Алексей Меняйлов - Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства
И вышел в колоннаду.
«Кто они? Чего хотят? И какая такая случайность помешала стражникам появиться вовремя?»
Пилат прислонился к колонне — тщательно: когда за спиной стена — а что может быть страшнее нападения с тыла?! — думается спокойней.
«…Где же зацепка? Кто добудет улики? Приказать никому нельзя. Что, разве самому идти ночью в квартал развалин и в темноте ползать по земле? Переодевшись?»
— Стражники… Стражники?.. — непроизвольно повторял Пилат. — Сколько их должно было быть? Простой караул? Сдвоенный? Счетверённый? О, Юпитер! Чтобы был наготове всего лишь сдвоенный караул, надо договориться с… Точно!
От неожиданной догадки Пилат запрокинул голову — движение радостного удовольствия. Ну конечно же! Если кто-то вёл в развалины стражников, — а их против боевого офицера должно было быть достаточно много, — то об этом должен знать начальник полиции! Надо попытаться выяснить имя затребовавшего усиленный караул — при ежедневном утреннем докладе!
Пилат обошёл колоннаду, убедился, что никого в ней нет, однако, вернувшись к той колонне, у которой стоял прежде, всё равно опять к ней прислонился.
«…А если и начальник полиции тоже… замешан? Тогда при их расследовании улик, разумеется, не обнаружат. Что ж, придётся переодеваться и искать улики самостоятельно…
…Стражники должны были прийти! Иначе зачем… хлопоты с убийством? Меня предупреждают? Дескать, такова наша сила? Но что от меня как наместника Империи собираются требовать? Хотят от Империи послаблений в налогах? Хитр`о… Евреи? Или сирийцы? Вряд ли евреи — если бы они, то полюбовничек этот полез бы обниматься не здесь, а в Кесарии… Следовательно, сирийцы.
Враги, кругом враги!..»
Пилат резко обернулся и быстро обошёл вокруг колонны — убедиться, что за ней по-прежнему никого нет, — а вернувшись, позаботился о тыле.
«…Но в любом случае, у них рука настолько длинна, что достаёт и до покоев дворца Ирода. Во всяком случае, они точно знали, когда он, таясь, выйдет из потайного хода. Значит, для них не секрет и его переодевания!.. И куда шёл знают!.. О нарушении закона Империи! Какой стыд!»
Лоб Пилата покрыла холодная испарина.
«…Но почему не доставили труп к самому потайному ходу? Или лучше — в темноте самого подземного хода? Темнота — и вдруг объятия! И ничего не видно! Всё—сплошная агония!..»
Пилат содрогнулся.
«…Но нет, дождались, пока я подойду к кварталам любви. Что же получается?.. Получается, что о расположении подземного хода они не знают? Уф! Хоть начальник охраны не с ними! Значит, всех, кто о тайных выходах из Иродова дворца мог знать, начальник охраны, как тогда и намеревался, уничтожил. Всех…»
Пилат вновь стал обходить колоннаду.
«…Нет, это и не сирийцы: те бы просто — нож к горлу… Всё можно было сделать прямей, грубей — и надёжней… Но почему-то не сделали…
А наниматель убийц — свой. Но кто?..
…Кто бы они ни были, очевидно одно: им важно было каким-то образом соотношение сил во власти над провинцией изменить. Изменить… Изменить?.. Они хотят изменить! Идти у них на поводу нельзя! Всё делать наоборот! Следовательно, утро надо провести как всегда, как будто ровным счётом ничего не произошло! Надо играть роль человека, держащего в руках власть как никогда крепко! Нет, не играть, а, отбросив все недавно появившиеся сомнения, быть им — человеком власти!..»
Пилат вошёл во внутреннее помещение дворца и дважды хлопнул в ладоши.
Появился чернокожий раб-прислужник. И, предугадывая обычное утреннее пожелание наместника, — с водой для умывания. Как всегда.
Что ж, день, действительно, начинался почти как всегда…
Начальник полиции был худ, хром и хрипат. Но, несмотря на хромоту, подвижен — как бывают подвижны только такого телосложения обитатели рыночной площади.
Он был уроженцем города. Наместники менялись, а он оставался. Надо полагать, потому, что все предшественники Пилата им были довольны.
Действительно, что-что, а докладывать начальник полиции умел мастерски. Начинал он всегда с самого незначительного — с очередных вызывающих выходок священников, ради популярности задиравших римских должностных лиц, не посягая, впрочем, на божественного императора и самого наместника. А завершал — самым для Пилата интересным: убийствами из ревности. Обстоятельства именно подобных преступлений Пилат любил выслушивать во всех подробностях.
