Туве Янссон - Летняя книга
— Мне кажется, — сказала бабушка, — мне кажется, что я еще никогда не видела здесь такой тихой погоды. Тут всегда было ветрено. Он каждый день уходил в море, если только не было шторма. У нас был парус со шпринтовом. Он управлял, а я следила за вехами в темноте и едва успевала говорить: право руля, лево руля, полный вперед, а однажды, когда штурвал соскочил…
— Ты прикрепила его шпилькой, — перебила София.
Бабушка поболтала ногами в воде и ничего не сказала.
— Или, кажется, это была английская булавка, — поправилась София. — Иногда я все путаю. А кто управлял лодкой?
— Твой дед, разумеется, за которым я была замужем.
— Ты была замужем? — София страшно удивилась.
— Жуть какая глупость, — пробурчала себе под нос бабушка, а вслух сказала: — Попроси своего папу рассказать о предках, пусть нарисует тебе наше древо, если тебе это интересно.
— Я в этом не уверена, — вежливо сказала София. — К тому же сейчас я немного занята.
Навигационная вышка, белая, с красным треугольником посередине, была очень высокой. К тому же планки так далеко отстояли друг от друга, что нога едва дотягивалась до следующей, и после каждого шага появлялась дрожь в коленях, несильная, но все же приходилось ждать, покуда она пройдет. Только после этого можно было лезть дальше. София успела забраться почти до самого верха, когда ее заметила бабушка. Бабушка сразу поняла, что кричать нельзя. Нужно ждать, пока девочка спустится. Это не очень опасно, дети ловкие и цепкие, как обезьяны, и, если не испугать их внезапным окриком, ничего не случится.
Теперь София поднималась совсем медленно, с длинными остановками перед каждой новой ступенькой. Было видно, что ей страшно. Бабушка вскочила на ноги, ее палка покатилась и упала в яму, почва угрожающе закачалась под ногами. София сделала еще один шаг.
— Отлично, — крикнула бабушка. — Теперь осталось совсем немножко до верха!
София шагнула еще раз. Вот она обхватила руками последнюю планку и застыла.
— А теперь спускайся, — приказала бабушка. Но девочка не трогалась с места. Нещадно пекло, вышка блестела на солнце и слепила глаза, контуры ее расплывались.
— София, — позвала бабушка, — моя палка скатилась в яму, мне трудно стоять.
Она подождала немного и закричала снова:
— Ты слышишь меня? Мне жуть как плохо! Просто жуть как кружится голова, мне нужна моя палка!
София поползла вниз — осторожно, шаг за шагом.
Паршивая девчонка, подумала бабушка, гадкий ребенок. Но вот что получается, когда человеку запрещают делать то, что ему интересно и с чем он в свои годы может справиться.
София спустилась на землю. Она вытащила из ямы палку и, не поднимая глаз, протянула ее бабушке.
— Ты здорово лазаешь, — строго сказала ей бабушка. — И ты смелая девочка, я же видела, что тебе было страшно. Рассказать папе или не надо?
София пожала плечами и взглянула на бабушку.
— Лучше не надо, — ответила она. — Но не забудь поведать об этом на смертном одре, чтобы это не кануло навсегда.
— Жуть что за блестящая идея, — сказала бабушка.
Она доковыляла до матраса и села рядом на землю подальше от лилового зонта.
КОТ
Котенок был совсем маленьким, когда появился в доме, и умел только пить молоко из бутылочки с соской, благо что на чердаке нашлась старая соска Софии. Сначала он спал в колпаке для чайника, поближе к печке, а когда подрос и научился ходить, переселился в детскую, на кровать Софии. У него была своя подушка рядом с подушкой хозяйки.
Котенок был из породы серых рыбацких котов и очень быстро рос. В один прекрасный день он покинул детскую и стал разгуливать по всему дому, а на ночь забирался под кровать в коробку из-под посуды. Уже тогда было видно, что в голове у него полно своих собственных независимых идей. София ловила котенка и уносила назад, в детскую, и чего только ни делала, чтобы приручить его, но чем больше она любила этого разбойника, тем чаще он пропадал в своей коробке под кроватью и только громко мяукал, требуя, чтобы в коробке сменили песок. Имя его было Ма petite (Малышка (франц.). ), а звали попросту Маппе.
— Странная штука любовь, — сказала как-то раз София. — Чем больше любишь кого-нибудь, тем меньше он думает о тебе.
— Так и есть, — согласилась бабушка. — И что же тогда?
— Любишь дальше, — горячо ответила София. — И все ужаснее и ужаснее.
