Паскаль Мерсье - Ночной поезд на Лиссабон
Когда рассвело, Грегориус отправился на вокзал и взял билет на первый поезд до Монтрё в Юре. Туда действительно ехали люди. Действительно. Монтрё был не только городком, где он когда-то играл в шахматы с парнем, у которого было квадратное лицо, скошенный лоб и жесткий ежик волос, — и проиграл, потому что не выдержал медлительности, с которой тот делал ходы. Монтрё был реальным городом с ратушей, супермаркетами и кофейнями. Грегориус два часа напрасно кружил по городу в поисках того места, где проходил турнир. Нельзя найти что-то, о чем ничего больше не знаешь. Официантка в кофейне с удивлением выслушивала его сбивчивые бессвязные вопросы, а потом украдкой зашепталась с напарницей.
Еще до обеда он вернулся в Берн и по канатной дороге поднялся к университету. Были каникулы. Он сел в пустом актовом зале и представлял себе юного Праду в актовом зале в Коимбре. По словам патера Бартоломеу, Праду был беспощаден, когда сталкивался с тщеславием. Беспощаден. Он умел поставить нахала на место. Он держал в кармане свой мел, когда кто-то пытался поставить его в дурацкое положение. Много лет назад в этом зале Грегориус под удивленные взгляды студентов демонстративно покинул лекцию об Еврипиде. Его возмутила высокопарная тарабарщина, которая неслась с кафедры.
«Почему бы вам не почитать текст? — хотелось ему крикнуть молодому доценту. — Читать! Просто читать!» — когда тот вплетал все большее число иностранных слов, измышленных для того лишь, чтобы оттенять розовый цвет его рубашки. «Жаль, — подумал он теперь, — что не крикнул на самом деле и не дал по носу жалкому щеголю».
На улице, сделав пару шагов, он застыл и затаил дыхание. На той стороне из книжного магазина Хаупта выходила Натали Рубин. «В пакете у нее персидская грамматика, — подумал Грегориус, — и сейчас она пойдет на почту, чтобы отправить ее в Лиссабон».
Одного этого было бы мало, размышлял Грегориус позже. Наверное, он все-таки остался бы стоять у Бубенбергплац так долго, пока не смог бы ее коснуться. Но в ранних сумерках пасмурного дня во всех аптеках зажегся свет. «Cortar a luz», — услышал он голос О'Келли, и, поскольку слова никак не шли у него из головы, он отправился в банк и перевел на свой счет значительную сумму. «Ну, наконец-то вам понадобились ваши деньги!» — обрадовалась служащая, которая распоряжалась его сбережениями.
Госпоже Лосли, соседке, он сообщил, что должен уехать на более длительный срок, и попросил, как раньше, вынимать его почту, а по необходимости и переслать по адресу, который он назовет ей по телефону. Соседку, конечно, снедало любопытство, но расспрашивать она не отважилась. «Большое вам спасибо», — сказал Грегориус и подал ей руку.
Он позвонил в свой отель в Лиссабоне и попросил на неопределенный срок сохранить за ним тот же номер, в котором проживал до недавнего времени.
«Конечно, разумеется, — заверили его. — Как хорошо, что вы позвонили, тут для вас пришла посылка, и еще пожилая женщина снова принесла письмо. По телефону вас тоже спрашивали, мы все записали. Да, вот еще: в шкафу нашли шахматы. Это ваши?»
Ужинать Грегориус отправился в «Бельвью» — самое надежное место, где никого не встретить. Официант был с ним особо обходителен, как со старым знакомым. Потом Грегориус пошел на Кирхенфельдбрюке. Мост уже был открыт. Он дошел до того места, где португалка читала письмо. Когда он поглядел вниз, у него закружилась голова. Дома он до середины ночи читал об эпидемии чумы. Он листал страницы с ощущением, что неплохо владеет португальским.
На следующее утро Грегориус сел в поезд до Цюриха. Самолет на Лиссабон вылетал в одиннадцать. Когда они приземлились за полдень, солнце вовсю сияло с безоблачного неба. В такси стекла были опущены. Посыльный в гостинице, тащивший наверх его чемодан и посылку от Натали Рубин, узнал знакомца и обрушился на него водопадом. Грегориус не понял ни слова.
25«Quer tomar alguma coisa?» — «Хотите со мной чего-нибудь выпить?» — гласила записка, которую Клотилда принесла во вторник. И на этот раз подпись была проще и доверительнее: Адриана.
Грегориус просмотрел и три записки с телефонными сообщениями. В понедельник вечером звонила Натали Рубин и всполошилась, когда ей сказали, что он уехал. Тогда, может быть, вчера, когда он ее видел, она не понесла персидскую грамматику на почту?
Он перезвонил ей.
— Это недоразумение, — успокоил он ее. — Просто совершил небольшую поездку и сейчас снова в отеле.
Она пожаловалась на безуспешные поиски литературы о Сопротивлении.
— Если бы я была в Лиссабоне, обязательно что-нибудь откопала бы, — закинула она удочку.
Грегориус промолчал.
— Вы прислали слишком много денег, — жалобно сказала она в тишину и, помолчав, добавила: — Ваш экземпляр персидской грамматики я сегодня же отнесу на почту.
Грегориус молчал.
— Вы ведь не рассердитесь, если я тоже буду ее учить? — спросила она с робостью в голосе, которая совсем не напоминала придворную фрейлину и еще меньше тот смех, в который на днях вовлекла его.
— Нет, разумеется, нет, — ответил Грегориус в строгом тоне. — С чего бы.
— Até logo.
— Até logo.
Ночью Доксиадес, а теперь эта девочка: ну почему он становится таким букой, когда речь заходит о близости и дистанции? Или так было всегда, просто он не замечал? Почему у него никогда не было друга, такого, как, скажем, Хорхе для Праду? Друга, с которым можно бы было говорить о лояльности и любви или о смерти?
Мариана Эса звонила, но сообщения не оставила. Жозе Антониуди Силвейра, напротив, просил передать, что будет рад видеть его к ужину, если он еще вернется в Лиссабон.
Грегориус открыл посылку. Португальская грамматика была так похожа на латинскую книгу, что он даже рассмеялся и читал ее, пока не стемнело. Потом открыл «Историю Португалии» и установил, что жизненный путь Праду почти полностью совпадал с режимом Эштаду Нову.[83] Он прочитал о португальском фашизме и тайной полиции PIDE, в которой служил Руи Луиш Мендиш, «лиссабонский палач». Он узнал о Таррафале — самом страшном лагере для политзаключенных, построенном на севере Сантьягу, одном из островов Кабо Верде. Его имя стало символом самого бесчеловечного политического преследования. Но больше всего Грегориуса заинтересовала «Мосидаде Пуртугеша» — молодежная милитаристская организация по итальянскому и немецкому образцам, перенявшая от них прежде невинное римское приветствие. В ней были обязаны состоять все, от начальной школы до университета. Она отсчитывает свое существование с тысяча девятьсот тридцать шестого года — начало гражданской войны в Испании — к этому времени Праду исполнилось шестнадцать. Интересно, носил ли он обязательную для всех рубашку цвета хаки? Вскидывал ли руку, как немецкие фашисты? Грегориус еще раз посмотрел на портрет: нет, невозможно. Но как Праду мог избежать всего этого? Использовал отец свои связи? Судья, который, несмотря на существование Таррафала, каждый день садился в служебную машину без десяти шесть и первым приходил во дворец юстиции?
