Вернуться по следам - Му Глория
Бабаев молча разглядывал нас всех. Взгляд у него был нехороший, жуткий – черные, пустые, словно беззвездное небо, глаза, радужка и зрачок сливаются по цвету, и от этого кажется, будто смотришь в ружейные дула, из которых вот-вот полыхнет смертью. Мы все ошиблись, нисколько не был он смешным, этот нелепо одетый человек, а был он темным, холодным и страшным, как зимняя ночь в лесу.
– Это вся группа? – спросил он.
– Так да, – пожал плечами Геша, – разбежались остальные. Вайнберг с мая не тренирует, а другой тренер… ну, другой тренер… В общем, с мая они не занимаются. Сами тут повторяли кой-чего, а так – никто их не вел.
– Седлайте лошадей, – сказал нам Бабаев. – Хочу посмотреть вас в деле.
Все стояли и молчали как дураки. Юлька онемела от страха, Пашка – от восхищения, а мы с Денисом и не были никогда говорунами. Не то чтобы мне так уж хотелось первой заговаривать с этим противным типом, но не стоять же столбом, ей-богу, поэтому я, как могла вежливо, сказала:
– Мы работали индивидуальные трюки в седле, групповые на гурте, ну и одиночные – тоже на гурте или вольтижировочном седле. Что вы хотите посмотреть, Омар Оскарович?
Он медленно повернулся ко мне, окинул удивленным взглядом и ответил не сразу – словно к нему с вопросом обратилась лошадь и ему нужно было время, чтобы примириться с этим фактом и решить, стоит ли с ней, лошадью, вообще разговаривать.
– Сначала в седле, по одному, – наконец ответил он, – а потом покажете групповые номера.
Мы потянулись к конюшне, только Пашка задержался рядом с Бабаевым.
– А можно его погладить? – спросил он, указывая на Баядера, который стоял, уткнувшись мордой в плечо хозяину.
– Никогда не трогай этого коня, мальчик, – останешься без руки. И не заставляй меня ждать. Не люблю. – Бабаев жестом отослал Пашку и больше на него не смотрел.
Пашка поплелся за нами.
Я заметила, что Юлька идет как деревянная, на прямых цапельных ногах, догнала ее и сильно ущипнула.
– Ай! Ты что?! – вскрикнула она, потирая бок.
– Просыпайся, Юличка, – ехидно сказала я, – а то идешь как Буратино, сама не видишь куда. А нам работать сейчас.
– Он такой страшный, – заныла мне на ухо Юлька, – такой страшный! И смотрит как Кощей!
– Как бабай, – серьезно поправила я.
– Ой, и правда – бабай, бабайка. – Юлька захихикала.
– Ну ты давай соберись, а то сейчас Тактика перепугаешь до смерти и сама опозоришься на кругу. И чего, что страшный? Всех, что ли, бояться, кто пугает?
Слово «опозоришься» укололо Юльку, она сразу выпрямилась и гордо вскинула подбородок – словно собиралась танцевать фанданго.
– Не беспокойся, я не опозорюсь, – сказала она и двинулась дальше уже нормальной, пружинистой походкой вечной отличницы и гордячки.
Ну и хорошо, подумала я, и сама пошла седлать Зоську. Я-то ничего не боялась, хотя, признаться, Бабаев и мне не понравился – жуткий, надменный тип, пусть и ездит как какой-нибудь античный бог или нубиец. Дед мой считал, что человек прежде всего должен быть вежливым по отношению к другим и что вежливость и высокомерие несовместимы, а папа говорил, что высокомерный человек всегда смешон, но тут я подумала: а если есть повод? Если действительно есть повод задаваться, тогда как? Ведь как он ездит, ах, как он ездит – как птица летает, легко, красиво… А какой у него конь! И как тут не зазнаться?
Я хотела вывести оседланную Зоську, но тут она потянула носом и тревожно заржала. Я выглянула в проход и увидела, что Баядера ведут в угловой, царский денник (оттуда хорошо просматривалась вся конюшня – кто входит, кто выходит, лошади это любят), а он взрыкивает, гарцует и дергает головой.
Дождавшись, пока жеребца проведут, мы с Зоськой вышли и направились к манежу – размяться. Пашка с Денисом уже гоняли там лошадей, смеясь и дурачась, – так было всегда, стоило им оказаться в седле, они становились веселыми, злыми и совершенно сумасшедшими.
