Белобров-Попов - Русские дети (сборник)
— Зачем вы нам это рассказываете? — спросил еврейский атлет Голодец в том месте, где явился призрак Банко.
А Вася, предатель, стал издеваться, изображая:
— Я призрак Сбербанка!
Пал Тиныч ничего не ответил ни ему, ни Голодцу — рассказывал дальше, и постепенно к нему вернулась память. Целыми строками:
Лишь сыновей рожай. Должна творить
Твоя неукротимая природа
Одних мужей!
— Это к ЕГЭ, что ли? — осенило практичного Голодца.
Но Пал Тиныч не ответил — он всё тащил и тащил детей за собой во тьму Шотландии, где королева не может смыть с рук кровавые пятна.
Про пятна понравилось даже Карпову.
— Так-то нормально, — снизошёл он. — А зачем нам это, Пал Тиныч?
Лишь после финальных слов Пал Тиныч объяснил — он теперь будет каждый день рассказывать седьмому какую-то историю. Про ад, например. Или про белого кита. Хотят они про белого кита?
— Лучше про белого китайца, — пошутил Вася МакАров, и Тиныч опять не понял, о чём речь.
Седьмой «А» ушёл в недоумении. Вася задержался рядом со столом учителя и почему-то шёпотом спросил:
— Полтиныч, я знал, кто такой Макбет. Но если бы признался при этих быдлах — они бы меня затралили.
— Я понимаю, Вася. Не переживай.
Пал Тиныч и раньше усложнял свои уроки — он давал русскую историю, которая шла по программе, параллельно с европейской. Ему хотелось, чтобы у детей было объёмное представление — три дэ , как сказал бы Вася. Теперь же он превращал каждую встречу с детьми в ликвидацию чёрных дыр и белых пятен — по крайней мере, в седьмом, своём экспериментальном, как он его называл про себя, классе. Он старался впихнуть им в головы всё, что упало с корабля — и пошло на корм рыбам. Все ценные знания, принесённые в жертву самодеятельности, тестам, Интернету и заговору — или, по крайней мере, то, что он мог рассказать.
— Всё это есть в Сети, — недоумевал Голодец, но Миша Карпов, которому чрезвычайно понравился Данте в вольном пересказе Пал Тиныча, заткнул его встречным вопросом:
— А ты, Гошан, будешь читать это в Сети?
Пал Тиныч освоил наконец, на радость директрисе, интерактивную доску и показывал семиклассникам репродукции великих картин — группировал не по мастерам, а по сюжетам, чтобы было интереснее. И понятнее.
— Рождество, видите? Младенец Иисус в яслях. Да, Вася, это тоже называется ясли . И обратите внимание — вместе с Марией, Иосифом, пастухами или волхвами (это волшебники, Вася) на каждой картине — осёл и бык.
Электронная указка тычет в Боттичелли, Дюрера, Брейгеля-старшего и художника, чьё имя звучит как у голливудского актёра — Ханс Бальдунг Грин. И вправду, всюду эта парочка — осёл и бык. Зачем они здесь?
— Это мы зачем здесь? — продолжал сердиться Голодец, и Карпову пришлось швырнуть в атлета учебником истории. Попал!
— Я думаю, — почему-то шёпотом сказала Соня Голубева, — что осёл и бык на этих картинах — для уютности.
— Почти! — возликовал Пал Тиныч. — Они согревали своим дыханием младенца.
— А почему она вообще в таких условиях рожала? — строго спросила одна из Крюковых, кажется Настя.
Пал Тиныч начал рассказывать про царя Ирода, показал Гвидо Рени, Ди Джованни — избиение младенцев. Большой серьёзный заговор, в который поверил один лишь Иосиф.
Дети молчали, Вася подбрасывал в воздухе карандаш — он всегда что-то подбрасывал, говорил, это помогает ему думать. Он даже на физру ходил с карандашом, и Махалыч боялся, что кто-то из детей напорется на него глазом.
— Жалко младенцев, — всхлипнула вдруг Даша Бывшева.
А Даша Крюкова подошла к Пал Тинычу, когда он уже отпустил весь класс, и спросила шёпотом:
— А дальше что было?
— Ты знаешь, Даша, что было дальше. Иисуса Христа распяли. Убили.
— Так этот Ирод его всё-таки нашёл? — гневно вскрикнула девочка, и Пал Тинычу вдруг стало стыдно, что он считал её гарпией.
— Можно и так сказать.
Он занимался с седьмым «А» три месяца — дополнительный урок каждый день, и никто не ворчал. Даже Голодец в конце концов сменил гнев на безразличие — иногда и он прислушивался к рассказам Пал Тиныча. История, литература, география, музыка — без сокращений и ограничений. Для администрации у Пал Тиныча, если что, была легенда — они готовят сюрприз к Новому году. Как выкручиваться, историк ещё не решил.
