Сергей Бабаян - Без возврата (Негерой нашего времени)
Мужик поморгал — уже не обращая внимания на птенца, а лишь недоуменно глядя на Андрея Ивановича, — мотнул головой и, ничего не сказав, далеко обошел Андрея Ивановича и двинулся дальше. Дойдя до поворота, мужик оглянулся. Андрей Иванович стиснул зубы — и тоже пошел.
Еще издалека он увидел, что его двор полон народу: бегали дети, кучками стояли их матери, на скамьях под деревьями сидели старухи, у выстроившихся вдоль тротуара автомобилей хлопали дверями мужчины… Как назло, его двор, в отличие от предыдущих, был вытоптан до былинки: ни самосевных дичков, ни травы, ничего — кроме торчащих из плотно убитой земли полувековых тополей.
Андрей Иванович, непринужденно поглядывая по сторонам, перешел дорогу и ступил на идущую вдоль подъезда панель. Птенец вдруг задергался и коротко хекнул — как будто прочистил горло; Андрей Иванович вспотел… а вдруг закричит?! От смущения он даже забыл, куда и зачем он идет, и вспомнил об этом, лишь миновав угловой подъезд. Он так растерялся, что даже остановился — в виду двора, в нескольких метрах от вереницы машин… куда он идет? Он идет куда-нибудь посадить бестолковую птицу… и пусть там сидит. Он посмотрел на двор — тот был похож на разворошенный муравейник. И кроме того… сидит? Андрей Иванович со стоном вздохнул, поворотился к стене и перевернул вороненка вверх брюхом: несоразмерно большие когтистые лапы птенца были неестественно искривлены и прижаты к телу… тут птенец так закричал — отраженный от близкой стены, крик его усиливался, казалось, десятикратно, — что Андрей Иванович вздрогнул, присел и вжал голову в плечи.
— Кр-р-ра-а! Кр-р-ра-а! Кр-ра-а-а!…
— Цыц, проклятый!!!
Птенец, весом, казалось, не больше стакана воды, продолжал разрываться фрезой — визжать, свиристеть, скрежетать… Андрей Иванович торопливо перевернул его брюхом вниз; птенец крякнул еще несколько раз с убывающей силою — и умолк. Преодолевая нелепый соблазн поднять руку и взглянуть на двор из-под мышки, Андрей Иванович медленно повернулся… весь двор на него смотрел!!! все лица, десятки лиц, детские и взрослые, были обращены в его сторону — как железные опилки в магнитном поле… Андрей Иванович страшным шепотом помянул черта, изо всех сил напряг кожу на голове — чтобы вызвать спасительный звон в ушах — и, устремив перед собою невидящий взгляд, в полный мах зашагал к своему подъезду. У дверей он замешкался — надо было нажать кнопки кода; сквозь звон проклюнулось детское: “Смотри, смотри, дядя ворону понес!” — Андрей Иванович бесцеремонно прижал вороненка одной рукой (тот задергался и заверещал), спотыкающимися пальцами утопил три кнопки замка — и, спасаясь, юркнул в прохладную тень подъезда… С тяжелым звенящим стуком захлопнулась железная дверь.
Как на иголках Андрей Иванович дождался лифта, поднялся на свой этаж, вышел на площадку, остановился… домой не пошел: сказал себе дурака и спустился лестничным маршем ниже, к окну. Здесь он положил вороненка на пол, под батарею (в темноте тот сразу затих), закурил, — первые несколько затяжек сделал бездумно, потом начал думать… но думал недолго: он уже физически даже устал. “На ночь возьму домой, посажу в коробку, а завтра куда-нибудь отнесу”. Дома была коробка из-под нового телевизора.
V
Дверь открыла Лариса. В полутемный тамбур хлынул электрический свет.
— Кр-ра-а! Кр-ра-а! Кр-ра-а!!!
Лариса отшатнулась, округляя глаза.
— Господи! Что это?…
— Птенец, — виновато (в последнее время он постоянно испытывал чувство вины) сказал Андрей Иванович, переступая порог, и не обинуясь (он вообще уже как-то привык к птенцу) схватил вороненка за нос. Вороненок дергал головой и кряхтел.— Иду мимо прачечной, слышу — кто-то кричит. Смотрю — птенец, а к нему подбирается кот… громадный, как рысь. Ну, я кота отогнал, а с этим что делать? У него лапы подвернуты, он не может ходить. Наверное, выпал из гнезда. Я и взял его… на ночь, завтра куда-нибудь отнесу.
Лариса покачала головой. Тут только Андрей Иванович заметил, что она напудрена и накрашена и в черном платье вместо халата… красивая.
— У нас Евдокимовы.
Андрей Иванович поджал губы. Из большой комнаты выскочила Настя, тоже в нарядном розовом платьице с рюшами.
— Ой, что это?!
— Ворона, — с досадой сказала Лариса. — Папа открыл приют для ворон.
— Она у нас будет жить?
— Нет.
