Пьер Ассулин - Клиентка
Магазин Фешнеров переходил в собственность арийцев. Иными словами, в ведение управляющего — представителя власти, призванного осуществлять руководство до тех пор, пока не появится достойный покупатель, отвечающий требованиям времени. Инспектор отмечал шикарную обстановку помещения, называл точное количество служащих, заострял внимание на их национальной принадлежности. В ту пору все пребывали в подвешенном состоянии. Настал переходный период, во время которого торговые сделки были временно прекращены.
Это было 16 июня 1941 года.
В последующие месяцы дело Фешнеров приняло стремительный оборот. Их заведение было продано некоему Крессанжу. Но Фешнеры не могли согласиться сидеть сложа руки. Гитлер обещал евреям, что рейх простоит тысячу лет. Они не собирались ждать, когда, согласно пророчеству, настанет срок его краха. Следовало быстро оправиться от удара, чтобы не прозябать в обещанной нищете. У Фешнеров не было ничего — только магазин и запас товаров на складе. Теперь же не осталось ничего, кроме их древней смекалки. Это было и мало, и много.
Я все ломал голову, почему Фешнеры не уехали. Почему они не оставили страну, бросившую их на произвол судьбы. Почему не отреклись от предавшего их государства. Но в глубине души я запрещал себе осуждать их за это.
* * *Мои родственники не теряли времени зря. Они быстро пришли в себя, не предполагая, что в ближайшем будущем их ждет новая ссылка. Как только их выдворили из собственного магазина на улице Конвента, они оборудовали мастерскую в квартире, расположенной поблизости, на улице Лекурба, и в обход полученных указаний стали нелегально заниматься надомным промыслом. Замкнутый образ жизни Фешнеров позволял им не привлекать к себе внимания — по крайней мере, внимания соответствующих органов. Это продолжалось до тех пор, пока их преемник не подал жалобу, сетуя на незаконную конкуренцию.
Когда к господину Крессанжу пришел инспектор, коммерсант не стал скрывать своей обиды. Торговля в магазине, который он приобрел на столь выгодных условиях, не клеилась.
— Фешнер переманивает у меня всех клиентов! Не знаю, как ему это удается, но я уверен, что он продолжает работать где-то здесь, в Париже. Вам следовало бы поискать…
Для очистки совести инспектор разобрал магазинную картотеку. Он взял кое-кого на заметку, прежде чем начать расследование. Несколько недель спустя Шиффле уже стоял на пороге квартиры Фешнеров, превращенной в подпольную мастерскую.
Я содрогнулся, обнаружив его очередное служебное донесение. Кровь застыла у меня в жилах от неизъяснимого волнения. Взгляд инспектора фиксировал происходящее, подобно камере. Его отчет был не хуже любого репортажа. Красочный, точный, подробный — несомненная удача во всех отношениях.
Я не мог не восхищаться его манерой изложения, в то же время осознавая, что какой-либо восторг в данном случае неуместен. Между тем мне приходилось читать десятки подобных документов. Но этот заставил меня разинуть рот от изумления. Следует признать, что рассказчик обладал даром увлекать за собой читателя. Единственного предполагаемого читателя, а именно — своего начальника. Шиффле как бы призывал его подглядывать из-за своего плеча. Я не стал отказывать себе в этом удовольствии. Когда я наконец встретился на страницах отчета со своими близкими, меня охватило неописуемое смятение.
* * *Инспектор постучал в дверь. Два удара, пауза, третий удар. Затем он произнес пароль и назвал имя того, кто его сюда направил. Человек, открывший дверь и оставивший ее на цепочке, ненадолго ушел, а затем вернулся и впустил Шиффле. Инспектора повели к папаше Фешнеру. Между тем цепкий взгляд полицейского производил доскональную съемку местности. Облик окружавших его людей, количество товара, характер обстановки — он ничего не упустил из вида.
— Чем я могу вам помочь, месье? — спросил торговец.
— Я хотел бы подарить жене каракулевое манто.
— Я понимаю… Знаете ли, каракуль сейчас…
— Его больше не производят?
— Если хотите, я могу сшить для вас манто из кролика за четыре с половиной тысячи франков. Это очень, так сказать, стильно… Не так ли сейчас говорят, месье?
— Не «месье». Инспектор Шиффле из отдела контроля, — резко сказал посетитель, неожиданно изменив тон, и показал свое служебное удостоверение. — А теперь давайте присядем, и вы спокойно объясните, что здесь происходит.
Старик был ошеломлен.
— Значит, вы не клиент?
