Вернуться по следам - Му Глория

– Вот же сука! Не вопрос, Глория, поведем.

– Ты тоже одна не иди, пусть Юля с тобой. Мало ли что…

Мы с Пашкой просто офигели, когда Денис открыл рот.

– Точно! Я ей скажу. – Пашка умчался к Юльке.

Денис больше ничего не сказал, только улыбнулся, ну и кивнул – как обычно.

– Смена-а-а! Выходим! – услышала я Пашку.

Публика, неумело понукая лошадей, потянулась к воротам, мы с Адькой плелись в хвосте.

Уже на парковой дорожке, когда смена ушла далеко вперед, к нам подъехала Юлька на Тактике.

– Ну, как он? – спросила она, обеспокоенно глядя на Адика.

– Плохо. Еле идет. Знаешь, я… – Я хотела сказать, что поведу Адьку в поводу, но жеребец неожиданно рухнул на бок. Я отвлеклась и не успела спрыгнуть.

Меня крепко шмякнуло о землю, так, что пару минут я не могла вздохнуть.

– Адичка! Глория! Мамочки мои, Глория, ты жива?! – Юлька напуганным козликом скакала вокруг меня, я попыталась встать, но Адик всей тушей навалился мне на ногу, и ничего не вышло. По счастью, он упал на мягкой песчаной дорожке и просто придавил мне ногу, а не сломал или не раздробил, допустим, колено.

– Я жива, – отплевываясь от песка, сказала я уже плачущей в три ручья Юльке. – Тактика привяжи, а то напугается и удерет, и посмотри, как там Адька…

Пока Юлька металась меж двух коней, я снова попыталась высвободить ногу. Но, сколько ни дергалась, не могла сдвинуться с места – Адик был слишком тяжелым для меня.

– Адька дышит, но глаза не открывает. – Юлька села на землю рядом со мной и снова всхлипнула.

– Жив. Хорошо. Давай помоги мне выбраться.

Юлька неловко потянула меня за руку.

– Нет, – сказала я, – сядь вот тут, упрись ногами в седло и тащи меня как репку. Может, получится.

Юлька старательно пыхтела, тащила меня, я извивалась как могла, пытаясь ей помочь, мы извозились и почти потеряли надежду, но вот последний рывок – и мы вместе откатились от лошади.

Руки ныли, сапог остался под Адиком, но я была свободна. Я погладила жеребца по морде, он вздохнул, но глаз не открыл. Я задрала ему губу – пасть была синюшно-бледной.

– Поезжай за помощью, – сказала я Юльке, расстегивая подпругу, чтобы снять с Адика седло. Тут Адька приподнял голову и застонал.

– Встает! Он встает! – вскрикнула Юлька и опять расплакалась.

Я заторопилась. На Адьке было казачье седло с высокой лукой, оно помешало бы ему перекатиться на спину, если вдруг действительно он захочет встать.

Я потащила из-под него седло. Адька заворочался и заплакал. Теперь они с Юлькой рыдали хором.

– Адичка, сокол мой ясный, золото мое золотое, мальчик мой, ай мальчик мой любимый, давай, давай, поднимайся…

Конь тяжело перевалился на спину, один раз, другой, устал, полежал, тяжело дыша, потом начал снова.

– Юлька, поезжай уже, позови кого-нибудь!..

– Нет, я тебя не брошу. Он встанет, вот увидишь, надо будет его вести…

С пятнадцатой попытки Адик встал-таки, ноги у него дрожали, весь он был в пыли и песке, стоял, нервно раздувая ноздри, и тихо подвывал.

– Ай бравушки, мальчик мой золотенький, ай молодец… Юлька, держи его. – Я быстро натянула сапог и взяла жеребца в повод. – Ну, пойдем. Пойдем тихонечко – раз-два, ножку ставь, теперь другую, давай, милый, давай…

Жеребец шел как сомнамбула, тяжело заваливаясь на задние ноги, а передние переставляя так, словно ступал ими по ножам.

Я наклонилась и осмотрела ему ноги. Бабки сильно отекли, ноги были горячими, в жилах отдавалось эхо бешено стучащего сердца.

– Все, теперь вали. Быстро, – велела я Юльке. – Может, ему и нельзя самому ходить, доктор сказал – сердце…

Та наконец запрыгнула на Тактика и помчалась к конюшне.

– Ну-ну. Ну, молодец. Ножкой – раз, ножкой – два… И еще… Хорошо… – Мы с Адькой шли и шли. Я упиралась ему в плечо, будто и правда могла удержать, в голове гудело – то ли от падения, то ли от напряжения и страха за лошадь, и мне уже казалось, что мы так шли всегда, что вся моя жизнь сосредоточилась на неширокой песчаной дорожке. – Раз-два, мо-ло-дец… хорошо… и еще… – Я услышала топот копыт, увидела Гешу на Песенке и Джоника на Монблане.