Настя подошла ближе, с интересом оглядела птенца — тот был растрепанный, облезлый, худой… интерес погас.
— У него лапки скрючены… видишь? — Андрей Иванович показал дочке лапы.— Он не может ходить.
— Ну-у, ворона… Лучше бы попугая купил.
Под попугаем подразумевался не обычный, волнистый, за сто рублей, которого еще можно было купить, а громадный, белоснежный с желтым хохолком какаду, лазавший по гудящей от его тяжести клетке в недавно открывшемся у метро шикарном зоомагазине. Какаду стоил тридцать тысяч рублей — четыре его годовых зарплаты.
— Попугаям, Настя, и без нас хорошо живется, — с сердцем сказал Андрей Иванович. На душе совсем почернело… Тут где-то внизу раздался довольно громкий мокрый шлепок. Андрей Иванович опустил глаза: вороненок уронил на паркет большую зеленовато-серую плюху.
— А-а, ч-черт!
— Кр-р-ра-а!…
Настя прыснула, закрывшись рукой.
— О господи, — с отвращением сказала Лариса. — Ну зачем ты его принес?
— Его там съедят, — с тоскою ответил Андрей Иванович. Почему-то он не подумал о том, что птенец будет гадить.
— А завтра не съедят?
Лариса сказала то, что подсознательно — смутно, едва выражаясь словами — мучило Андрея Ивановича с той минуты, когда он решился забрать птенца.
— Ты, как всегда, делаешь всё для галочки. Галочку поставил, успокоил себя, а то, что мне убирать… и то, что твоя ворона всё равно умрет, тебе наплевать. Настя, принеси из ванной зеленую тряпку.
Лариса говорила возбужденно, но тихо — конечно, из-за Евдокимовых. Настя принесла тряпку. Андрей Иванович перехватил вороненка одной рукой.
— Я вытру…
— Отнеси его лучше на балкон, пока он всё не загадил.
Андрей Иванович прошел в свою комнату и закрыл за собою дверь. Почти сразу в коридоре раздался мягкий, неторопливый (“жирный”, называл его Андрей Иванович про себя) баритон Евдокимова.
— Кто это у вас так кричит?
— Андрей ворону принес, — снизу (наверное, она вытирала пол) весело-раздраженно сказала Лариса. — Птенец размером с курицу… выпрыгнул из гнезда. Кошка хотела его съесть, а Стрельцов его спас. Чип и Дейл спешат на помощь.
Настя засмеялась.
— Так у вас теперь будет ворона?
— Господь с тобой… Завтра он ее унесет.
Андрей Иванович не то чтобы не любил Евдокимова, но тот (и даже не он сам, а скорее его присутствие, здесь был оттенок) был неприятен ему. Наверное, из-за этой своей неприязни Андрей Иванович за глаза и в разговоре с собой называл Евдокимова по фамилии, хотя наружно, конечно, был с ним на ты и звал Алексеем. Евдокимов был из той породы людей, которые всё делали вовремя: на заре частной банковской деятельности он, инженер оборонного завода, устроился программистом в один из первых коммерческих банков и сейчас руководил в нем отделом программного обеспечения. Со временем он перетащил к себе и жену; в банке платили хорошие (по сравнению с институтом — огромные) деньги, и материально Евдокимовы были если и не “новыми русскими”, то близкими к этому классу людьми. Они поменяли двухкомнатную квартиру в панельном доме на четырехкомнатную в сталинском, купили дорогую машину (Андрей Иванович совершенно не разбирался в марках иностранных машин) и строили дачу недалеко от Москвы. Лариса и жена Евдокимова Лена были подругами с институтских времен.
— …Андрей! — позвал из-за двери Евдокимов.
— Да! — как можно непринужденней откликнулся Андрей Иванович.
Евдокимов вошел. Он был ненамного выше Андрея Ивановича, но шире в плечах, — ясноглазый, улыбчивый, плотный, жгучий брюнет, со спокойным смуглым лицом и уверенными скупыми движениями, всегда в темном костюме, белой рубашке и галстуке — впрочем, костюм был банковской униформой.
— Ух ты какой…
Евдокимов наклонился к птенцу; птенец открыл клюв и закрякал. Евдокимов улыбнулся, просияв кипенными на смуглом лице зубами.
— Есть просит.
— Да, — сказал Андрей Иванович, неотрывно глядя на прижатого к груди вороненка. В последние года два, с тех пор как его дела и настроение совсем пошатнулись, он чувствовал себя в присутствии Евдокимова каким-то ущербным — неловким, неумелым, даже неумным,— хотя Евдокимов никогда и ничем ни своего богатства, ни положения не демонстрировал и ничего умного не говорил. Впрочем, в последнее время Андрей Иванович вообще чурался даже редких гостей: ему хотелось уйти в свою комнату, лечь в тишине и одиночестве на диван и забыться какой-нибудь старой, детской — из времен его счастливого детства — приключенческой книгой…
