Александр Ширванзаде - Хаос
Было уже за полночь. Шушаник все еще сидела у изголовья отца. В углу комнаты, на голом полу, не раздеваясь, улеглись мать и тетя. Давид с детьми спалив соседней комнате. Умирающий раскрыл глаза и осмотрелся: он искал Шушаник. – Чего ты хочешь, папа? – спросила дочь еле слышно.
Паралитик взглянул на нее. Глаза его были поразительно осмысленны словно душа умирающего переместилась во взгляд, как в последнее пристанище. Он повернул голову к Шушаник и вытянул бледные губы.
Девушка догадалась, что отец хочет поцеловать ее, и, нагнувшись, сама припала к нему губами. Коснувшись иссохшей руки больного, она в ужасе вскочила и разбудила домашних: паралитик доживал последние секунды. На миг он раскрыл глаза, посмотрел на сестру, на жену, на брата и, наконец, устремил прояснившийся взгляд на дочь. Несчастный не мог выразить своей последней воли – попросить прощения у близких за причиненные им страдания. Умер он настолько спокойно, насколько беспокойно прожил последние семь с половиной лет. И когда вдова накрыла платком его окаменевшее лицо, в комнате раздались рыдания Шушаник.
На другой день тело Саркиса перевезли в город. Мадам Анна не хотела, чтобы похороны прошли без заупокойной обедни. Микаэл просил Давида ничего не жалеть для пышных похорон, но вдова от этого отказалась:
– Не надо, Саркис давно уже умер.
Шушаник поехала в город с Антониной Ивановной.
– Не плачьте так, – уговаривала она девушку, – неужели мало вы перестрадали за эти семь лет? Не мог же он поправиться, хорошо, что умер естественной смертью.
– Да, отец умер своей смертью, меня только это и утешает.
После похорон Заргаряны были приглашены к Алимянам. Вдова Воскехат распорядилась устроить у себя поминальный обед.
Тихие слезы Шушаник тронули сердце вдовы. Она полюбила эту прекрасную девушку еще с той поры, когда Шушаник ухаживала за Микаэлом. Утешая Шушаник, Воскехат смотрела на нее с материнской нежностью, гладила пышные волосы, целовала щеки. Будут ли так горячо оплакивать смерть Воскехат ее близкие? Ах, какая любящая дочь, какое чуткое сердце! Почему не она ее невестка, жена Смбата, – вот эта бедная девушка, в скромном траурном платье, столь же кроткая, сколь и прекрасная. Почему мать внуков Воскехат – иноплеменница, которую она не любит и не полюбит никогда? Они не понимают друг друга и никогда не поймут…
После обеда явился Аршак вместе с Алексеем Ивановичем и сообщил, что вечером уезжает за границу. Воскехат была осведомлена о страшной болезни младшего сына и теперь сама торопила его ехать лечиться.
Алексей Иванович отозвал сестру.
– Ну, теперь ты можешь быть спокойна, я уезжаю.
– Куда?
– За границу.
– Зачем?
– Уезжаю с Аршаком.
– В качестве кого?
– В качестве попутчика и наблюдателя.
– Алексей, имей же самолюбие, умоляю тебя! – воскликнула Антонина Ивановна.
– Удивительное ты существо, сестричка. Точно я навязываюсь кому-нибудь. Сам же твой досточтимый супруг просит меня сопровождать Аршака. Парень языков не знает, не путешествовал никогда, болен и неопытен, – нужно же приставить к нему, так сказать, какого-нибудь почетного гида? Можешь вообразить: теперь Смбат Маркович не только примирился со мною, но и начинает любить меня. А мне жаль Аршака. Я должен всячески стараться спасти его, пока не поздно…
– А твоя служба в Москве?
– Я уже послал прошение об отставке.
– Дальше! – воскликнула Антонина Ивановна возмущенно.
– А что же дальше? Останусь в распоряжении Смбата Марковича.
Антонина Ивановна прошла к Смбату, отвела его в сторону и спросила:
– Мой брат по вашему желанию сопровождает Аршака за границу?
– Да.
– И вы думаете, что он человек надежный?
– Вполне. Более подходящего человека я не знаю. – Объявляю вам, что снимаю с себя всякую ответственность за своего брата.
– Антонина Ивановна, я вас прекрасно понимаю и хвалю вашу гордость; но люди живут не как хотят, а как могут.
В словах Смбата жена уловила скрытую мысль. В них она уловила намек на примирение, примирение вынужденное и необходимое. Ясно одно: они должны жить не разлучаясь, они обязаны нести свой крест и не могут отказаться нести его, поскольку оба любят своих детей.
Час спустя Антонина Ивановна с Заргарянами отправилась на промысла, оставив детей у свекрови. Дорогою она беседовала с Шушаник о положении рабочих. Ее известили, что вечерние курсы разрешены.
– Будем и впредь вместе работать, не правда ли? – спросила Антонина Ивановна.
– Как вам угодно.
– Не только угодно, но я даже прошу вас, Шушаник. Ах, хорошо иметь благородного и искреннего друга! Не так ли?
