Роберт Менассе - Блаженные времена, хрупкий мир
Он жив! услышала она чей-то голос. Он жив! Он жив! Его надо положить по-другому, он может захлебнуться, когда голова у него так закинута. Ради Бога, не надо, это очень опасно, если есть внутренние повреждения! Верно, верно, его надо оставить так, пока не приедет полиция! Ему не нужна полиция, ему нужна скорая помощь, скорую уже вызвали? Он у нас захлебнется, я закончил курсы первой помощи, и, нет, перестаньте, пожалуйста, сами будете отвечать. Крови не видно, кровотечения у него нет. Это голос Лео. Юдифь встала и принялась пробираться сквозь толпу. В это мгновение молодой человек открыл глаза и улыбнулся, наполовину удивленно, наполовину застенчиво. Удивленные возгласы. Он осторожно встал и принялся осматривать себя. Стало так тихо, как в начале налета. Никто не шевелился. Вас ранило? спросил наконец Лео.
Не знаю, сказал молодой человек, раздался выстрел, потом я почувствовал удар вот сюда, в бедро, ох, что у меня с головой, сказал он, массируя затылок. Он отвернул полу пиджака и стал разглядывать свое левое бедро, вот сюда, сказал он, но ничего не было, ни дырки от пули, ни крови. Странно, сказал он, я думал, что… и… и потом меня так отбросило, он снова потер затылок, и я, наверное, ударился головой о стену, и дальше я уже ничего не помню. В крайнем случае, сказал он, разглядывая пиджак, она попала вот сюда. Нет, вы только посмотрите! Нет, это просто невероятно! В кармане его пиджака была видна маленькая, почти незаметная дырочка, он сунул руку в карман и вынул книгу, в которой, как все сразу убедились, и застряла пуля. Книгу Лео сразу узнал. Это была «Феноменология духа» Гегеля. Издание в черном переплете с объемистым комментарием, такое же было и у Лео.
Общий шок и немое удивление разрешились облегченным, почти истерическим хохотом, и в этот момент как раз подъехала полиция. Через некоторое время причина столь своеобразного настроения, царившего здесь, стала понятна и ей. Недоверчиво покачивая головой, полицейский, тот, что помоложе, рассматривал пулевое отверстие в книге. А этот самый Гегель, спросил он наконец, ухмыляясь, он и другие книги писал? Может быть у него есть еще что-нибудь от сердца? Я имею в виду, я всегда боюсь, что пуля угодит мне в сердце.
По рации вызвали полицейский автобус, который доставил всех, кто был в баре, в ближайший полицейский участок, где они должны были дать buletinho de ocorrencia — свидетельские показания. В полицейской дежурке, освещенной мертвящим неоновым светом, перед двумя полицейскими, которые сидели за шаткими столами и строчили на допотопных пишущих машинках, настроение у всех быстро испортилось. Через открытую дверь было видно, как по коридору грубо волокут или, подталкивая в спину, ведут каких-то покачивающихся людей, пьяных и полуголых трансвеститов. Юдифь все время посматривала на эту дверь, ей казалось, что она смотрит на экран и камера с громким стрекотом крутит пленку, на которой появляются и вновь исчезают небритые подбородки, рты с выбитыми зубами, синяки под глазами. Лео стоял рядом с Юдифью и, стараясь успокоить ее, то и дело сжимал ее руку. Он испытывал страх, ведь полицейские могли обнаружить, что она накачалась кокаином. Казалось, в этом помещении стоит абсолютная тишина, хотя все время звучали то вопросы, то ответы и оба полицейских стучали по клавишам машинок. После бара Эсперанса это местечко для нас — бар Безнадежность, сказал тот самый паренек, которого чуть не подстрелили. Несколько человек ответили ему на его вымученную шутку вымученными улыбками.
Когда всех допросили и все подписали свои показания, каждый постарался поскорее уйти.
