Александр Проханов - Выбор оружия
– Ричард, твоя теория происхождения Африки не укладывается в Библию. – Белосельцев своими возражениями поощрял красноречие Маквиллена. – Вавилонская башня, насколько я помню Писание, не была ядерным объектом, а замысливалась как лестница на небо и была разрушена Богом.
– Библия – это путаные воспоминания оглушенного взрывом человечества. Африканская цивилизация древности владела тайнами ядерной энергии, создала летательные аппараты, строила города на дне океана. Здесь расцветала генетика, выводились новые виды животных и растений, были установлены связи с цивилизациями иных планет. Здесь разрабатывались проекты бессмертия, проекты искусственного конструирования человека. Вавилонская башня – это гигантская энергетическая установка, возведенная на севере цветущего, покрытого городами континента, с помощью которой Земля подключалась к неисчерпаемой энергии Космоса. Если угодно, к животворной космической пране, порождающей изначальную жизнь… – Маквиллен говорил вдохновенно. Казалось, он читает трактат, употребляя жесты декламатора, стараясь убедить собеседника в истинности своих фантазий. – Взрыв Вавилонской башни – это крупнейшая авария древности. Взрыв энергетической установки, оборвавший земное развитие, отключивший Землю от Космоса, затормозивший на целые эры человеческое развитие. Сахара – это след катастрофы. Огромный ожог, расплавивший север Африки, превративший леса, города, космодромы в белый раскаленный кварц. В этом взрыве были уничтожены библиотеки, университеты, храмы, хранилища знаний. Погибли носители этих знаний, древние черные мудрецы, владевшие иной, нежели мы, математикой, иной физикой, иными средствами передачи мыслей и чувств. Остатки попавшего под взрыв человечества мутировали, изменили цвет кожи, утратили утонченные рафинированные свойства своей природы. Направили земную цивилизацию путем жестоких войн, идейных и религиозных заблуждений, слепых исканий в потемках. Признаки тех древних закодированных знаний сохранились здесь, на юге Африки, среди бушменов, чьи шаманские культы закрепились в танцах, в музыке, в надрезах, сделанных на лице с помощью острой ракушки… Африка хранит в песках Калахари, в буше и в пустыне Намиб тайну человечества, – торжественно завершал свое повествование Маквиллен. – И мы с тобой, Виктор, будем ловить под Лубанго не просто бабочек, но признаки таинственных знаний, отпечатанных Творцом на крыльях нимфалид и сатиров…
Музыка, как бегущая разноцветная змейка, скользила среди мигающих лампочек, стеклянных флаконов, ловких пальцев бармена. Белосельцев вслушивался в музыку, в ее нервные, сладко возбуждающие звучания, стараясь в музыкальной волне, в переливах и мерцаниях мелодии услышать один-единственный звук – всплеск опасности.
– Я слышал, в городе неспокойно, – сказал он, небрежно вращая в стакане остатки виски и льда, – говорят, в Луанде идут облавы. Возможны беспорядки. Возможно покушение на Сэма Нуйому, который приехал на празднования.
И словно распалась завеса. Умолкла на мгновение музыка. Раскрылся маскировочный пестрый чехол, под которым скрывалась ночная Луанда, боевые корабли на рейде, фары военных грузовиков, красная вспышка выстрела. Маквиллен смотрел на него холодными испытующими глазами, и на его сжатых губах плясала черная точка.
– Все возможно, – сказал Маквиллен, когда вновь зазвучала музыка, замигали цветные лампочки. – Возможны любые покушения, атаки и бомбардировки. Но это грубые, устаревшие методы. Здесь, в молодых государствах Африки, действенны не покушения и теракты, не батальон «Буффало», а тонкие методы, позволяющие манипулировать черной элитой. Ориентировать ее в сторону наших ценностей, отрывать ее от вашего картонного социализма. Завтра я покажу тебе голубые бриллианты «Дебирса» на черной груди африканки. Это сильнее гранатомета и винтовки с глушителем.
– Прошу прощения, господа, – обратился к ним бармен, который убирал со стойки пустые стаканы и рюмки, гасил мигания лампочек, глушил музыку. – К сожалению, я завершаю работу.
– Что случилось, Карлош? – удивился Маквиллен. – Мы с другом хотели еще выпить.
– Прошу извинить, – повторил бармен, с почтением наклоняя свою узкую рыжеволосую голову. – С этой минуты наш отель берется под особый контроль службой охраны президента. Начинается проверка помещений. Завтра здесь состоится правительственный прием. Необходимы меры безопасности. – Бармен деликатно повел глазами в глубину озаренного холла, где появились темнолицые статные люди и несколько автоматчиков в камуфляже. – Через день я снова к вашим услугам.