— Вы очень проницательны. Фамилия, имя, род занятий и все остальное, говорите скорее, вас много в этом вертепе?
Если бы инспектор не держался с таким явным апломбом, как будто ему полагалось из принципа выводить своих собеседников из равновесия, то его неожиданный приход мог бы сойти за визит вежливости. Вот только в вежливости Шиффле чувствовалось нечто нездоровое и даже порочное. Он-то прекрасно знал, чем должно закончиться его расследование.
Не было ни паники, ни криков, ни слез. В противном случае инспектор непременно отметил бы это в своем отчете. Никакого топота сапог на лестнице или ударов прикладом в дверь. Я тщетно искал хоть намек на это между строк. Ничего подобного.
Шиффле пришел не с облавой, а на разведку. Это была лишь прелюдия. Не арест, а его подобие. Если бы Фешнеры обладали историческим чутьем, то они бы поняли, что оказались злополучными участниками генеральной репетиции грядущего действа. Но кто из нас когда-нибудь проявлял здравый смысл в критической ситуации? Некоторое время спустя, когда человек воскрешает в памяти случившееся, ему всегда легче в этом разобраться.
— Говорите…
— Вот мое удостоверение личности номер 36СА 48659, выданное мне тринадцатого февраля тысяча девятьсот сорокового года префектурой полиции как иностранному рабочему. Но мой сын взят на профессиональный учет и является членом Всеобщей конфедерации французских ремесленников.
— Ваш сын, какой именно? Младший или старший?
— Вот он, старший, Ицкок, — ответил старик, кивком указывая на сына.
— Как его зовут?
— Пишите Исаак, господин инспектор, это то же самое.
Проверку прошли все. Отец, сын, работница. У Сары был британский паспорт. Инспектор повертел его в руках как какую-нибудь диковинку. Только что не обнюхал. Очевидно, этот документ казался Шиффле еще более странным, чем долговое обязательство главного банка Лодзи.
— Одного человека тут нет, — заметил полицейский, обводя взглядом комнату.
— Это Хай… Анри, где же он?
Анри Фешнеру исполнилось двадцать пять лет. В ту пору он уже был хитрецом, каким остался на всю жизнь. Он не прятался, но не попадался на глаза. По крайней мере, старался не попадаться.
— Итак, ваше удостоверение?
— Я его потерял.
— Как это, потеряли? Вам известно, что в наше время опасно жить без документов?
Молодой человек пожал плечами и развел руки ладонями вверх, как бы призывая небо в свидетели своего невезения. Глаза и улыбка выдавали Анри. Его отчаяние было неубедительным.
— Что я могу поделать?
Инспектор встал и по-хозяйски начал обход. Семейство Фешнеров следовало за ним. В тот день в мастерскую поступила крупная партия куниц, зайцев и сурков. Шиффле, разумеется, это заметил.
— Не обращайте внимания, — юлил старый Фешнер. — Это просто…
Младший сын оборвал отца, чтобы тот не дал маху. Ведь инспектор с бесстрастным видом замечал все. Любая оговорка могла стать роковой.
— Нам привезли это из ателье для починки.
Кучка людей подошла к большому комоду. Чиновник не мог не заметить, не обратить внимания на лежавшую на самом виду бумагу — список клиентов магазина Фешнеров.
— А это? Разве это не с улицы Конвента?
Не дожидаясь ответа, Шиффле положил бумагу в карман. Не этот ли жест навел старика Фешнера на блестящую мысль? Или его просто осенило? Так или иначе, он решил все поставить на карту. Отделившись от остальных, торговец неожиданно взял ревизора под руку, увел его на кухню и запер дверь на ключ. Помещение было таким тесным, что они оказались лицом к лицу.
— Мы с вами, вероятно, могли бы договориться, господин инспектор. Моя молодежь не знает, в чем дело. Для всех настали трудные времена, не так ли? Вы можете рассчитывать на мое безоговорочное молчание. Ну, как?
Чиновник притворился дурачком:
— Что вы имеете в виду?
— Назовите вашу цену, и мы это обсудим. Сколько?
Полицейский старался подвести Фешнера под статью. Загнать его в угол. Старик, конечно, не был простаком. Но он по-прежнему полагал, что дела делаются, как раньше. Он думал, что можно хитрить со всем человеческим родом, как с покупателем или поставщиком.
— Вы говорите о кроличьем манто?
— Да при чем тут манто! Держите, я даю вам деньги, а вы вернете мне список. Вот вам за кролика. Но я говорю о другом. Сколько надо заплатить за спокойствие? Чтобы на нас смотрели сквозь пальцы? Десять тысяч хватит?