В сущности, Пилат всегда проводил целые предварительные расследования — разумеется, умозрительные, без выхода на место преступления. Во всех подвластных ему городах.
Каждый из начальников полиции нисколько не удивлялся этой слабости своего очередного начальника — тот же повышенный, точнее сказать воспалённый, интерес проявляли и все его предшественники. Собственно, и сам начальник полиции Иерусалима более других интересовался убийствами именно этого рода, и потому он всегда отправлялся на места преступлений самолично, якобы для более полного ознакомления с подробностями дела — в интересах соблюдения законности в городе.
Но кроме собственно интереса для начальника полиции была и выгода. При докладах об убийствах из ревности ощущался дух своеобразного мужского единения, — а как иначе строить и укреплять те самые взаимоотношения, которые только и позволяют подчинённому не бояться за свою должность?
— Всё? — пренебрежительно-брезгливым тоном, обязательным для должностного лица с более высокой ступени иерархии, спросил наместник после того, как начальник полиции закончил перечисление случившихся в городе за прошедшие сутки безобразий. Всех, включая и убийства двух торговцев, погибших явно от разбойников, собиравших с торговцев дань помимо Римской Империи. Схватить этих всем известных властителей ночного Города «почему-то» — наместник усмехнулся — не удавалось. Было и новенькое: повадились в последние дни головы друг другу резать. Вот и сегодня: мать отр`езала голову сыну, жена — мужу, брат — брату, а четвёртая голова была отделена неизвестно кем. — Это всё?
— Нет, игемон, — сладко-многообещающе осклабился начальник полиции. — Этой ночью произошло весьма интересное убийство. Я бы сказал, необычное. И даже красивое.
— Двойное?.. Тройное?..
Начальник полиции загадочно поигрывал губами.
— Неужели… четверное? Она и их… трое? — деланно округлил глаза Пилат. А чего не округлить: трое одну — одновременно?
— Нет. К сожалению, одинарное. Но о-о-очень странное.
— Чем же? — якобы разочарованно спросил Пилат.
— А всем, — продолжал ухмыляться начальник полиции. — И местом, и способом, и орудием убийства… И тем, что убитый не только не опознан сразу, но и, похоже, не будет опознан никогда.
— Вот как? Почему?
— Убитый явно не из местных. Приезжий…
— Разве? — изобразил особую заинтересованность Пилат. Для этого понадобилось некоторое усилие: Пилат прекрасно знал, что любовник его жены — уроженец Рима. — Докладывай по порядку — и подробно.
— Сегодня в квартале развалин стражники наткнулись на следы крови и по ним вышли на труп…
«Был, был караул!..» — пропустило удар сердце Пилата.
— Они разве патрулируют развалины? — сглотнув, спросил Пилат.
— Вообще-то нет, — поднял бровь начальник полиции. — Но раз в неделю обязаны всё там осматривать. Просто спутали день обхода.
«Что значит—„спутали”? Так вызывали караул или нет?» — напрягся Пилат. Напрягся, но виду не подал.
— …Вызвали меня. Место пустынное, следы сохранились все. Труп был изувечен — голова размозжена настолько, что опознать труп не сможет никто. За исключением разве что жены — его или… хе! чужой. Скажем, по родинкам на теле. Жаль только, что в таких случаях жёны становятся смиренницами… чтоб их!.. и ничего не помнят. Итак, лишая труп головы, убийца, видимо, пытался скрыть нанесённые перед убийством побои.
«Побои? Какие побои? Ах, побои…» — усмехнулся про себя Пилат. И кивнул, тем побуждая начальника полиции к более быстрому ведению доклада.
— Он — не из местных, — продолжал начальник полиции, — это точно. Возьмём, к примеру, покрой хитона. А плащ! Да и сандалии такие делают только на побережье. Словом, вещи и там дорогие, а у нас — и вовсе не подступиться. Но в Городе ни один из состоятельных жителей ни в эту ночь, ни в предыдущую не пропадал. Это уже установлено. Следовательно, приезжий.
— Ограбление? — приподнял бровь Пилат.
— Нет, игемон. На поясе у трупа обнаружен кошелёк. Кстати, обилие находившегося в нём золота также позволяет предположить, что человек этот в деньгах не нуждается. Но, судя по изысканности одежды, он явно не торговец.
Пилат, всадник и сын торговца, поморщился.
