Геннадий Прашкевич - Записки промышленного шпиона
«Господи, господи, господи, господи…»
Кто-то из пассажиров, проходя мимо, споткнулся, на мгновенье коснувшись моего плеча.
Вздрогнув, я отклонился.
– Простите…
Я поднял голову.
Темные очки, темный костюм, строгий галстук. Загорелое лицо, открытая улыбка. Ничего особенного, разве что глаза. Цепкие, быстрые глаза, глянувшие на меня сквозь стекла темных очков.
Да нет, я ошибаюсь… Сама доброжелательность… Я молча показал человеку большой палец.
Неизвестный расцвел. Он страдал от своей неловкости.
Проводив его взглядом, я незаметно глянул на дорожку, уложенную между рядами кресел. Идеальная работа – нигде ни морщинки. Дерьмо! Как можно споткнуться на столь ровном месте?
«Господи, господи, господи, господи…»
Я был полон ненависти.
Успокойся, сказал я себе. Успокойся, возьми себя в руки. Не теряй равновесия, это ведет к ошибкам.
Успокойся!
«Господи, господи, господи, господи…»
Голос Джека Берримена, хриплый, умирающий голос рвал мне душу. Никакими силами не мог я выбросить его из памяти. Я боялся, что сам закричу.
«Сделай мне больно…»
Я готов был вопить от боли.
Джек… Лесли… Джой… Формен…
Возьми себя в руки, сказал я себе. Ты всегда терял и будешь терять, это входит в правила игра. Но ты двигаешься, ты чувствуешь… Разве этого мало?
Ладно.
Я вновь увидел человека, насторожившего меня, – он возвращался из туалета.
На этот раз он прошел мимо меня не споткнувшись, даже не повернув головы, но именно деланное его равнодушие подсказывало, наводило на мысль – он помнил о случившемся, он ни на секунду не забывал случившегося, для него оно вовсе не было случайностью.
Дерьмо!
Скорее всего, за мной следили. Скорее всего, меня пытались, а может, уже и взяли на поводок. Трудно ли обронить на сидящего человека микроскопического электронного «клопа»? Отыскать такого «клопа» без специальной аппаратуры невозможно – «Мозлер рисерч» и «Кал корпорейшн» выпускают весьма надежную технику для промышленного шпионажа. Такой электронный «клоп» может держаться даже на зеркальной поверхности, а сигнал, испускаемый им, улавливается на расстоянии до сорока миль. Где бы я теперь ни находился, люди, интересующиеся мною, всегда будут знать, где я.
«Господи, господи, господи, господи…»
Я не знал, на кого может работать человек со столь благожелательным голосом, но что-то подсказывало мне – он интересуется мною. Этот цепкий взгляд, каким он меня наградил… И его сосед, почему-то и в самолете не снявший с себя плащ, тоже мне не понравился. Его квадратная физиономия вновь разбудила во мне бешенство. Я не собирался терпеть опекунов, на кого бы они ни работали, даже если они работают на шефа. Никто в мире не должен был знать – кто я, куда лечу, где нахожусь; никто, проходя мимо, не должен меня касаться. Конечно, случившееся могло быть простой случайностью, но я никогда не верил случайности.
Ладно, сказал я себе. Я займусь всем этим в порту дозаправки. Там у меня будет примерно сорок минут. Не так уж мало, если действовать быстро.
Я правильно предсказал поведение неизвестных опекунов.
Нацепив на меня «клопа», они потеряли всякий интерес к моей персоне. Я их больше не интересовал. До этого я, наверное, занимал все их мысли, теперь они позволили себе расслабиться и в порту дозаправки фундаментально утвердились в баре. Конечно, ошибка не исключалась – прикосновение человека в темных очках могло быть чистой случайностью, но лучше перестраховаться, для меня это всегда было законом.
Сменить одежду! – вот что следовало сделать немедленно.
Я мог это сделать в одном из магазинчиков, разбежавшихся по периметру зала, но я сказал себе – не торопись. И злился, разглядывая витрины с жареным миндалем, с апельсинами, с тряпьем и оптикой, злился, обходя парикмахерские и бары – в шумной толпе я никак, не мог почувствовать себя одиноким.
Сидеть на привязи…
Меня переполняло холодное бешенство.
Когда-то Беллингер – писатель, которого я сам опекал, – сказал мне: ты считаешь себя некоей величиной? Официально я числился его садовником. Даже в шкуре садовника я чувствовал себя некоей величиной, я думать не хотел, что меня могут водить два подонка.
Еще раз заглянув в нижний бар, я убедился, что мои опекуны никуда не торопятся. Они свое дело сделали, даже в настоящем муравейнике я от них не укроюсь. Я прошелся по бару, пусть видят – я никуда не исчез.
Больше из любопытства, чем с какой-то определенной целью, я заглянул в узкий коридорчик служебного отделения, – он заканчивался тупиком.