В середине декабря седьмой привычно завалился в кабинет истории, и Вася МакАров уже подпёр рукой щёку, приготовившись слушать, как вдруг дверь открылась, и на пороге появилась Кира Голубева. Она была в чём-то чёрном и опасно узком. Одно лишнее движение, и что-то чёрное лопнет по швам.
— Мама, ты мне обещала! — закричала Соня.
— Я обещала сделать всё для того, чтобы ты получила хорошее образование, — сказала Кира. Каждое слово отмерено, как лекарство, которое дают в каплях. — Давно хотелось мне поприсутствовать на ваших дополнительных занятиях, Павел Константинович, не возражаете?
— Нет. Пожалуйста.
— И не только мне, — уточнила Кира. За ней в класс вошло ещё несколько родительниц — Тиныч заметил Крюкову. С ними шла директриса Юлия Викторовна, Окса, даже Диана была здесь, смотрела в пол, как будто боялась запнуться.
Дамы расселись на задних партах, «на Камчатке», как говорили в пору детства Пал Тиныча. Кто-то просто стоял в проходах — массовка, хор, кордебалет. Сегодня, по заказу Васи МакАрова, была тема — сюрреализм. Вася изменился в последнее время: он знал многое из того, что рассказывал учитель, но теперь он мог знать это на законных основаниях. А не потому, что выскочка или задрот.
Кира Голубева засопела, уже когда на электронной доске появился первый слайд — вполне безобидный Дали.
— Скажите, Павел Константинович, а это есть в программе? — громко спросила она с задней парты.
— Нет, — ответил Тиныч. — В программе уже вообще почти ничего не осталось.
— Поняла, — сказала Голубева. — Вы считаете, мы должны быть вам благодарны, что вы тут насмерть пугаете наших детей рассказами про смерть? Соня не могла уснуть после вашего Данте целую неделю, я даже водила её на специальный тренинг!
Вася МакАров неприлично хрюкнул, а Соня заплакала.
— А вы, Кира Сергеевна, разве не говорили с дочкой о том, что смерть существует?
— Это решать мне, а не вам! — взвилась Кира Голубева. Взвилась, как кострами — синие ночи или как соколы — орлами, честное слово. Диана напряжённо рассматривала какой-то рисунок на столе, и, поскольку стол принадлежал отсутствовавшему сегодня Карпову, рисунок был, скорее всего, неприличный.
— Заканчивайте, Юлия Викторовна, — буднично велела Голубева и пошла прочь из класса, подцепив на ходу дочь за руку — как будто портфель. За ней потянулись все остальные, вначале родители, потом учителя, потом — дети. Первым вышел Голодец, за ним шествовали временно осиротевшие вассалы Карпова, Даша Бывшева и сёстры Крюковы… Катя Саркисян поплакала, но ушла вместе со всеми. Только МакАров по-прежнему полулежал на своей парте, пока учитель не попросил его — пожалуйста, Вася, уходи и не волнуйся за меня.
— Я и не волнуюсь, — окрысился Вася. Хлопнул дверью.
Пал Тиныч остался в кабинете один, с интерактивной доски на него смотрел страшным взглядом Сальвадор Дали. А потом позвонила Рита.
— Во-первых, приехал Артём, — сказала она. — С девушкой, которая по-русски знает два или три слова. Во-вторых, мне звонила твоя подруга — Диана, кажется. Сказала, что у вас всё кончено и чтобы я подавилась. Это вообще как, нормально, ты считаешь?
Пал Тиныч выключил мобильник, подумал — и выбросил его в окно. Мобильник мягко упал в сугроб, наверняка не разбился — второй этаж. Бросить телефон легче, чем человека.
Когда Диана спрашивала, почему он не бросит Риту, если между ними давно уже не осталось ничего даже приблизительно похожего на любовь, Пал Тиныч отговаривался какими-то общими фразами. Правды Диана не поняла бы. Рита — при всей её резкости, холодности, нетерпимости — была самым беззащитным человеком из всех людей в его жизни. За эту беззащитность, эту беспомощность мужчины обычно и отдают всё, что у них есть, — они за неё даже умирают. Она ценнее красоты, важнее ума, соблазнительнее денег.
Пал Тиныч никогда не бросит Риту.
И не спасёт от заговорщиков ни одного ребёнка.
Ни одного!
Он вышел из школы в полной темноте, охранник посмотрел с интересом — видимо, все уже знали, что это последний рабочий день историка.
Пустая парковка, днём забитая дорогими машинами, тишина в школьном дворе, под фонарём — каток, царство Махалыча.
И вдруг кто-то налетел на Пал Тиныча из-за угла и ударил его головой в живот — не сильно, но чувствительно. Учитель не сразу, но понял — это Вася МакАров попытался обнять его и сказать этим объятием то, чего нельзя произнести словами.
