Золотой ребенок Тосканы - Боуэн Риз

— Мы нашли это в крипте под монастырем. — Ренцо поднял картину, и они ахнули:

— Великолепно!

— Это работа старых мастеров, — сказал один из них.

— Я помню, что до войны в монастыре были прекрасные картины, — кивнул старший из них. — Мы думали, что все они стали добычей нацистов.

— В крипте есть и другие, — поведал Ренцо, — но эта самая прекрасная.

— Интересно, это поможет Сан-Сальваторе разбогатеть? — спросил один из компании.

— Как ты можешь так говорить?! — возмутился другой. — Это народное достояние. Ему самое место в музее во Флоренции.

— Флоренция? Почему не Лукка? Лукка тебе не так хороша, как Флоренция?

И они оживленно заспорили. Ренцо улыбнулся мне. Мы пошли в гору, возвращаясь в деревню.

Доктор сначала промыл рану Ренцо, а потом наложил на нее три шва.

— Вам повезло, что вы не потеряли глаз, — сказал он. — И не истекли кровью, потому что задета вена.

— Да, мне повезло, — кивнул Ренцо. В его голосе звучала горечь.

В этот момент за дверью раздались голоса, и вошла жена доктора, чем-то весьма обеспокоенная.

— Там какой-то сумасшедший иностранец, — сообщила она. — Он утверждает, что является адвокатом синьорины, и…

Закончить она не успела, потому что в комнату ворвался Найджел.

— О, вот вы где, Джоанна! Какое счастье — вы в безопасности! Что там произошло? Какой-то безумец стрелял? Они его уже поймали? Наверняка это мафия. Всем известно, что в этой стране целые районы кишат бандитами. Давайте заберем ваши вещи. У меня есть машина. Я отвезу вас во Флоренцию, и мы сможем вернуться домой.

— Это так мило с вашей стороны, Найджел, — усмехнулась я, — но, как вы можете видеть, я совершенно невредима. А что касается человека с пистолетом, то он мертв.

— Слава богу, — облегченно вздохнул он. — Значит, мы можем уехать? Мы успеем сесть на ночной поезд.

Я взглянула на Ренцо. Лицо того сильно побледнело, а ряд стежков складывался в черную линию над самым глазом.

— Вряд ли мне позволят так просто уехать, — сказала я. — Думаю, здесь начнется расследование, и мне придется давать показания.

— Нет, если вы уедете из страны до приезда полиции, — возразил Найджел.

— Но я хочу дать показания. — Я нахмурилась. — Очень важно, чтобы в этом деле разобрались. Представьте себе, это связано с моим отцом.

— О, понятно. — На его лице было написано разочарование. — Тогда мне лучше остаться и защищать вас в суде, если это будет необходимо.

Я посмотрела на его серьезное лицо и чуть не рассмеялась.

— Найджел, у вас разве хватит квалификации для практики в области международного права? И я уверена, что защитник мне не понадобится, потому что я жертва, а не подозреваемая. А синьор Бартоли будет моим переводчиком.

Найджел взглянул на Ренцо, затем снова посмотрел на меня.

— Значит, вы не хотите, чтобы я остался?

— Это очень любезно, и я ценю ваше предложение, — сказала я. — Однако я хотела бы разобраться во всем сама, прежде чем ехать домой. Кроме того, я уверена, что вам лучше вернуться в Англию.

— Ну, если вы действительно не хотите… Хорошо. — Он выглядел удрученным.

— Было очень любезно с вашей стороны приехать сюда сразу же после моего звонка Скарлет, — сказала я. — Полагаю, она волновалась, что у меня возникли проблемы с законом.

Теперь он выглядел озадаченным.

— Я не знаю, о каком телефонном звонке вы говорите. На прошлой неделе я зашел к Скарлет, чтобы спросить, где вас искать. Узнав, где именно в Италии вы остановились, я взял несколько выходных, чтобы лично рассказать вам приятные новости.

— Приятные новости?

Теперь он улыбнулся:

— Да. О ваших картинах.

— Картинах моего отца? Так они в итоге оказались ценными?

Он покачал головой:

— Нет, не о работах вашего отца, к сожалению. Я говорю о семейных портретах. Мы почистили их, и один из них потребовал дальнейшей экспертизы — портрет вашей тезки, Джоанны Лэнгли. Оказалось, он был написан Томасом Гейнсборо. До сих пор об этом портрете не было ничего известно.

— Гейнсборо? Вы в этом уверены?

