Валерий Попов - Чернильный ангел повесть
Но зато у него была семья. В смысле – батя. Такого батю, как
Зиновий, надо было еще поискать. Он не дал впасть своему отпрыску в уныние и пьянство, а энергично занялся его судьбой.
Сложность была в том, что Кузя по-прежнему ничего не написал.
Но, может, это и хорошо? Зиновий как раз занимал место “умного еврея при губернаторе” – при тогдашнем председателе Союза писателей, бывшем кавалеристе. Кавалерист и сам был не прост
(хотя тщательно выпячивал свою простоватость), но некоторые тонкие вопросы он целиком перепоручил Зиновию и был за них спокоен. И умный Зиновий поставил Кузю заведовать литературными отношениями с республиками Союза. Кузя был оскорблен. Вместо блистающего Запада его ткнули харей в пыльный Восток! Но что было делать, раз неблагодарный Запад сам отвернулся от Кузи и перестал его куда-либо приглашать?
Помню, как я однажды зашел к Кузе в его крохотный кабинетик в
Союзе писателей, сел на прорванный кожаный диванчик. Кузя посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью: мол, чего зашел?
Какое отношение имеешь к делам республик? Просто так, поиздеваться? Но высказаться он не успел – телефон заверещал длинной междугородной трелью – Кузя тут же ухватил тяжелую трубку и, кидая на меня ненавидящие взгляды, подобострастно загундосил:
– Да, да! Заказывал! Спасибо! – (зачем перед телефонисткой-то так заискивать?) -…Аксарбек Татарханович? Кузьма Кузнецов вас приветствует…да, из Северной Венеции, – подобострастно захихикал. Один глаз Кузи налился сладостью, другой еще продолжал метать в меня молнии. – Да, с Кабиром Тахировичем я все согласовал! Да! Отлично! – Сладость наконец заполнила оба глаза. – Хорошо! Значит, я звоню Сарвару Алимджановичу, уже от вас! Лады! Да, Чингиз Торекулович в курсе. – Молодец, Кузя, ни разу не сбился на трудных именах! – Да, сабантуй ваш помню! Кузя подхалимски захихикал и с новой ненавистью глянул на меня.
А вот теперь я это ему и припомнил! Раз он занимается дружбой народов, пусть он эту дружбу теперь и расхлебывает! Проще говоря, сохранил же он связи с Аксарбеком Татархановичем и
Кабиром Тахировичем, которые были конечно же никакими не секретарями крайкомов или местных союзов писателей, а главами разных там родов, кланов и тейпов – просто назывались тогда так.
Так пусть теперь Кузя попросит их, с их авторитетом, повлиять на
Очу, моего безответственного жильца, занимающего батину квартиру и высокомерно отказывающегося платить. Может, хоть законы и авторитеты Востока на него подействуют? Короче, я имел на Кузю вполне конкретный план – но с ходу заявлять об этом не следует,
Кузя сразу же горько улыбнется: “Да, ты настоящий друг!”
Постепенно, только постепенно… чтобы все вышло как бы само собой. В мягкой манере – иначе Кузю не возьмешь!
Вот так! Мы тоже не лыком шиты!
Тем более, когда Советский Союза (эта “тюрьма народов”) развалился и снова повеяло “запахом свободы”, Кузя, как освобожденный узник “тюрьмы народов”, снова радостно ринулся к
Западу: наконец-то я окончательно раскрепостился, берите меня! – но неожиданно снова получил отлуп. За что же его так не полюбили там? Может, за полную бесполезность? Но вроде бы он знает эти дела? Тем не менее известный своей щедростью всемирный фонд
Пауэлла ответил Кузе: будем поддерживать материально только программу “Восток – Восток”. То есть продолжайте дружить между собой, как и раньше дружили, а на Запад не суйтесь: готовы вам за это даже платить! Кузя, конечно, снова обиделся… обида была почти что постоянным его состоянием… но что остается делать?
Надо дружить и снова звонить Аксарбеку Татархановичу и Кабиру
Тахировичу… тем более теперь дружить еще важнее, чем раньше. И пусть для начала уймут моего дерзкого жильца… Кто о чем, а вшивый о бане!
Так что на Кузю я имел вполне определенные виды. Дружба не знает границ! Кузя поможет – “дружбы народов ненадежный оплот”.
– Ну так едет кто в город?! – Ваня вытащил-таки из банки последний огурец и с хрустом прокусил. Раз пошла такая пьянка – режь последний огурец.
– А ты не пьян? – Кузя высокомерно поглядел на Ваню.
– Для тебя, может, и пьян, а для Попова – нормально! – Ваня лихо подмигнул мне. Кузя отвернулся от нас. Ваня разлил.
Боюсь, через полчаса он не сгодится даже для меня.
– Домой схожу, – сказал я неопределенно.
ТРЕВОЖНЫЙ ЗАВТРАК
Отец и жена уже сидели на террасе и ели. Меня не дождались. А может, я сам виноват – задержался на совещании. Я торопливо сел за стол, глянул на листья, занавешивающие стекла и просвеченные солнцем… Да, природа хороша, но надо возвращаться к реальности.
– Дожили! – смачно проговорил батя, с хрустом раскусывая хрящ. -
В Ивангороде свет отключили эстонцы, за нашу неуплату!
– Но мы-то, слава богу, не там сейчас! – пытаясь еще улыбаться, проговорила жена.
– А… везде одинаково! – кинув на нее тяжелый взгляд исподлобья, рявкнул отец.
