Элисон Лури - Иностранные связи
— Я не могу без него, Винни! — стонет Розмари жалобным, нежным голосом и всхлипывает. — Скажите ему, чтоб и думать забыл о своей дурацкой работе. Если он ко мне не вернется, я опять останусь одна. Вы не представляете, что для меня значит остаться одной. — Она наклоняется к Винни, дыша ей в лицо, — и тут до Винни наконец доходит, что Розмари не просто навеселе, а сильно пьяна.
Раздосадованная, Винни пытается успокоить Розмари, обращаясь к ней не спеша и твердо, как к шумным студентам на занятиях:
— Вы не останетесь одна. У вас столько друзей, столько поклонников, я точно знаю, что…
— Это вам только так кажется, дорогуша. Думаете, все мужчины хотят спать со мной? Я тоже раньше так думала. — Розмари продолжает уже другим голосом: — Ну и дура же я была! Мужчины не спать со мной хотят, а только переспать. Чтоб хвалиться потом друзьям: «A-а, леди Розмари Рэдли, телезвезда? Да, я с ней хорошо знаком. По правде говоря, мы с ней были когда-то о-очень близки». — Розмари примеряет на себя еще один голос — низкий, вкрадчивый, многозначительный. — Все они такие, подлецы. — Голос опять меняется. — Кроме Фредди. Фредди знал, что я актриса, но ему было плевать. До нашей встречи он даже не слыхал о «Замке Таллихо». Я-то думала, все американцы помешаны на британском телевидении, а у него и телевизора-то дома нет, прости господи. Он и сериала ни разу не видел — просто любил меня такой, как есть. — Розмари рыдает, некрасиво скривившись, совсем не как в кино, когда она плачет перед камерой. — Но и он оказался подлецом. Все мужчины одинаковы!
На Оксфорд-стрит такси застревает в пробке, со всех сторон водители и пассажиры глядят на плачущую пьяную женщину, которую отделяет от них всего лишь тонкое стекло, — к чужому горю британцы втайне питают жгучее любопытство.
— Он все звонит и звонит мне на автоответчик, но я ни видеть его не могу, ни говорить с ним. Тяжело мне, Винни! Если б я только знала, что он остается насовсем, я бы… — Розмари умолкает, заметив, что окружена зеваками. — Чего надо? — оборачивается вдруг она с уродливой гримасой и грубым жестом к ближайшему зрителю, дородному, хорошо одетому мужчине в такси напротив. Он вздрагивает и отворачивается, делая вид, будто ничего не случилось.
Розмари хохочет злобно, почти как безумная, потом валится на Винни и снова кричит в раскрытое окно, пугая девушку за рулем «мини»:
— Что уставилась, любопытная сучка? Не лезь в чужие дела!
Ухмыляясь, Розмари снова падает на сиденье. Смятая розовая накидка валяется рядом, будто сброшенный шелковый кокон; вот только то, что вылупилось из кокона, думает Винни, — явно не бабочка.
Такси наконец трогается с места на зеленый сигнал светофора. Повернувшись к Винни, Розмари воркует сладким голоском:
— В следующий раз, когда увидите мистера Фредерика Тернера…
— Что?
— Будьте так любезны, передайте ему от меня пару слов. Хорошо? — Розмари стала подчеркнуто любезна, почти нежна.
— Непременно, — кивает Винни, озадаченная и даже слегка напуганная такой быстрой сменой масок.
— Передайте ему, пожалуйста… м-м… Скажите ему, чтобы он больше мне не звонил, не писал. — Голос ее снова меняется. — И вообще пусть проваливает к чертовой матери!
— Право же, Розмари. Вы ведь не хотите сказать, что…
— Право же, Винни. Именно это я и хочу сказать, — перебивает Розмари, передразнивая интонацию и акцент Винни. — Я вами сыта по горло, америкашки чертовы, — продолжает она грубым, простонародным говором, смутно знакомым Винни. — Ишь повадились к нам! Никому вы здесь не нужны, только всю страну поизгадили! — Розмари тычет пальцем в сувенирные магазины и рестораны быстрого питания, обезобразившие Оксфорд-стрит.
Широкий, развязный жест и гримаса выходят у нее точь-в-точь как у героини простонародной комедии, как у домработницы из мюзикла — скажем, миссис Харрис. Так и есть. Вот, оказывается, где Винни слышала этот голос раза два — по телефону, когда не могла застать Розмари, и множество раз — на вечеринках, когда Розмари, рассказывая какую-нибудь историю, передразнивала миссис Харрис.
— Это не про меня, — защищается Винни с вымученным смехом, пытаясь перевести слова Розмари в шутку (может быть, это и в самом деле шутка). — Я и в мыслях не держала…
— Само собой, — неожиданно соглашается Розмари. — Вы мне лучше вот что скажите, Винни. Сколько вам лет?
— Мне… пятьдесят четыре. — На этот вопрос Винни всегда дает точный ответ.
— Ну и ну! — с милой улыбкой изумляется Розмари. — Ни за что бы не подумала!
— Спасибо. — Несмотря ни на что, Винни довольна, даже польщена. — Это оттого, что я маленького роста, только и всего.
— Знаете, Винни, что в вас такого удивительного?
— Н-нет. — Винни улыбается в предвкушении.
— Ну так я вам скажу, что в вас удивительного. — Розмари Рэдли раскрывает розовые, нежные, как лепестки, губки… и вновь раздается голос миссис Харрис: — Вам пятьдесят четыре, а выглядите на все шестьдесят и ни черта не смыслите в жизни!
Такси, после многих остановок, наконец свернуло на Портман-сквер и затормозило возле клумбы с канареечно-желтыми тюльпанами. Пользуясь случаем, Винни бормочет, что ей к половине восьмого нужно домой, распахивает дверь и пускается в бегство.
Не оглядываясь, на ходу уворачиваясь от машин, спешит Винни к остановке семьдесят четвертого автобуса. Идет она очень быстро, дышать тяжело, но Винни рада, что у нее хватило духу выскочить из такси и теперь не придется выслушивать оскорблений пьяной Розмари. Всю страну поизгадили. Пятьдесят четыре, а на вид все шестьдесят. Винни стоит на тротуаре, дрожа от гнева и обиды. Нельзя было сидеть и молча терпеть! Надо было сказать… Но Винни не приходит в голову, что надо было сказать. Да и что толку спорить с пьяной женщиной?
Конечно, Винни никогда не любила Розмари, и неприязнь эта, скорее всего, взаимна. Их и друзьями-то назвать нельзя. Настоящие друзья Винни точно так же недолюбливают Розмари — все, кроме Эдвина, да и тот считает ее избалованной и неуравновешенной, хоть и прощает ей эти недостатки за то, что она актриса. «Актриса! Подумаешь, актриса», — яростно повторяет про себя Винни.
На подходе к автобусной остановке Винни вспоминает, что в актерском ремесле ей всегда чудилось нечто неприятное. В самом деле, разве естественно для человека по собственной воле полностью менять голос и манеру держаться? Такие раздумья зачастую одолевают Винни в театре, где ей всегда немного неуютно, каким бы интересным или трогательным ни был спектакль. Нехорошее это дело — перевоплощаться в другие живые существа, и чем удачнее превращение, тем больше веет от него ужасом, сверхъестественной жутью.