«Геша приехал», – только и подумала я, и напряжение стало отпускать.

Геша скатился с кобылы, быстро осмотрел Адидаса, стал протягивать ему ремни под брюхо.

– Ох, малáя, малáя… Доктор приехал уже. Ждет… А тут Юлька… Ну, мы решили телегу не запрягать, раз она сказала, что он своим ходом… Так быстрее, значит… Держи ремень. – Геша снова забрался в седло, я подала ему ремень. Так и вели Адика две самые сильные наши лошади, я шла впереди и бормотала ему что-то, гладила храп.

Во дворе было полно народу – смена вернулась. Я удивилась – это значит, мы провозились больше часа.

Владимир Викторович, ветеринар, подбежал к Адидасу, Геша спешился, и они, поддерживая коня с двух сторон, повели его в конюшню.

Было очень шумно, нас с Джоником, проталкивающихся к конюшне, останавливали, дергали, спрашивали, что случилось, и у меня закружилась голова.

– И была охота возиться с этой дохлятиной? Давно надо было его на мясо сдать.

Я услышала резкий Ирин голос, и меня окатило волной холодной ярости, бездумной, прозрачной ярости, я пошла к Ире, мимоходом вытащив арапник у Джо из-за пояса (Джоник никогда не забывал нарядиться ковбоем – вот и сейчас он был в широкополой шляпе, сапожках из телячьей кожи, ну и с арапником, да).

Передо мной как по волшебству образовывалось пустое пространство, я видела Иру очень ясно, словно смотрела на нее сквозь прицел папиного ружья, она разговаривала с каким-то седоватым мужиком и не замечала меня.

– Ира, – негромко позвала я и, когда она обернулась, наотмашь ударила ее кнутом.

Мужик отскочил, по-заячьи взвизгнув, и я ударила ее еще раз, с другой стороны. Ира была высокой, сильной девушкой и легко могла бы отобрать у меня арапник, но почему-то она стала отступать, крича и плача, закрывая лицо руками. Я шла за ней, нанося удар за ударом, пока не задохнулась в чьих-то железных руках, у меня отняли кнут и куда-то понесли. Я не сопротивлялась, висела как кукла.

– Ну все, все. Все. – Геша усадил меня под стеной денника, тряхнул за плечи. – Слышишь меня?

Я кивнула.

– Живой Адька. Доктор сказал – вычухается, слышишь?

Я снова кивнула.

– Так это… они там капельницу ему мостырят… Руки надо… Ты пойди помоги… Пойдешь?

Я встала и, пошатываясь, пошла к Адьке в денник.

– А, мой любимый ассистент явился. – Владимир Викторович встретил меня улыбкой.

Я сглотнула, в горле со скрипом провернулись какие-то колесики, и голос прорезался:

– Что с ним, доктор?

– Так сердце, деточка. Эх, мне бы раньше приехать… Ну давай, держи его…

Адька висел на растяжках, Марина держала ему голову, а доктор прилаживал капельницу. Меня никто ни о чем не спрашивал, я стала им помогать и думать забыла об Ире.

Когда мы вышли из конюшни, был вечер, солнце уползало спать, стягивая за собою покрывало света.

Во дворе почти никого не было, только наши.

Я села прямо у стены конюшни, не пошла на скамейку, тянуло меня к земле отчего-то.

Иры нигде не было видно. Ко мне никто не подходил, не заговаривал, все прятали глаза. Только Юлька подошла, села рядом и обняла за плечи.

– Как Адюша?

– Три дня капать, потом уколы еще, потом доктор снова приедет. Если разрешит – будем выводить потихоньку. Ничего, он живучий, Адька, работать, правда, теперь только с малышней, шажочком, а так – ничего.

– Бедненький, – вздохнула Юлька и попыталась положить мне голову на плечо, только ничего у нее не вышло, она была длинненькой девочкой, а я – совсем коротышкой, неудобно.

– Девки, вы домой идете? Пошлите, темнеет уже, не фига тут рассиживаться. – Пашка подошел, протянул нам руки, рывком поднял обеих. – Адидас как там?

– Ничего. Доктор сказал – вы́ходим.

– А то! Конечно, вы́ходим! – заулыбался Пашка.

Мы простились с Гешей и пошли домой вчетвером – я, близнецы и Юлька. По дороге Пашка с Юлькой все время болтали о всякой всячине, но об Ире никто так и не сказал ни слова. Я тоже не заговаривала о ней – не могла. Я не знала, как завтра посмотрю ей в глаза. Нет, дело не в том, что мне было стыдно. Мне просто казалось, что если я посмотрю на нее еще хоть разочек, то убью одним только взглядом.