Бабушка вздохнула и промолчала. Обследовав все уютные местечки, которые только могут заинтересовать кота, Маппе совсем освоился. Иногда он вытягивался на полу, снисходительно принимая ласки и полное доверие со стороны хозяйки, сам же воровато отводил в сторону желтые глаза и норовил поскорее спрятаться в своей коробке. Казалось, ничто в мире больше не интересовало его, только поесть и поспать.
— Знаешь, — сказала София бабушке, — иногда мне кажется, что я ненавижу Маппе. У меня больше нет сил его любить, а не думать о нем я не могу.
Шли недели, София ходила за Маппе по пятам. Она ласково разговаривала с ним, щедро дарила его сочувствием и заботой, только однажды терпение ее лопнуло, и в гневе она схватила его за хвост. В ответ Маппе зашипел и шмыгнул под дом. Впрочем, этот конфликт не помешал Маппе пообедать с еще большим аппетитом и хорошо выспаться, свернувшись до невероятности мягким клубком и положив кончик хвоста себе на нос.
София ходила сама не своя, она перестала играть, по ночам ее мучили кошмары. Она думала только о Маппе, переживая, что он не хочет быть преданным ей другом. Между тем Маппе рос и вскоре превратился в маленького подтянутого хищника, а в один прекрасный июньский вечер не пришел ночевать в свою коробку. Утром он как ни в чем не бывало вошел в дом, выгнул спину, задрав хвост, и, вытянув сначала передние лапы, а потом задние, зевнул и стал точить когти о кресло-качалку. Потом он прыгнул на кровать и уснул с видом невозмутимого превосходства.
Пожалуй, он начал охотиться, подумала бабушка.
И не ошиблась. Уже на следующее утро кот принес на крыльцо маленькую серо-желтую птичку. Горло ее было умело перекушено, и несколько пурпурных капелек крови красиво лежали на блестящем перьевом наряде. Потрясенная София, побледнев, некоторое время рассматривала убитую птицу. Потом она попятилась от убийцы, повернулась и бросилась прочь.
Бабушка осторожно объяснила Софии, что хищные животные, например кошки, не видят разницы между птицей и крысой.
— Значит, они глупые, — коротко сказала на это София. — Крыса противная, а птица красивая. Я решила, что не буду разговаривать с Маппе три дня.
И она перестала с ним разговаривать. На ночь кот отправлялся в лес, а утром приносил добычу в дом, чтобы похвалиться, и каждый раз птицу выбрасывали в море. В конце концов, прежде чем открыть дверь в дом, София стала громко спрашивать, стоя под окном:
— Можно войти? Труп убран? Она наказывала Маппе и только растравляла свою боль, выбирая слова пострашнее:
— Кровавые пятна уже смыли? Или:
— Сколько у нас убитых сегодня?
Утренний кофе утратил спокойную радость. И все вздохнули с облегчением, когда Маппе догадался наконец прятать свою добычу. Все-таки одно дело видеть кровавую лужу своими глазами и совсем другое — только знать о ней. Может быть, Маппе надоели крик и шум, поднимающиеся каждое утро, а может быть, он считал, что люди отбирают и съедают его добычу сами. Однажды утром бабушка, закуривая свою первую в этот день сигарету, выронила мундштук, тот закатился в щель. Бабушка приподняла половицу и увидела аккуратный ряд обглоданных Маппе пичужек. Конечно, для нее не было новостью, что кот продолжает охотиться, по-другому и быть не могло, и все же, когда в следующий раз он прошмыгнул в дом мимо ее ног, она выскочила во двор и прошептала:
— Ах ты, лукавый черт!
На крыльце, привлекая мух, стояла нетронутая миска с плотвой.
— Знаешь, — сказала София, — лучше бы Маппе вообще не родился. Или я бы не родилась. Так было бы намного лучше.
— Вы так и не разговариваете? — спросила бабушка.
— Я ему не сказала ни слова, — ответила София. — Что делать, не знаю. Даже если я прощу его, какая разница, ему все равно. Бабушка не нашлась, что ответить. Маппе совсем одичал и почти не бывал в доме. Шерсть его приобрела привычный на острове серо-желтый оттенок — цвет гор или солнечных пятен на песке. Когда кот крался по прибрежному лугу, казалось, что это ветер колышет траву. Он мог часами караулить свою добычу в зарослях кустарника, на фоне заката иногда появлялся его неподвижный силуэт с навостренными ушами, который вдруг исчезал… и через секунду раздавался чей-то последний писк. Маппе продирался между ветвями низкорастущих елей, вымокший под дождем, с прилипшей к худому телу шерстью, и сладострастно вылизывал себя, когда выглядывало солнце. Он принадлежал только себе и был абсолютно счастлив. В жаркие дни Маппе катался по пологой горе, грыз время от времени какую-нибудь траву, а иногда его рвало собственной шерстью, о чем он, впрочем, быстро забывал, как это бывает у кошек. Что он еще делал, никто не знал.
