Владимир Кунин - Сошедшие с небес
– Тридцать метров.
– Правильно. При мокром?
– Восемьдесят.
– Верно… А ваши действия при въезде на Т-образный перекресток при необходимости совершить левый поворот?
– Пропускаю весь транспорт, движущийся в обоих направлениях по главной дороге, и только после этого совершаю левый поворот. – И Сергей совершенно недвусмысленно обнял Машу.
– Стоп, стоп, стоп! Цурюк! – оттолкнула она его. – А знаки?
В ногах на спинке кровати висела таблица дорожных знаков. Маша высунула слегка ногу из-под одеяла, ткнула большим пальцем стопы в один знак:
– Это что обозначает?
– Ограничение габаритов по высоте до пяти метров.
Маша сверилась с книжкой, сказала тоном учительницы:
– Верно. А вот это?
Сергей тоже высунул ногу из-под одеяла, прижал своей большой ступней Машину ножку к таблице:
– Какой? Что-то я не разберу… – и снова попытался обнять Машу.
Та уже была готова ответить ему на ласку, но в это время отодвинулась занавеска, показалась сонная мордочка Вовки:
– Папа… Ну это же «Проезд всем видам транспорта запрещен», – пробормотал Вовка и тут же заснул…
На ступеньках крыльца сидела домашняя «экзаменационная комиссия» – Нюся, Маша и Вовка.
Между специально расставленными чурбаками по двору замечательно ездил на «газике» Сергей. Он лихо вписывался в крутые повороты, заезжал задом в узкие «ворота», разворачивался чуть ли не на одном месте. И все это он делал так ловко и уверенно, что вызывал бурю восхищения у своих «экзаменаторов».
Наконец он мягко остановил машину перед самым крыльцом, вылез из кабины и раскланялся.
«Комиссия» встала и зааплодировала, а Маша благодарно поцеловала Нюсю. Гордая Нюська показала Сергею большой палец и ткнула рукой в угол двора – дескать, поставь машину вон там.
Радостный Сергей сел в кабину, включил заднюю скорость и быстро поехал задом в указанном Нюськой направлении. Выворачивая руль влево, он совершенно забыл, что с правой стороны от него стояла водонапорная колонка.
Раздался страшный грохот, колонку сорвало с постамента, и в воздух ударил десятиметровый фонтан воды.
Сергей выпрыгнул из кабины, и в одно мгновение на нем не осталось ни одного сухого места.
– Вода! – неожиданно закричала Маша и бросилась к Сергею.
Она влетела в рушащийся водопад, прижалась к нему, шепча, словно в забытьи: «Вода… Вода…»
Обнявшись, они стояли в этом потоке, одежда их прилипла к телам, и вдруг, словно хлыстом по лицам, сквозь шум воды прорвалась короткая музыкальная фраза, обрывок старого довоенного танго «Ах, эти черные глаза…».
Они ошеломленно посмотрели друг на друга, в испуге перевели взгляд на хохочущих Нюську и Вовку и поняли, что ни Нюська, ни Вовка, к счастью, не слышали этой страшной мелодии… она явилась только им, и они еще теснее прижались друг к другу.
Выше дома била тугая струя воды.
– Вот это да! – радостно кричал Вовка.
В первом автобусном рейсе Сергею помогал Вовка.
Они оба были очень напряжены и даже изредка тихо переругивались. Вовка сидел рядом с водительским креслом отца и подсказывал ему:
– Ну, «Полтавская» же, папа! «Полтавская»! Тормози! Ты что, не видишь, люди стоят?… – шипел Вовка склочным голосом.
Люди на остановках входили и выходили. Сонная кондукторша с довоенной кондукторской сумкой на животе и рулонами билетов на необъятной груди лениво собирала плату, уже в полудреме отрывала билеты и намертво засыпала до следующей остановки.
– Следующая «Александровская». Ты помнишь, папа? Ну, папа!
– Да отвяжись ты! Сам знаю.
– А чего же ты тогда улицу Жертв революции проскочил? – ядовито спрашивал Вовка.
Автобус катил по городу. В первый раз за спиной Сергея сидели пассажиры – его горожане. Он им открывал и закрывал двери автобуса, вез их по разным человеческим надобностям, и странное ощущение сопричастности к их делам, жизни, бедам и радостям горделиво наполняло его душу…
– Пап! Мы же с мамой договорились! Ты забыл? – прошептал Вовка. – Сразу после площади Победы…
– Точно! – Сергей стал сворачивать с трассы в переулок.
В салоне автобуса заволновались пассажиры:
– Эй, ты куда поехал?
– Каждый день маршрут меняют!
– Послушайте, но мне же совсем сюда не нужно!…
Проснулась кондукторша, удивленно поглядела в окно, крикнула через весь салон:
– Сереж! Что за остановка?
Вовка сжался, снизу заглянул Сергею в лицо.
– Горбольница, – громко ответил Сергей. – Остановка по требованию.
– И правильно! Давно нужно было здесь остановку сделать! – сказала какая-то тетка с кошелками и стала протискиваться к выходу.
Сергей остановил автобус напротив больницы, выпустил тетку и коротко гуднул.
Из дверей приемного покоя выскочила Маша в белом халате, сорвала с себя шапочку и стала махать ею у себя над головой.
Автобус еще раз гуднул и поехал дальше, возвращаясь на официальную трассу. Пассажиры успокоились и стали обсуждать достоинства изменения маршрута…
– Пап, а что такое «остановка по требованию»? – спросил Вовка.
– Ну, это когда кому-нибудь очень-очень нужно остановиться и он требует…
– А кто требовал? – удивился Вовка и оглянулся на пассажиров.
– Ну, ты нахал! – поразился Сергей. – Ты же требовал, я и остановился.
Вовка захихикал, зажимая рот ладошками…
Нюськиному лейтенанту милиции было лет тридцать пять. На синем милицейском кителе – коротенькая планочка фронтовых наград. Звали его Гришей.
Они стояли с Сергеем во дворе. Покуривали, ждали Машу и Нюську.
– Очухался после того случая в порту? – спросил Гриша.
– Зажило как на собаке. А с теми что?
– Сидят. Куда они денутся? Лихо ты там одного уделал…
– Ну, и они мне накидали будь здоров.
– Тоже верно. Запросто пришить могли. Такая публика…
Из кухонного окна в первом этаже высунулась расфуфыренная Нюська. Грозно, по-хозяйски спросила Григория:
– Билеты взял?
– Вот. На всех. – Он показал ей четыре билета.
Нюська нырнула обратно в кухню, тихо смеясь, сказала Маше:
– Третий раз иду это кино смотреть. Один раз с нашим электриком пришлось сходить. За фару, помнишь? Второй раз с кузовщиком, когда Серега в яблоню врубился. Теперь – третий…
– Бедная ты моя, – посочувствовала ей Маша. – Чего же ты так надрываешься?
– Гришке про это не скажешь… Он ревнивый до ужаса!
Они вышли на крыльцо. Нюська с ходу завопила на Гришу:
– Ты чего это в форме приперся?
– Не успеть мне после кино переодеться. Дежурю по отделению с двадцати четырех часов. Извини, Нюсенька.
Маша оглядела военные брюки и старую кожаную летную куртку Сергея и сказала ему:
– С первой же твоей получки тоже купим тебе штатский костюм.
– Стой, ребята, – сказала Нюська задумчиво. – Погодите, граждане. Гришенька! Посиди, солнце мое, на лавочке. Мы сейчас… Ну-ка, поднимитесь ко мне на секундочку.
Нюська первая пошла к себе наверх, уводя Машу и Сергея.
Комната ее была куда более обжитой и ухоженной, чем комната Маши и Сергея. Тут были и патефон с пластинками, и шкаф зеркальный, и столик туалетный. У кровати на стене висел подарок Маши – плюшевый немецкий ковер с печальными оленями.
Одна стенка сплошь завешана фотографиями киноартистов и родственников. А в центре, в лаковой рамочке, большая (наверное, увеличенная с маленькой) фотография Нюськи и ее мужа. Нюська на фото – совсем девочка, с напряженными вытаращенными глазами, да и муж ее – молодой паренек, чем-то неуловимо похожий на Сергея, тоже сидит напружиненный.
Нюська распахнула шкаф, сказала Сергею:
– Раздевайся!
– Что?!
– Скидавай, говорю, куртку со штанами, – пояснила Нюська и достала из шкафа большой сверток, закутанный в чистую простыню. – Скидавай, скидавай, не боись. Меня ничем таким не напугаешь…
Сергей переглянулся с Машей, стал неуверенно раздеваться. Нюська вынула из простыни мужской серый костюм в широкую полоску, сказала Маше:
– Мужа моего. Он в этом костюме только один раз со мной в сорок первом в ЗАГС сходил, и все. Чего, спрашивается, берегла? На-ко вот, примерь. Вроде бы вы по фигуре одинаковые были…
Сергей уже стоял в трусах и рубашке. Смущаясь, он взял из Нюськиных рук брюки, надел их на себя, застегнул, а Нюська уже сама подала ему пиджак. Сергей просунул руки в рукава, и костюм оказался ему в самую пору.
– Ну-ка, поворотись… – Нюська неожиданно охрипла.
Сергей застегнул пиджак, повернулся. Нюська посмотрела на него сумасшедшими глазами и вдруг заголосила, словно на похоронах:
– Пашенька!… Павлик мой!… Ой, мамочки мои, да что же это?!
Почти в беспамятстве она повалилась на колени, обхватила ноги Сергея, зарыдала в голос:
– Ой, прости меня, Пашенька! Ой, прости меня, родненький… Где же ты лежишь сейчас, Павлик ты мой единственный?! Уж я ли тебя не ждала, я ли тебя не помнила… Ох, прости меня, бабу скверную. Па-шенька-а-а!
