Леонид Сергеев - До встречи на небесах
— Здесь полдеревни носит мою фамилию, — сказал он. — Здесь прошло мое детство. По этому дубу я лазил мальчишкой, в этом пруду удил карасей… На этом месте почтальон вручил мне похоронку на отца.
Мы подошли к палисаднику, где какая-то старуха, дальняя родственница Мазнина, рвала цветы для покойной.
— А вот отсюда мой дед стрелял в царя, когда тот плыл на пароходе, — сказал Мазнин, но старуха сразу на него шикнула:
— Тише ты! Разве ж об этом можно говорить!
Мы свернули на кладбище, и Мазнин, кивая то налево, то направо, подробно рассказывал об умерших родственниках.
— А сюда положим мать, — он показал на свежевырытую могилу. — А рядом место для меня… Есть люди, которые чуть ли не со дня рождения готовятся к смерти или никогда не забывают о ней и попусту не тратят ни минуты и пекутся о своем здоровье, стараются продлить жизнь. Смешно! Ведь все живое должно умирать в свое время.
Мазнин всегда жил на износ, не экономил ресурсы здоровья, смолил папиросы, глушил водку — делал все, чтобы сократить жизнь. После смерти брата и матери вообще впал в крайность: составил завещание, привел в порядок архив — ясно, это было подведение итогов, настрой на Тот Свет (я все боялся, что он и гроб себе закажет и начнет думать, как бы покрасивей уйти из жизни). Однажды в застолье спрашивает:
— Вы знаете, где лежат умершие поэты?
— На кладбище, где ж еще? — усмехнулся Владимир Дагуров.
— Не-ет. Они лежат в искривленном пространстве.
И такие загадки задавал Мазнин. В те дни он то лихорадочно писал стихи, то ударялся в романтические приключения и устраивал их одно за другим, торопливо, как бы наверстывая упущенное. Случалось, увидев мельком какую-нибудь женщину, совсем терял голову и, забросив все, уезжал, сумасшедший, с ней в Таллинн или Ригу.
— Вот чудо! — восклицал. — Встречаешь незнакомую женщину, и она кажется совершенством, и сразу отдаешь ей душу!
Как-то выходим из Пестрого зала прилично нагрузившись, направляемся к гардеробу, а там две наши окололитературные дамочки, которые только что сидели за нашим столом, кидают монету — кому провожать Мазнина.
— Да вы что, — говорю, — поделить не можете?
— Но ведь он гений! — в один голос отвечают дамочки.
Кажется, в тот же вечер и сам Мазнин, идиот, это подтвердил:
— Все вы дерьмо, а я гений! (слово в слово повторил бессмертное изречение Авсарагова — они, недоумки, словно сговорились).
И что на него нашло? До этого бережно относился к друзьям — для каждого находил добрые слова, а тут вдруг с чего-то накрутил себя и его занесло — я прямо содрогнулся от его выпада. Позднее, он немного понизил себя в табели о рангах:
— …В детской литературе в первом ряду Чуковский, Маршак, Барто… Во втором — Берестов, Токмакова… Мы в третьем ряду — Кушак, я, Коваль, Яхнин (нас с Тарловским не упомянул — видимо, по этой классификации мы в четвертом ряду, а может и еще дальше, болтаемся где-нибудь в конце табели).
Как-то в вагоне метро мы с Мазниным разбирали чью-то рукопись (ехали в ЦДЛ). На «Баррикадной» выходим, Мазнин останавливается, оборачивается.
— Смотри, какая женщина сидела напротив нас.
Я смотрю — действительно, симпатичная особа смотрит нам вслед, улыбается. Мазнин машет ей, зовет с нами. Двери закрываются, состав отходит, женщина все смотрит на нас, улыбается.
— Эх! — вздохнул мой друг. — А ведь она могла бы изменить всю мою жизнь.
Что удивляло — Мазнин, осел, не мог влюбиться в нормальную женщину — непременно в какую-нибудь несчастную, с изломанной судьбой. Такой была немка Валентина, вертлявая редакторша с телевидения, которая слишком придавала значение украшениям — они, по ее словам, «несли эстетическую функцию». Она невероятно гордилась своим происхождением, постоянно искала повод блеснуть эрудицией и не говорила, а вещала какие-то фразы из сентиментальных романов. Нервная, раздражительная особа, она то и дело падала в обморок, и Мазнин постоянно вызывал неотложку. Только однажды я заметил, что она попросту ловко имитирует обмороки. Почему-то они случались с ней каждый раз, когда Мазнин подолгу разговаривал с другой женщиной. Потеряв голову от этой пустозвонки, Мазнин поступил честно (если здесь уместно это слово): привез ее домой, знакомить с женой и дочерью (кстати, и в этом эпизоде немка хороша — для чего поехала — непонятно). Жены Мазнина дома не было, а дочь, узнав, в чем дело, фыркнула и ушла в другую комнату. Мазнин взял костюм и книги и переехал к немке.