И она еще раз обняла и поцеловала девушку с материнской нежностью. Шушаник была тронута этой искренней лаской: отныне совесть ее чиста.
Смбат и Микаэл отправились на вокзал провожать Аршака. Они просили Алексея Ивановича всеми силами воздействовать на брата, чтобы он раз и навсегда бросил позорные привычки.
– Даю вам честное слово, что приложу все усилия, – ответил Алексей Иванович на этот раз вполне искренне.
Однако Смбат и Микаэл в глубине души плохо верили в выздоровление Аршака – уж слишком запущена болезнь.
В недалеком будущем Микаэл представлял полуживое тело брата, покрытое язвами. Подобных случаев ему приходилось видеть немало среди друзей, и он удивлялся, как ему удалось избежать этой ужасной болезни. Микаэл вспоминал недавнее прошлое и содрогался. Как ему ненавистна теперь эта бесцельная, бессмысленная жизнь!
– Больше ста тысяч придется выкинуть на постройку новых вышек и резервуаров.
Эти слова Смбата больно укололи Микаэла.
Он окинул брата неопределенным взглядом и не проронил ни. слова.
– Я еще не считаю каменных зданий, машин и котлов, – продолжал Смбат. – Нет, что я говорю, этот проклятый пожар причинил нам убытку на полмиллиона.
– И тебя сильно огорчает этот убыток? – спросил Микаэл.
– А тебя нет?
– Вознаградил ли ты Давида Заргаряна? – спросил Микаэл, как бы не слыша вопроса.
– Ведь он же сам в твоем присутствии сказал, что вознагражден с избытком.
– Мало ли что говорил! Заргарян человек бескорыстный. Но неужели ты не чувствуешь, что обязан отчислить ему какую-нибудь сумму?
– А сколько бы, по-твоему?
– По крайней мере столько, чтобы он полностью мог обеспечить свою семью.
– Вот как! – воскликнул Смбат удивленно. – Уж больно ты щедр.
Микаэл промолчал. Приехав домой, он зашел к Смбату, сел за письменный стол и набросал несколько строк на листке бумаги.
– Возьми, – небрежно бросил он Смбату бумагу и встал.
– Что это? Ты отказываешься от своей доли в наследстве?
– Как видишь – да.
– Ты еще ребенок, настоящий ребенок, – промолвил Смбат, отбрасывая бумагу.
– Думай как хочешь, а пока что бери эту бумагу и уплати Марутханяну мои долги – вот все, что мне нужно от тебя.
– Не дури! Если ты обижаешься за Давида Заргаряна, можешь выписать ему сколько хочешь, на это я.тебе даю полное право. Вот чековая книжка, – сказал Смбат, кладя ее перед братом.
– Ладно, – ответил Микаэл, – об этом поговорим завтра, а моя бумага пусть на всякий случай лежит у тебя.
И Микаэл прошел в свои комнаты, куда не заглядывал вот уже пять месяцев. Здесь все оставалось как было. Он оглядел роскошную мебель, убранство и горько улыбнулся. Все, связанное с прошлым, казалось ему теперь нелепостью. Он запер двери и вернулся к брату.
– Пусть и этот ключ останется у тебя.
– Да ты смеешься, что ли?
– Я делаю то, что подсказывает мне сердце. Сказал же я, что отныне я твой приказчик, – вот и все. К этому дому у меня больше нет никаких претензий, – все твое…
Микаэл быстро вышел, оставив ключ на столе.
Смбат удивленно посмотрел ему вслед и после минутного раздумья решительным движением спрятал в стол ключ и бумагу. На следующий день он отправил Срафиона Гаспарыча к Марутханяну, чтобы покончить дело миром. Смбат брал на себя обязательство уплатить половину долгов Микаэла при условии уничтожения всех подписанных братом долговых обязательств.
– Согласен! – заявил Марутханян. – Не случись пожара, – копейки бы не уступил.
В тот же день Марутханян вызвал Суляна.
– Друг мой, – обратился он к нему, – теперь мы можем купить нефтяные участки. Тебе отойдет пятая доля всей прибыли. Ну-с, посмотрим, как пойдет дело при твоем образовании и при моих деньгах и моем уме!
Через неделю Сулян оставил службу у Алимянов и сделался компаньоном Марутханяна.
Прошли первые дни траура.
Шушаник свыклась с горем и успокоилась. Теперь она все время проводила у Антонины Ивановны, целиком отдавшись работе. Приближались жаркие летние дни, открытие вечерних курсов откладывалось на осень. Антонина Ивановна собиралась отвезти детей на дачу.
Глаза Шушаник всюду искали Микаэла. Часто она навещала приятельницу в тайной надежде встретить его. Между тем Микаэл почему-то перестал бывать у невестки и вообще не показывался нигде. Оказалось, что он перебрался на отдаленные промысла. Что бы это могло значить? Неужели теперь он начинает ее избегать? Неужели право на пренебрежение перешло к нему? Уж не обиделся ли он за то, что Шушаник до сих пор ни единым словом не поблагодарила его? Но разве беспредельная благодарность выражается словами? Разве Микаэл не чувствует перемены в ее душе?
