут мешать в седьмой главе. И вообще. Придется отменить.
— Как это отменить? — возмутился Джинн.
— Не волнуйся, на время. Дача есть у родителей?
Джинн кивнул.
— Шесть соток, сто километров от Москвы… — поддержал писатель.
— Сто сорок, — уточнил Джинн.
— Извини, — ухмыльнулся писатель. — Короче, надо для проформы еще осмотреть комнату. Одна комната? Но вопрос почти решен. Ты согласен?
— Чего — согласен?
— Ну, что будешь главным героем моей книжки?
— Ну… конечно. Это же здорово!
— Пока не знаю. Я только начал. Тогда давай рассмотрим кофе. Денег у тебя, понятно, пятнадцать рублей. Вот возьми сходи, пожалуйста, а то я обратно дорогу не найду и код у тебя в подъезде мудреный. И возьми еще бутылку водки — будем совершать переход в другое состояние, а заодно отметим близкое знакомство и взаимную приязнь и привязанность.
— А машину ты здесь оставишь? Или можешь сам остаться, если хочешь…
— Не хочу. Переход будем совершать без меня. Я вас встречу на том берегу, — ответил писатель и добавил: — Я человек беспрепаратный. Мне сейчас расползаться негоже.
Джинн нетвердыми ногами спустился в палатку, а когда вернулся, писатель уже успел отодрать кусок обоев в комнате и радостно читал старую газету, на которую они когда-то были наклеены. Выходные данные газеты остались невскрытыми и потому скрытыми от писателя, а то, что ему досталось для восторга, было частью каких-то двух заметок, от одной из которых даже осталось название: «В наступление на горох».
— Потрясающе! — читал писатель. — «На следующее утро решили убирать бобы. И опять та же история. Комбайн рвет, мнет стебли. Главный агроном берет инструкцию по эксплуатации агрега…», дальше утрачено. А вот еще: «Впереди режущего аппарата с обеих сторон подвешены деревянные отвалы, точно такие, как у косилок. Когда комбайн идет, отвалы сдвигают два валика…» Так.. "…ближе к лесу бегают два колесных трактора. К каждому из них прицеплена обычная косилка «КСХ — 2», КСХ — это, наверное, косилка сельскохозяйственная, — пояснил писатель, — «…с несложным приспособлением: стальные полоски с загнутыми кверху концами скручивают скошенные стебли, образуя пышный ве…» Дальше опять нету. Будем считать, что веник. Косилка веники вяжет. Или венки. Круто, правда?