Лампы дневного света, плевательница в углу, единственная дверь без таблички…
Дверь вдруг открылась.
Темнокожий мужчина, флип, наверное, в джинсах, в рабочей короткой курточке, приподнял левой рукой очки, близоруко всмотрелся в меня:
– Вы кого-то ищете?
– Дженкинса, – пробормотал я.
– Кто это?
Я пожал плечами. Меня не интересовали ни мифический Дженкинс, ни он сам. Я внимательно осмотрел его одежду:
– Вы тут один?
Он опустил очки на переносицу и нахмурился:
– Я тут всегда один, но вам придется уйти. Это служебное помещение.
– Конечно, – ответил я и коротко ударил ладонью по его беззащитному горлу.
Минут пять, а то и больше, этот человек проведет в забытье. Когда он очнется, многое покажется ему удивительным. Его тряпки не стоили моего костюма, который я на него натянул, предварительно очистив карманы. А когда однажды, привлеченные сигналами «клопа», к нему явятся неизвестные, но непременно крепкие ребята, он удивится еще больше.
Я ему не завидовал.
Из первой же телефонной будки я позвонил доктору Хэссопу.
Я боялся, что не застану его, но доктор Хэссоп отозвался сразу.
– Меня ведут, – сказал я, не тратя времени на объяснения. – Я меняю план.
– Ты хорошо все обдумал?
Еще бы! Я знал, что его волнует. Меняя план, я уходил и из его поля зрения, но меня это устраивало.
– К черту горы, – сказал я. – Океан успокаивает не хуже.
Это была привязка. Доктор Хэссоп все понял:
– Тебе будет полезен Пан.
– Конечно, – ответил я и повесил трубку.
Этим я обрекал себя на одиночество. Теперь никто не мог мне помочь. Впрочем, я и не принял бы ничьей помощи.
2
Пять дней я мотался по океанскому побережью, выясняя – не тянется ли за мной хвост?
Автобусы, попутные автомобили, однажды даже катер – я не брал машин в прокате, ночевал в полупустых кемпингах. Даже доктор Хэссоп вряд ли догадывался о направлении моих маршрутов.
Иногда я вспоминал Джека. Иногда всплывал в памяти Лесли. «Господи, господи, господи, господи…» Я старался подавить воспоминания.
Осень подмела плоские пляжи. Сезон закончился. Наверное, я сам напоминал вялую и злую осеннюю муху, тем не менее, чувствовал себя чуть ли не свободным.
Поняв наконец, что чист, я весь день, долгий, показавшийся мне пасмурным, добирался до безымянного мыса, ошеломившего меня крутизной обрывов и абсолютной пустотой домиков, принадлежавших некоему Пану. Доктор Хэссоп намекал, что Пан связан с шефом. Меня это устраивало. Я хотел отсидеться.
Океан накатывал на скалы, вымывая хитрые гроты; неумолчный грохот, писк чаек, шипение пены.
– У вас ведь найдется местечко для одинокого человека? – спросил я Пана, выкладывая на стойку удостоверение на имя Л.У.Смита, инспектора перевозок – документ, обнаруженный в курточке обиженного мною человека.
– Почему нет? – Пан ухмыльнулся.
Не думаю, что его предупреждали о моем возможном появлении, он не знал и не мог знать меня. Просто его удивило появление человека в таких пустынных местах. Сезон, собственно, закончен, сам честно предупредил он, много не накупаешься, но на берегу можно посидеть, солнечные дни еще будут. К тому же вы на этом сэкономите, объявил он, я не стану обдирать вас как обыкновенного летнего туриста.
– Конечно, – кивнул я. – Я турист осенний.
– Улавливаете разницу, – одобрил мои слова Пан. – Но если вы думаете здесь развлечься, считайте, вам не повезло. Эти края, они для философов. Милях в двадцати выше есть, правда, маленький городишко, но он вам не понравится. Не городишко, а одно сплошное отделение полиции нравов. А чуть ближе к нам, по южному берегу, разбили лагерь зеленые, ну, эти ребята из «Гринпис», не путать с ребятами другого цвета. Правда, и с ними рюмочку не опрокинешь – собирают дохлую рыбу и митингуют. Могут митинговать даже без посторонних, сами перед собой. – Он предполагает, это какой-то особый вид эксгибиционизма.
– Меня устраивает.
– Тогда деньги вперед.
Похоже, Пан не удивился моему выбору, хотя по глазам было видно, он надеялся: я уеду. У него были колючие голубые глаза – как звездочки в пасмурном небе. С отъездом последнего своего постояльца он бросил бриться, совсем уже привык к этому, а тут новый человек!
Правда, назвать мизантропом я тоже его не мог. В конце концов, обсудив условия и еще раз перемыв косточки ребятам из «Гринпис», он сам предложил мне не чего-то там, а пузатый стаканчик вполне приличного джина.