Они допили виски. Маквиллен благоговейно взял коробку с подаренными бабочками. Они простились с намерением встретиться завтра на празднике.
Он вернулся в номер, стерильно белый, прохладный, напоминавший больничную палату. За окном огромно, безбрежно чернел океан. На спинке стула висел его шелковый галстук. И возникло странное недоумение – наделенный чуткой, внимающей миру душой, острейшим зрением, угадывающим мерцающую, бесконечно удаленную истину, абсолютным слухом, улавливающим хоры небесных сфер, он использует свой драгоценный божественный дар в изнурительной, не имеющей исхода и смысла борьбе. Как дрессированный дельфин, ведающий тайну океана, орнаменты звездного неба, загадку древних, ушедших на дно континентов. Его обучили бороться с боевыми пловцами, обнаруживать подводные лодки, бесшумно подплывать к корабельному днищу с грузом взрывчатки. Взрыв, обломки металла, окровавленный плавник – все, что остается от ангела океанских глубин, от таинственного посланца иных миров. Он, Белосельцев, получивший во владение дар, мог бы использовать его для написания чудесных стихов, создания картин и симфоний. Свою прозорливость и ясновидение, свое предчувствие чуда, молитвенное, с детства ожидаемое откровение он мог бы воплотить в священной книге с узорными красными буквицами, где тончайшей кистью нарисованы травы, звери и звезды, люди и ангелы, цветы и райские лики, написана исповедь верящего праведного человека, взятого при жизни на небо. Вместо этого он перелетел на другую половину Земли, пил виски с резидентом чужой разведки, использовал свой священный, божественный дар, чтобы узнать, кто завтра выстрелит в Сэма Нуйому, в какую щель, не замеченную президентской охраной, просунется вороненый ствол, пуля вонзится в черный лоб африканца, брызнет красным по черному.
Побуждаемый невнятной печалью, не желая завершать этим тревожащим чувством свой первый африканский день, он взял полотенце и покинул номер. Пошел не к лагуне с золотым отражением города, а к дикому океанскому берегу, где, черный, душистый, сочно чмокал о камни прибой.
Протиснулся между мокрых, пахнущих водорослями глыб. Разделся, уклоняясь от летучих, слабо мерцающих брызг. Стоял голый на краю океана, чувствуя свою малую жизнь у кромки черной, живой бесконечности. Вошел в воду, прохладную, тугую, надавившую на него плотной волной. Получил шлепок в живот, в пах. Пугаясь, набирая полную грудь воздуха, кинулся во тьму, в клокочущую бурунами гущу, вонзая в нее длинное горячее тело. Летел под водой, слыша донные шорохи, пробираясь сквозь неподатливую упругую толщу. Буравил ее заостренными руками, проталкивал головой, протискивал плечи, словно сбрасывал с себя земное обличье, терял свое имя и образ. Пробился сквозь водяную стену. Легкий, гладкий, с плавниками вместо рук, с заостренной рыбьей головой, вырвался на поверхность, как тунец, оглядел ночь восхищенными круглыми глазами. Белый отель, как корабль, дрожал золотым отражением. Одинокая, с пучками фар, летела машина. Волнуемый океан уходил в бесконечность.
Он плыл, выхватывая руки из волн, погружая голову в воду, успевая жадно глотнуть воздух вместе с солью и ароматными брызгами. Он был свободен, ускользнул от знакомых, нуждавшихся в нем людей. Ускользнул от напастей и горьких переживаний. Невидимый миру, посреди океана, безмолвно общался с миром сквозь бескрайнюю, омывавшую мир воду. Стопами, ладонями касался одновременно всех континентов. Знал о всех кораблях, о всех летящих в небесах самолетах. О всех рыбах, ракушках и водорослях. О плывущих в океане китах. Знал о старинных затонувших фрегатах, об ушедших под воду храмах. О прелестных женщинах, погружающих в море свое млечное теплое тело. Об отраженной звезде. О зеленой, плывущей в течениях ветке. Вода была божеством, из которого все возникло и которое было во всем. Божество было в стакане воды, куда мама в детстве поставила сорванную в поле ромашку. В бабушкиной слезе, когда, умирая, она обнимала его на прощанье. Оно было в синих снегах афганских хребтов, у подножия которых он вел смертный бой. В хрустальной рюмке с вином, которое он пил с любимой женщиной.
Океан был божеством, содержавшим в себе всю полноту бытия. Прошлое и будущее. Существующее и готовое народиться. Если уйти в глубину, выпустить из груди последний бурлящий выдох, раствориться среди водяных молекул, то сам станешь богом, обретешь бессмертие, обнимешь собою весь мир.