Внезапно Лео, Юдифь и этот молодой человек оказались одни на ночной улице возле полицейского участка. А не пойти ли нам куда-нибудь промочить горло? спросил Лео. Ничего не имек против, сказал молодой человек, я как раз не знал, чем мне сейчас заняться. Это было начало — нет, не дружбы, это было начало их отношений.
Они обнаружили маленькую забегаловку совсем рядом, что-то вроде гаража, с обыкновенной в таких случаях хромированной стойкой и привинченными к полу табуретами, а перед ними, на бетонированной площадке, несколько складных металлических столов и облезлых, бурых от ржавчины стульев с остатками желтого лака. Кафе находилось напротив большого, ярко освещенного универмага «Иотапетес», но Лео не обращал на него внимания. Заказали полдюжины перепелов и пиво.
Юношу звали Роман Гиланиан, он был из Вены. Ему было двадцать шесть лет, несколько больше, чем предполагал Лео. Он был талантливым молодым человеком, «Феноменология» Гегеля в кармане — о чем тут говорить! Но в голове у него явно гулял ветер.
Страшно подумать, что было бы, сказала Юдифь, если бы у вас в кармане не оказалось книги. Тогда я была бы виновата в том, что вы…
Как знать, может быть появится и другая возможность для меня стать вашей жертвой, сказал Роман и поклонился Юдифи, по-детски вытаращив глаза.
Ну что ж, сказал Лео, он нервно откашлялся, так вот что я хотел сказать. Лео проявлял нетерпение. Он хотел узнать о Романе побольше, чем он занимается, как объяснить то, что он носит в кармане «Феноменологию» Гегеля.
Роман рассказал, что приехал в Сан-Паулу совсем недавно. Он работает в университете.
Вы преподаете философию? спросил Лео.
Нет, сказал Роман, австрийскую литературу, я преподаватель на кафедре германистики.
А Гегеля вы читаете для удовольствия? недоверчиво спросил Лео.
Нет, но я был бы вам очень благодарен, если бы вы показали мне, как надо читать Гегеля, чтобы получать удовольствие, сказал Роман. В общем, это странная история, продолжал он, я боюсь, вы мне не поверите. С другой стороны, после всего, что случилось…
Расскажите, сказал Лео. Да-да, рассказывай, сказала Юдифь.
Ну хорошо, сказал он, вся эта история произошла не так давно в Вене, прямо перед моим отъездом, и задела меня самого только отчасти. Раз в неделю я играл в футбол в одной компании любителей. Естественно, в контактных линзах, сказал он, заметив, что Лео и Юдифь бросают удивленные взгляды на его очки с толстыми стеклами, кроме того, как я уже сказал, это были игры исключительно для удовольствия и развлечения, там собирались одни только любители, бить по мячу как следует никто не умел. Было одно лишь исключение: это наш вратарь. Блох — так его звали — был раньше знаменитым вратарем в одном из клубов высшей лиги, но он был слишком нечестолюбив, чтобы сделать настоящую спортивную карьеру и разбогатеть. Он был блестящим вратарем с великолепной реакцией, но — и об этом нужно обязательно сказать заранее — я никогда не замечал, что он был человек с фантазией. Наоборот. Все, кто был с ним знаком, знали, что ему никогда не придет в голову себя как вратаря сравнить, скажем, с тигром. Тигр из Шпенадльвизе, или что-нибудь в этом роде. Ничего подобного.