– По-моему, здесь ты еще все-таки что-то ешь! – дрожащим голосом проговорила жена. Я-то был покрепче – в батю, – а ее давно уже нервировала эта батина манера страстно возмущаться “крупными проблемами”, как-то не замечая наших, семейных, отнюдь не менее горьких… мелковато для него? Или просто – тут надо делать что-то беспокойное… а думать лишь о глобальном – гораздо удобнее.
– А!.. Что я ем! – упрямо проговорил батя, хотя на столе были и куски вчерашнего мяса, и яйца, и сок. Я глянул на жену. Ей, болезной, не так-то легко искать, где дешевле, а потом все это таскать.
Да, это он зря сказал. Взяв в голову какую-то идею, упрямо прет напролом, не замечая, что топчет. Жена, побледнев, вскочила из-за стола и ушла в комнату. Батя неторопливо доел (ест он так же обстоятельно, как говорит), потом приложил ладонь к боку чайника (горяч ли?), неторопливо налил в кружку, два раза гулко хлебнул, потом посмотрел с некоторым изумлением на опустевшее место напротив, потом вытаращился на меня:
– А где Нонна?
Заметил!
– Ушла, – коротко ответил я.
– Ушла? – Он еще более вытаращился. Видимо, его сильно волнует а где же сладкое? – Что я, что-нибудь не то сказал? Хорошо, вообще тогда буду молчать! – Грохнув стулом, он ушел. Позавтракали!
Я вошел в комнату к жене. Она сидела, откинувшись, на диване, губы и щеки побледнели и провалились, а лоб, наоборот, торчал и светился: пот.
– Ты лекарство купила? – с досадой спросил я.
Лицо ее слегка дрогнуло, но глаз она не открыла. Губы показали обиду и недовольство. Ясно. Мол, на те деньги, что ты мне дал, могла я разве это сделать?
Все ясно. Отдала лекарственные деньги дочурке – собачку кормить!
Авиноват я! Схватив со стола свою сумку, я выскочил.
Ясно! Я должен вернуться с деньгами – и желательно живым.
ТРЕТЬЕ ТЕЛО РОССИИ
Когда я пробегал мимо, Третье Тело России даже головы не повернуло в мою сторону!
СТЕНОЛАЗ
Друзья мои (прекрасен наш союз) тоже как-то не заинтересовались моим пробегом и, стоя теперь уже в саду Кузи, голов в мою сторону тоже не повернули. Ну и бог с ними! Пусть отдыхают ребята! Не буду их втягивать в ту воронку, в которую все сильнее втягиваюсь сам… Чем они могут помочь реально?! Так, одни фантазии. Друзья мои почему-то внимательно смотрели на мой вздувшийся опять отпечаток на простынке… Кумекают? А я как же?
Ну ладно – не до этого! Мне пришлось протискиваться между грузовиком, вставшим тут, похоже, на вечную стоянку, и забором.
Когда ДРСУ (Дорожное ремонтно-строительное управление), где раньше работал Битте-Дритте, наполовину сократилось, уволенный
Битте демонстративно поставил свой сломанный грузовик поперек переулка – как капитан, затопивший свой линкор у входа в бухту, чтобы враг не прошел. Нам и самим-то было трудно пройти между грузовиком и оградой.
Под кузовом в тени степенно возлежали козы, неторопливо пережевывая, двигая челюстями с бородкой влево-вправо. Молодые козлята резвились на солнышке – пассивный отдых их пока что не привлекал. Часть козлят, стоя на задних копытах, как фавны, щипали листики, торчащие сквозь ограду, несколько козликов
(мальчуганов, по-видимому) оттачивали свою боевитость. Вот такая парочка уперлась друг в друга лбами в аккурат на моем пути. И вдруг одновременно, как по команде, наклонили кудрявые головки и гулко стукнулись рожками… Молодцы, ребята! Ну, может быть, теперь можно пройти? Но они так и остались стоять, видно набираясь решимости ко второму раунду.
Пришлось их обходить. Я выбрался на лоснящееся, взлетающее кверху, полыхающее радужными бензиновыми переливами шоссе.
Может, я его несколько перехвалил – но приходится восхищаться чем попало, тем, что попадается на бегу: на поиски иного, более изысканного, ни времени, нисил.
Вот и автобус в отдалении отчалил от будки. Теперь до станции – легкой трусцой. “Кросец по пересеченке”, как говаривал Ваня, старый служивый. На километр без передыху хватило меня! Но на мосту, остро, с болью выдохнув, чуть замедлился – как бы любуясь окружающим, опять же. Под широким мостом справа и слева падала вниз бескрайняя и какая-то засохшая долина – жизнь, похоже, там засохла после ухода высокой воды: огромные сухие зонтики борщевика, фиолетовые “бритвенные кисточки” цветов гигантского чертополоха, серо-голубые стены полыни, сплошь покрытые “пылью забвения”, – чувствуется, что давно их никто не шевелил. Местами над зарослями торчала крыша или высовывалась рассохшаяся терраса, иногда там даже виднелись люди, греющиеся на солнце, неподвижные и тоже словно засохшие. Последнее время долина эта своим сухим и неподвижным спокойствием стала вызывать у меня жгучую зависть: вот так бы засохнуть на солнышке и ни о чем не думать, как вон тот неподвижный человек, хотя, конечно, умиротворенным он казался только издалека. Но все равно – над долиной этой я каждый раз останавливал свой бег. Что я все гоняюсь за несчастьями, словно умалишенный? А хорошо бы сойти с моста, в неподвижную эту жару, сесть на рассохшейся террасе и все забыть. Не удалось попасть в хорошую жизнь – сойти в долину, полную полыни и пыли. Не в жизнь, так в долину.