Мы, его друзья, естественно, обрушились на него с негодованием и требовали, чтобы он вернулся в семью.
— Тоже мне, моралисты! — громыхал Мазнин. — И кто мне это говорит?! Отпетые гуляки! Мерзавцы! (этим словом он одаряет только близких друзей и произносит его смачно, растянуто, роскошным баритоном). Ну, ясно — лучшие радетели нравственности бывшие бабники и разные председатели обществ трезвости, вроде С. Гагарина (никчемный прозаик) — бывшие алкаши! Пошли вы на х…! Жена моя — дура и предательница. Она, как жена Гете, не прочитала ни строчки из всего, что я написал. Мерзавка! А Валя меня сразу оценила… По-настоящему меня может оценить только такая женщина, тонкая, интеллигентная… У нас отношения на высоком интеллектуальном уровне. К тому же, я наконец-то, встретил хорошую собутыльницу, — с улыбкой добавлял он.
В те дни жена Мазнина по телефону звонила то мне, то Тарловскому:
— Что вы его выгораживаете?! Он сумасброд, псих ненормальный!.. Может два дня пролежать отвернувшись к стене!..
А то и похлеще:
— Что вы его оправдываете?! Это такая двуличная сволочь! Он обо всех вас такое говорил!
Надо сказать, подобные многосложные и яркие романы — существенная часть нашей жизни, и я не собираюсь их скрывать (позднее и себя выверну наизнанку, устрою себе самосуд), но и особенно смаковать их не стану; к тому же, эти романы были так давно, что уже не вызывают раздражения даже у наших жен, а другим и вовсе неинтересны; я рассказываю о них только для того, чтобы вновь ощутить атмосферу того времени.
Много лет, почти каждый вечер я выпивал с Мазниным и Кушаком в ЦДЛ, а после его закрытия, мы шли к Пал Палычу, рабочему ЦДЛ (колоритнейшая фигура и первостепенный выпивоха), благо он жил в двух шагах. Или нас приглашали к себе какие-нибудь любительницы поэзии. То было замечательное время — его нельзя втискивать в очерк, оно тянет на целый роман.
Жена Мазнина злая особа с лицом кинозвезды. Она работает литературным редактором (и, вроде, неплохо знает русский язык, поскольку несколько раз в компании по делу поправляла высказывания мужа); казалось бы, она должна понимать, что творческим людям необходимо общение с друзьями, но она не понимает и всеми силами делает из мужа затворника, обедняет его жизнь. Стоит кому-нибудь из друзей позвонить, как она сразу бестактно:
— А зачем Игорь тебе? А его нет и когда будет, не знаю (но в трубке слышен голос Мазнина).
Мне иногда строго добавляла:
— Как он с тобой встретится, обязательно напьется и попадет в историю. С тобой связаны одни неприятности. (По словам Авсарагова, она называла меня «законченным алкоголиком»).
Хотя, когда ей была нужна моя помощь (чтобы я на своем драндулете перевез их на дачу) или принял внучку в изостудию, в ее голосе звучали почти ласковые нотки.
Не друзьям, просто знакомым мужа, она может отчеканить:
— …И не звоните больше! (чтоб не разрушали их тихое счастье).
Недавно Штокман рассказывал:
— …Я позвонил просто узнать самочувствие Игоря, поговорить, а она, не зная, кто я, хамски отчитала меня и швырнула трубку. Что за стервозность?!
Жена оберегала Мазнина от случайных романов и выпивок, тряслась над ним, детиной, как клуша над цыпленком; когда у него случались загулы, разыскивала его, притаскивала домой, отпаивала травами, ставила компрессы. Бывало, приезжала в клуб и уговаривала Мазнина ехать домой, а если он не соглашался, садилась рядом и незаметно, страшно морщась, выпивала его водку, чтобы ему поменьше досталось. Она заботилась о нем по-настоящему (что похвально), только напрасно грубила его друзьям, наивно, по-бабьи, считая, что они спаивают ее «Игоряшу». Между тем он накачивался с кем угодно: около дома у ларька с местными забулдыгами, на вокзале с транзитниками и бомжами, при этом всем читал стихи. Известно, если человек хочет выпить, он выпьет, а не хочет, насильно ему в рот не вольешь.
Позднее жена Мазнина свыклась с тем, что муж время от времени заводит любовницу, а в него внезапно вселился комплекс вины.
— С женой и любовницей сложность одна — два раза приходится ужинать, — шутил Валерий Шульжик. — Ведь если не поешь дома, жена заподозрит неладное.
Но Мазнин терзался тем, что обеих женщин делает несчастными. Мы-то, его друзья, были уверены в обратном: что и жена и любовница высасывают из него все соки. В конце концов Мазнин выбрал лучший вариант — снял комнату и в уединении написал неплохие стихи.
