Иван Шевцов - Остров дьявола
Последняя фраза, как показалось Дмитрию Ивановичу, сорвалась у председателя невольно: он был явно огорчен и расстроен, хотя и старался скрыть свое состояние.
Какие дальнейшие шаги предпримет председатель? - спрашивал себя Дмитрий Иванович. Доложит Серому - это понятно. А как поведет себя Мирон Андреевич - человек вспыльчивый, нервный, самоуверенный и жестокий. Именно Серому обязан председатель своей карьерой - выдвижением на пост шефа КГБ. Председатель - человек принципиальный, но и осторожный и, пожалуй, в сложной обстановке может поступиться принципами. Слывет интеллектуалом, любит поэзию и, говорят, сам сочиняет. Но как считает Бойченков, интеллект его внешний, без прочного фундамента и глубоких корней. Кто его родители - неизвестно. Говорят, детдомовец. Как разведчик, скорее любитель, чем профессионал. Любитель, но не дилетант. Отличается широтой взглядов, убежденный ленинец, в то же время не чернит Сталина, не отрицает его заслуг перед страной, особенно в войне с фашизмом. Таким виделся Дмитрию Ивановичу председатель КГБ.
Приблизительно через неделю председатель пригласил к себе Бойченкова. На этот раз ему не удалось скрыть своего волнения. Он был подчеркнуто любезен и предупредителен, но какое-то смятение, чувство неловкости, беспомощности и стыда уловил Дмитрий Иванович в его смущенном взгляде. Он встретил Бойченкова стоя у окна и затем предложил сесть не у стола, а в стороне, на диване, и сам сел рядом, давая понять, что разговор будет носить полуинтимный, доверительный характер. "Я пригласил тебя, Дмитрий Иванович, в связи с делом Виктории, - начал председатель и запнулся, состроив гримасу на своем лице, отливающем нездоровой желтизной. Поправился: - Собственно, никакого "дела" нет. Вчера у меня состоялся, откровенно скажу тебе, очень серьезный и неприятный разговор с Мироном Андреевичем. Он был взбешен. Он говорил буквально следующее: "кто нам, то есть Комитету, дал право собирать компромат на первое лицо партии и государства?! Кто позволил? Ну и так далее… И, как итог - решение: всех, кто причастен к этому делу, уволить. В том числе и тебя".
Громом среди ясного неба прозвучали для Бойченкова последние слова председателя. И дело вовсе не в увольнении его из органов: он не забыл, как во время разговора о масонах раздраженный Серый уже предлагал Дмитрию Ивановичу добровольно уйти из КГБ в сельское хозяйство. Знал он и о вседозволенности и беззаконии, царящих в брежневском клане, о криминальных похождениях дочери Брежнева и ее мужа. Но здесь же особый случай. Не какие там бриллианты-сапфиры, а безопасность государства. "Что же - жена Цезаря вне подозрений", - с горькой иронией произнес Бойченков, на что Председатель, чтобы упредить вспышку эмоций Бойченкова сказал:
- Я прошу тебя не горячиться. Я тебя понимаю, но и ты должен меня понять. Есть вещи, которые выше наших возможностей. Короче, я уговорил Мирона Андреевича оставить тебя в Комитете. Только не в центральном аппарате. Временно.
- Я не о себе, - ответил Бойченков, с большим усилием сдерживая себя. - Я о товарищах. За что такая кара? В чем их вина? Что честно выполняли свой долг?
- Я постараюсь позаботиться о них, - проникновенно ответил председатель.
- В таком случае я хочу помочь вам. Искренне прошу уволить меня. Всю вину беру на себя. Думаю, что это вполне удовлетворит товарища Серого, и он не станет требовать других жертв. Да, я лично, по своей инициативе собирал этот "компромат", за что и несу персональную ответственность.