Для него тигр был тигром, а вратарь вратарем. Вообще по профессии он был монтер. Тоже деятельность, которая, прямо скажем, фантазию не будит. Знаете ли вы, чем, собственно, монтер занимается? Вот видите. Даже само название профессии не дает пищи воображению. Ну хорошо. История началась после одного матча, который мы выиграли только благодаря тому, что Блох не пропустил ни одного мяча. Ему удавалось брать или отбивать самые верные, самые каверзные мячи. Хотя, как бывший профессионал, он был, так сказать, образованным вратарем, гораздо лучше тех, которые обычно играют за любительские команды, но, с другой стороны, в любительских матчах вратарь значительно чаще попадает в безнадежные ситуации, потому что защитники, как правило грузные и неповоротливые игроки, непрерывно допускают ошибки и то и дело дают нападающим соперника шанс забить, который может использовать даже самый неопытный любитель, а защита вратаря не прикрывает. Я рискну утверждать, что ни один из самых лучших современных вратарей, таких, как Дино Зофф, или Зепп Майер, или Фридль Консилиа, не смогли бы защитить нашу команду от гола в этом матче. После игры мы, как обычно, пошли еще посидеть в кафе. Пошли с нами и несколько игроков из команды соперников. Вы можете себе представить, что виртуозная игра Блоха обсуждалась и восхвалялась достаточно. Вдруг Блох сказал: какое же это искусство, ловить рукой кожаный мяч. Мы подумали было, что он из скромности хочет принизить свои достижения, как он вдруг начал говорить что-то о духе и материи, о том, что действительность не может устоять перед духом, и так далее, я тогда удивился его выражениям, когда он сказал, что мол, следовательно, абсолютное знание должно абсолютно подчинять себе реальность. Все в мире функционирует по одному и тому же принципу, говорил Блох, это, так сказать, один-единственный дух, который одинаково проявляет себя как в политике, так и в религии, искусстве, нравственности, общении, торговле, промышленности — и в спорте. Абсолютный дух производит все объективное из себя самого и держит все в своей миролюбивой власти. Другими словами, говорил Блох, если материальный мир управляется духом, то дух, продвигаясь по пути к абсолютному, может делать с материей все, что захочет. Он может даже самую агрессивную материю удерживать в своей миролюбивой власти. Он может это запросто доказать, сказал он, и не только с помощью кожаного мяча. В это мгновение Блох встал, вынул револьвер и поднял его. Вы не можете себе представить смятение в кафе. Смотрите, сказал Блох, сейчас я поймаю зубами выпущенную в меня пулю. По воле случая он стоял рядом со мной, поэтому он сунул мне в руку револьвер, отошел на несколько шагов и крикнул: Стреляй в меня, давай, нажимай курок. Конечно, я не мог этого сделать, я просто не мог в него выстрелить. Я беспомощно держал в руках оружие, когда игрок из команды соперников крикнул мне, чтобы я спокойно нажимал на курок, потому что револьвер, по всей видимости, вообще не заряжен. Ах, не заряжен, крикнул Блох, подскочил ко мне, вырвал у меня из рук револьвер и выстрелил в висящую на стене картину, на которой был изображен трубящий олень в лесу. Пуля сделала в картине дырку, как раз в том месте, где было изображено туловище оленя. Пожалуйста, сказал Блох тому парню, который сомневался, что оружие заряжено, он заряжен! Но, как известно, ни олень, ни картина духом не обладают, я боюсь, что и ты против пули шансов не имеешь, парень. Теперь он сунул револьвер в руки тому парню и сказал: Наберись храбрости и стреляй, прямо мне в лицо. Он развернулся и пошел в конец того зала, где мы сидели. И как все-таки ужасно люди реагировали, в том числе и я. Одни хотели просто интересного зрелища и кричали: Стреляй! Стреляй! Другие, которым все это было не по душе, просто сидели, застыв, не шевелились и ничего не говорили. Никто не сделал попытки отнять у парня оружие или разрядить его, успокоить Блоха и тех, кто с ним спорил. Царила атмосфера предвкушения чего-то страшного, как будто все это происходило в кино. Блох стоял, высоко подняв голову, руки по швам. Безумец нажал курок. Блох сделал хватательное движение ртом и затем подошел к нашему столу с сильно растянутыми губами, как будто судорожно пытался изобразить улыбку перед фотографом. В зубах он держал пулю. Он обошел нас всех и всем улыбался той же улыбкой, показывая пулю. Потом вынул пулю изо рта, прокричал: Мелкие душонки! и вышел.