Он кивнул взволнованно:

— Как только картина была очищена, в нижнем углу обнаружилась подпись. Кроме того, в дневнике» художника есть упоминание о том, что «ему позировала Дж. Л. и у нее очень изящное сложение».

— Боже, — только и вымолвила я.

— Да, только это и остается сказать. Это главная находка. Мы можем выручить серьезную сумму на аукционе. Возможно, несколько сотен тысяч фунтов.

— Несколько сотен тысяч… — Я даже заикаться стала, ошарашенная.

Он опять кивнул:

— Как минимум.

Я чуть снова не сказала «боже», но сдержалась.

— Так вы дадите мне разрешение выставить полотно на аукцион «Кристи»? — спросил Найджел. — Я думаю, что мы должны ковать железо, пока горячо, пока сенсация еще свежа.

На мгновение мне показалась заманчивой идея сохранить портрет, чтобы мой двойник смотрел на меня со стены. Но разум возобладал над романтикой.

— Да. Разумеется.

— Превосходно! Пока это все. Увидимся в Англии, — сказал Найджел, чувствуя себя неловко. — А если вам что-нибудь понадобится, вот моя карточка. Не стесняйтесь звонить мне.

— Спасибо, — сказала я. — Спасибо за все, что вы сделали.

Он покраснел, как школьник.

После того как Бартон ушел и мы вышли из кабинета врача, Ренцо вопросительно посмотрел на меня:

— Этот англичанин, он твой парень?

— О боже, нет! Он адвокат моего отца и занимался моим наследством. И одна из картин оказалась очень ценной. Разве это не удивительно?

— Похоже, ты ему нравишься, — сказал Ренцо. — А он тебе?

— Наверняка он очень хороший человек, — ответила я, — но не в моем вкусе.

— Ладно, — сменил тему Ренцо. Он забрал картину со столика, на котором она нас дожидалась. — Думаю, ее надо отдать мэру. Он решит, что с ней делать.

Я смотрела на холст с грустью. Конечно, я понимала, что нам придется расстаться с прекрасным мальчиком, но я не хотела, чтобы это произошло так скоро.

— А мы не можем подержать картину у себя, хотя бы до тех пор, пока все не уладится?

Ренцо тоже смотрел на мальчика.

— Думаю, что можем. Мы позаботимся о ней как следует. Не знаю, стоит ли нам звонить в Министерство культурного наследия. В конце концов, это была собственность монахов.

— Думаешь, кто-нибудь из монахов еще жив?

— Я слышал, что несколько человек были убиты за сопротивление оккупантам, — сказал он, — а другие наверняка уже глубокие старики. Но они были францисканцами. Эта часть Италии кишит францисканцами. Им и решать, хотят ли они пожертвовать картину государству и показывать ее в галерее, такой как Уффици.

Я кивнула. Я пыталась справиться с мыслями обо всех этих великих картинах, и здесь, и в Англии. Но шок пока не прошел, так что в голове царила полная неразбериха.

— Ты все еще собираешься ехать во Флоренцию? — спросила я.

— О, Флоренция!.. Я совсем забыл об этом, — сказал он. — Нет, я позвоню торговцу вином, и мы перенесем встречу.

До меня вдруг дошло, что все виноградники, оливковые рощи и предприятия Козимо теперь принадлежат Ренцо. Интересно, а он сам уже осознал это?

— Заглянешь ко мне в гости? — спросил он. — Кажется, нам обоим не помешает выпить по бокалу вина.

— Да, конечно.

Мы шли по деревне. Ренцо отмахивался от вопросов, которые уже неслись со всех сторон, подогретые свежими сплетнями. Он объяснял людям, что расстроен и должен побыть в одиночестве, а бедная синьора Джоанна шокирована и не может говорить.

Мы покинули деревенскую улицу и пошли по прямой, засыпанной гравием аллее с ровными рядами кипарисов по бокам. За воротами из кованого железа, мало чем отличающимися от ворот Лэнгли, обнаружилась внушительная вилла в венецианском стиле. Во дворе журчал фонтан, окруженный апельсиновыми и лимонными деревьями. Голуби хлопали крыльями на краю чаши.

Мы вошли в отделанное мрамором фойе. Появилась служанка, и Ренцо отдал ей приказ, который я не совсем поняла. Затем он провел меня через богато обставленную гостиную на террасу. Виноградная лоза на шпалере давала приятную тень. Ренцо предложил мне плетеное кресло-качалку. Я села. Отсюда открывалась величественная панорама холмов, высящихся повсюду, насколько хватало глаз.