Так генерал Бойченков оказался отставным. Дремавший было ветер внезапно и резко встрепенулся, сорвал с клена золотистый лист и бросил на ступеньку крыльца. Потянуло осенней прохладой, и сдуло нить воспоминаний. Его внимание привлек этот одинокий, упавший на крыльцо кленовый лист с бирюзовыми капельками, вкрапленными в звонкое золото. В нем было что-то таинственное, загадочное - не предвестник осени с ее слякотью и холодами, а напротив, какой-то благовест, неожиданный и приятный, который мы всегда ждем даже в самое безысходное время, как последнюю надежду. Лично для себя генерал Бойченков уже ничего не ждал. Ровесник Октября - он родился 7 ноября 1917 года и гордился, что свой день рождения отмечает "вместе со всей страной" - физически он чувствовал себя вполне трудоспособным, и у себя на даче, хотя и без особого влечения, занимался садом-огородом, чтобы только отвлечься от тягостных дум. И думы эти - не о себе, а о стране, о судьбе великой державы - одолевали его неотступно, постоянно преследовали и не давали покоя. Он видел, понимал, наконец, доподлинно знал, что страна уже не сползает, а неотвратимо катится к экономическому краху, что относительная стабильность и благополучие достигаются за счет благополучия потомков, их нефти, леса и пушнины, что нынешнее поколение живет по страшному принципу: "После нас хоть потоп". Он располагал достоверной объективной информацией о деятельности, а вернее бездеятельности наших научно-исследовательских и технических учреждений, всевозможных НИИ, которые работают вхолостую, в том числе и Академия наук, возглавляемая престарелым Александровым. Добрую половину этих "двигателей прогресса" составляют бездарные начетчики в степени кандидатов и докторов, сидящие на чемоданах в ожидании виз, и столь же бездарные академики, получившие из рук Брежнева золотые звезды героя труда за никому не нужные "открытия" и "изобретения". Бойченков считал, что полученные этими учеными почести имеют политический характер. Самым ярким, показательным в этом смысле был академик Аркадий Григорьевич Гарбатов, доверенное лицо и ближайший советник Брежнева в делах международных и доверенное лицо Виктории Брежневой, можно сказать, друг семьи. В домашней обстановке Брежнев называл Гарбатова по имени, но почему-то не Аркаша, а Абраша. И хотя научный багаж Гарбатова не поднимался выше уровня провинциального журналиста, он занимал высокую должность руководителя научного центра, был депутатом Верховного Совета, носил золотую звезду Героя труда и был членом различных коллегий, редколлегий, советов и комитетов.
А сколько было подобных Гарбатову академиков экономистов, преднамеренно разрушающих своими рекомендациями экономику, академиков-историков и социологов с примитивным мышлением!
Бойченков жил один на даче. Жена часто недомогала и в конце лета перебралась на московскую квартиру до новой весны. Дмитрий Иванович предпочитал уединение здесь среди природы, особенно в первые сентябрьские дни, когда уезжают дачники и устанавливаются какая-то особая умиротворенная тишина и безлюдие. Молчал и дачный телефон, который казался теперь совсем не нужным. Первое время после его отставки друзья звонили, предлагали "повидаться", обсудить новости, которые его не интересовали, но всякий раз Дмитрий Иванович под явно надуманными предлогами уклонялся от встреч, и его оставили в покое. Одиночество его не тяготило; пожалуй напротив - давало покой и отдых душе. Общение с друзьями и знакомыми ему заменяли книги. На них он набросился с жадностью проголодавшегося, словно старался наверстать упущенное.
Открытая веранда, на которой сидел Дмитрий Иванович, выходила не на улицу, а во двор, где на старых яблонях дозревали штрифлинги и коричное. Он не слышал, как к его калитке подкатила "Волга", и только мягкий хлопок закрытой двери заставил его настороженно напрячь слух. Он никого не ждал, но сразу понял, что приехали к нему. Не тревога, а обыкновенное любопытство заставило его подняться из старого удобного кресла, вывезенного из московской квартиры, и выйти навстречу бывшему своему подчиненному, а ныне занявшему его должность генералу Слугареву. Бронзовое от загара лицо Ивана Николаевича светилось тихой, доброй улыбкой, а в глазах играли искорки радости и необъяснимого смущения. И этот свежий загар лица, и синие доверчивые глаза, и даже светло-голубой с серебристым переливом костюм излучали радость и дружелюбие.
- Не ждал, Дмитрий Иванович? Ты уж извини, что я без предупреждения. Домой позвонил: Галина Даниловна сказала, что ты на даче. А сюда я решил без звонка.
- Правильно решил, - дружески улыбнулся Бойченков, обнимая Слугарева. - Рад тебя видеть, Иван. Сегодня я дочитал "Черную книгу", подумал о тебе.
- Биотоки: за ней я и приехал.
- И только всего?
- Ну, не только. В общем, все связано с этим вопросом. С главным вопросом, - многозначительно повторил Слугарев, и Дмитрий Иванович догадался, что он имеет в виду под "главным вопросом", - конечно же "еврейский вопрос".
- Тогда садись, рассказывай, кому и зачем понадобилась "Черная книга"?
Слугарев не спешил садиться. Он снял серебристо-голубой свой пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула, сказал:
- Я там тебе пильзенского пива прихватил. Не возражаешь?
- Какой русский человек откажется от пива, да еще чешского, как сказал товарищ Гоголь Николай Васильевич.