У меня тоже начало покалывать в ладонях, как всегда перед выступлением. Словно кровь бежала быстрее, словно меня тоже было две: одна – спокойная, холодная, собранная, другую же распирало от азарта, как бутылку теплого шампанского, вот сейчас вылетит птичка, то есть пробка, и я взорвусь фонтаном искрящихся брызг, а потом, после трюка, останутся только спокойствие и радость – если все получилось, ну или сожаление – если слажала, ошиблась.
Вышла Юлька – светловолосая, стройная, со своим золотым мальчиком в поводу, а следом за ними вышел Бабаев – словно темное облако, омрачившее солнечный день.
Устроившись на ограде манежа, он дал нам знак начинать. Я отметила, что он много разговаривает руками, – видимо, от того же высокомерия, просто не находит нужным тратить на людей слова.
Мы с близнецами подъехали к Юльке, и Пашка, волнуясь, спросил:
– Ну? Кто первый? Ты, Юль?
– Нет, нет! – в страхе ответила она.
– Ладно, я пойду. – Я направила Зоську на круг. – Держите кулаки за нас.
Зоська, почувствовав мое возбуждение, пошла ретиво и бойко, а я в свою очередь чувствовала ее лошадиные силы как свои, мы были готовы показать класс, мы соскучились по настоящей работе – обе.
Я стала чередовать простые и сложные ходы – ступенечка, стойка на руках, пистолет, поперек, обрыв, соскок, соскок… Зоська шла ровно и ритмично, невозмутимо, так, что мне хотелось ее расцеловать.
Ребята стали свистеть и хлопать, я остановила лошадь, спешилась, и мы обе поклонились.
Бабаев ничего не сказал, только дал знак – следующий, но я видела, что он улыбался в усы, и эта улыбка оставалась, пока работали все остальные.
Но нам он так ничего и не сказал. Не похвалил, не отругал, не сделал никаких замечаний, просто велел приходить завтра к девяти утра на первую тренировку и спросил, не знает ли кто из нас – те дети, которые ушли, все ли они уже занимаются в других школах и не захочет ли кто вернуться?
Мы посмотрели на Юльку – она помогала Лиле вести журнал посещений и у нее была тетрадка с телефонами всех, кто занимался.
Юлька, едва дыша, сказала, что всем позвонит, и Бабаев нас отпустил.
Глава 18
На первое занятие Бабай (а кличка конечно же сразу приросла) явился с шамбарьером.
Юлька покосилась на меня, но я отрицательно покачала головой. Нет уж, пусть сама учится с ним разговаривать, мне совсем не хотелось становиться «языком» группы.
Юлька выпрямилась (она всегда так, если собиралась сделать то, чего боится, вытягивала шею, расправляла плечи) и сказала:
– Омар Оскарович, лошади у нас не приучены к битью. Только напугаете зря. Вы скажите, что надо, и мы все сделаем.
– Это не для лошадей.
– А мы, это, тоже не приучены. – Пашка от возмущения снова обрел голос.
– Ничего. Привыкнете, – тяжело уронил Бабаев, и Пашка сник. – Сейчас я покажу вам ключевые номера будущей программы, и вы поймете, что времени на разговоры не будет.
Бабаев велел нам убраться из манежа, освободить круг и пустил Баядера галопом. Баядер шел сосредоточенно и ровно, словно был приличный конь, а не полоумный злобный зверь, которого мы видели вчера, Бабай порхал вокруг него, как нетопырь, – легкий, цепкий, хищно-быстрый, широкие рукава черной рубахи полощутся по ветру.
Он делал сальто и пируэты на движущейся лошади, и Баядер подхватывал его бережно, точно терпеливая мамаша – верткого и егозливого младенца. Они работали так виртуозно и захватывающе слаженно, словно и сердца у них бились в одном ритме. Конь ни разу не показал норова, а всадник – того, что ему стоит труда выполнять сложнейшие трюки.
Легко, все это выглядело так легко, как полет утки-мандаринки над тихой водой ясным бестрепетным утром.
– Это мы так будем делать?! Это он нас так научит?! Ну, пусть лупит тогда, чего уж, я согласный. – У Пашки снова разгорелись глаза.
Когда Бабай спешился и поклонился по-цирковому, указывая на Баядера, который вежливо рыл передним копытом землю, мы захлопали, засвистели и завизжали, пугая лошадей. Но Бабай только и сказал:
