Эдвард Брейтуэйт - Учителю — с любовью
Наконец раздался последний звонок — уроки кончились.
Я шел вечером домой, и радость переполняла меня, она так и рвалась наружу — мне хотелось кричать в полный голос. Школа, дети, Уэстон, убогие грязные улицы, по которым я почти бежал, — все это не могло затуманить моего счастья. Я получил работу! Наконец-то я получил работу, и пусть даже придется выкладываться до последнего, но теперь у меня есть возможность — какое прекрасное слово — работать как равный среди равных на благо общепризнанной профессии.
Итак, с сегодняшнего дня я учитель, у меня есть работа. Правда, учитель-новичок, но в этом даже есть свои преимущества. Предстоит познать много нового, и, бог свидетель, я сделаю все, что смогу. Ничто меня не остановит. Миссис Дру справляется, миссис Дейл-Эванс справляется, мисс Клинтридж справляется, справлюсь и я, наизнанку вывернусь, а справлюсь. Четыре года назад мне и в голову не пришло бы, что я могу стать учителем. Никакого призвания к этой профессии я не чувствовал. Мной не руководили соображения высшего порядка, такие как воспитание молодежи в духе гуманизма или расширение системы образования. Я стал учителем по довольно прозаической причине — мне очень хотелось есть. Я стал учителем потешу, что так сложились обстоятельства, цепь которых началась неделю спустя после моей демобилизации из английских ВВС в 1945 году.
Глава 4
В центре по демобилизации после обычного медосмотра, возвращения гражданских документов, выдачи пособия и гражданской одежды я встретился с офицером, в чьи обязанности входило помочь демобилизованным устроиться на работу. Узнав, что у меня есть диплом об окончании технического колледжа и что я имею большой опыт в области инженерной технологии, он сказал, что я без всякого труда найду хорошую работу. Промышленность восстанавливалась, перестраивалась на гражданские рельсы, и спрос на квалифицированных технологов был велик, тем более в электронике, моей узкой специальности. Этот разговор меня очень ободрил. В военные годы я взял себе за правило следить за новыми веяниями в электронике, заказывал книги из центральной библиотеки и подписывался на технические журналы, поэтому чувствовал себя уверенно и знал, что справлюсь с самой ответственной работой. Офицер дал мне рекомендательное письмо для Управления по распределению квалифицированных кадров — Лондон, Тэвисток-сквер — и посоветовал обратиться туда, как только я более или менее «окопаюсь» и немного отдохну.
Во время войны я совершал вылеты с базы ВВС в Хорнчерче в графстве Эссекс и тогда познакомился и сдружился с одной пожилой парой. Жили они неподалеку, в Брентвуде, и с тех пор я навещал их постоянно и даже обещал остаться у них после демобилизации. Теперь я действительно приехал к ним и нашел в их доме покой и уют. Они считали себя атеистами, но в своей каждодневной жизни следовали законам, свойственным истинному христианину. Мое благополучие их беспокоило ничуть не меньше собственного, они принимали неподдельное участие в моих планах и устремлениях, выказывая при этом рвение, которому могут позавидовать многие молодые люди. Втроем мы отправились на две недели в Торки, вернулись в Брентвуд, полностью отдохнув.
Вскоре я посетил Управление по распределению квалифицированных кадров, где двое мужчин, вежливых и беспристрастных, подробно выспросили все мои данные: что закончил, когда, сколько лет служил в армии, есть ли опыт работы в промышленности. Я рассказал им, что после окончания колледжа два года работал инженером связи на Арубе, в нефтяной компании «Стандард ойл» на нефтеочистительном комбинате, хорошие заработки позволили мне продолжить образование в Англии. В конце беседы они сказали: как только появятся заявки на специалистов с моим образованием и стажем, меня сразу поставят в известность. Спустя две недели я получил из Управления по распределению кадров письмо. В него был вложен листок с адресами трех фирм, которым требовались квалифицированные инженеры связи. Я быстро написал по всем трем адресам, перечислил свои достижения и стаж работы и вскоре получил довольно обнадеживающие ответы с просьбой приехать для личной встречи. Все шло как нельзя лучше, и я был на вершине блаженства.
К входу в главное управление фирмы на Мэйфэйр я подошел не без волнения: фирма пользовалась солидной международной репутацией, и перспектива стать ее сотрудником льстила моему самолюбию. Так или иначе, это лишь первая попытка, постигнет неудача — останутся еще две. Швейцар в форменной одежде галантно распахнул передо мной большие двери, а когда я подошел к столу секретарши, она одарила меня милой улыбкой.
— Доброе утро. — Она вопросительно подняла брови.
— Доброе утро, — ответил я. — Моя фамилия Брейтуэйт. Меня пригласил для беседы мистер Саймондс.
Утром я как следует поработал над своим внешним видом: надел лучший костюм, подобрал к нему нужную рубанку, галстук, в верхний карман пиджака положил платок. Туфли блестели как зеркало, а с лица не сходила лучшая моя улыбка — перед выходом из дома мистер и миссис Бельмонт, у которых я жил, подвергли меня самой тщательной проверке. Я даже немножко гордился своим внешним видам в то утро. Однако улыбка секретарши вдруг увяла на глазах. Она открыла большой журнал записи, словно желая убедиться в справедливости моих слов, затем подняла телефонную трубку, прикрыла ее рукой — может быть, так просто удобнее? — и быстро заговорила, искоса поглядывая на меня.
— Пройдите сюда, пожалуйста. — Она пошла вперед по широкому коридору напрягшись и распрямив спину, даже высокие каблучки цокали неодобрительно. Я последовал за ней. В другое время она обязательно покачивала бы бедрами, но сейчас… похоже, ее переполнял гнев.
В конце коридора мы вошли в лифт. Девушка так и осталась молчаливо-враждебной, она избегала смотреть в мою сторону. Мы поднялись в вестибюль второго этажа, куда выходило несколько дверей. У одной из них она бросила: «Вам сюда» — и тут же вернулась к лифту. Я постучал и вошел в просторную комнату. За большим столом сидели четыре человека.
Один из них поднялся, пожал мне руку, представил своих коллег и предложил мне сесть. Сначала они задали несколько общих вопросов: место рождения, служба в ВВС и тому подобное, потом начали подробно расспрашивать, что мне известно из области телекоммуникации, каково применение электроники в этой сфере. Вопросы были хорошо продуманы и подготовлены, и нервозность, не оставлявшая меня все утро, вдруг исчезла: я ощутил уверенность в себе, разговор шел на хорошо знакомую мне тему. Они задавали вопросы по теории, оборудованию, электрическим цепям, эксплуатации. Их интересовал уровень моей подготовки в США, опыт, приобретенный там и в Южной Америке. Спрашивали дотошно и подробно, но я был абсолютно спокоен: годы учебы, работы, исследовательская работа после колледжа — все это сейчас окупалось, я знал, что нахожусь на высоте положения, и даже получал от этого удовольствие.
И вдруг все кончилось. Мистер Саймондс откинулся на спинку кресла и переглянулся с коллегами. Они кивнули, и он начал:
— Мистер Брейтуэйт, мы с коллегами полностью удовлетворены вашими ответами и считаем, что с точки зрения квалификации, возможностей и приобретенного опыта вы безусловно справитесь с работой, которую мы хотели вам предложить. Однако есть трудность другого порядка. Если мы возьмем вас, в вашем подчинении окажутся многие сотрудники-англичане, кое-кто из них работает у нас очень давно, и ость опасение, что в этом случае атмосфера благожелательности, всегда свойственная нашей фирме, может быть испорчена. Мы не можем взять на себя такую ответственность. Предложить вам какую-то работу попроще мы тоже не можем — она не для человека с вашим образованием и возможностями. Поэтому, боюсь, нам придется отказаться от ваших услуг.
Я ничего не соображал, силы вдруг оставили меня. Все же я поднялся, вышел из кабинета, в затуманенном мозгу проплыли вестибюль, лифт, коридор. Наконец я выбрался из здания на залитую солнцем улицу. Итак, мне вежливо напомнили о моей черной коже, а я ведь не вспоминал о ней целых шесть лет, просто не обращал на нее внимания. Когда в 1940 году я добровольцем пошел в ВВС, цвет моей кожи никого не смущал. Он никого не смущал в период тренировочных полетов и позже, когда мне доверили самолет и включили в состав эскадрона. Он никого не смущал, когда начались боевые действия и все жили и любили сегодня, потому что не знали, что с тобой будет завтра. В те дни я был связан узами братства с людьми, которых каждую минуту подстерегала опасность, и им было не до расовых предрассудков. И когда я в форме летчика английских ВВС ходил в театры, на танцевальные вечера, в бары и просто в гости — цвет моей кожи не смущал никого.
За эти годы я забыл о моей черной коже. Я видел ее каждый день, но никогда не замечал. Я был военным летчиком на службе ее величества, и благодарные граждане улыбались мне, приветствовали меня в барах или на улицах. Им было все равно, кто я, — они видели военную форму и связывали ее с бесстрашными избранниками судьбы. Не вспомнил я о цвете своей кожи и когда горячо обсуждал планы на будущее с офицером, помогавшим демобилизованным найти подходящую работу, а позже — с людьми из Управления по распределению кадров. И когда я уверенной походкой входил в это огромное, вызывающее трепет здание, о цвете своей кожи я опять-таки не думал…
