Татьяна Толстая - Двое (рассказы, эссе, интервью)
Небольшой магазин словно вмещает в себя лес, болото, поляны, огороды, фруктовые сады и парники. В нем есть все: от клюквы до чернослива (четырех сортов), от черной редьки до бананов. Про обычные морковку-лук и говорить нечего. Десять сортов корейских салатов (5 рублей за сто граммов). Обилие свежей травы. Но главное, конечно, сами грибы, сушеные и соленые. Роскошные белые (первый и второй сорта на нитках, резаные «Ветераны Афганистана» — на тарелочке под пленкой). Подосиновики россыпью. Цены — на любой карман. Соленые белые — 190 рублей кило, волнушки — 20 рублей (при этом они вкуснее). А также грузди белые, грузди черные, маслята и лисички. Человек, привыкший к обычному ассортименту синтетических импортных гадостей (просто добавь воды и выплюнь), радостно кидается на это изобилие. Кинулась и я.
Впервые, можно сказать, за двадцать пять лет эмиграции зам культурного атташе выпил и закусил как человек. Ведь в тяжких условиях вашингтонского застолья, под звон хреновой и бульканье рябиновой, закусывать приходится какими-то муляжами. Соленый гриб в Америке неизвестен. Конечно, голь на выдумки хитра, и профессор, бывало, мучил китайские грибы «шитаки» в пластиковом пакете, добиваясь отдаленного сходства с оригиналом. Но, спросим мы, — а где же смородиновый лист? Где лист вишневый? Нету! А где укроп, переросший все сроки и похожий на палеозойские хвощи? То-то!
Приятно было смотреть на встречу профессора с грибом. Но она могла стать последней. Магазин «Грибы», единственная, может быть, на всю столицу лавка, чтущая традиции московской старины, предназначен на снос. Полдома уже опустело: соседний магазин «Мясо» закрыт. Здание ветхое, спору нет, и требует реконструкции, но, закрывшись, магазин либо никогда не откроется (он, очевидно, государственный, дешевый, и оплачивать аренду дворца ему не по силам), либо его переведут на окраину, где он затеряется и захиреет. А главное — исчезнет последняя ниточка, связывающая наши дни с московским прошлым. Был на Сретенке магазин «Дичь» с рябчиками и куропатками, и где он теперь? Бессмысленные, сверхдорогие магазины, неизвестно для кого предназначенные, вытесняют со Сретенки милую, традиционную торговлю. Продавцы даже завели тетрадь, в которую желающие записывают свои протесты против закрытия любимого магазина. Протесты очень эмоциональные. Суть их сводится к тому, что магазин необходимо сохранить как памятник традиции, московского быта, превратить его в своеобразный заповедник, отстоять от тамерланова нашествия. Ведь сохранение и восстановление истинно московской среды не только в возвращении храмов, варварски уничтоженных в 20-60-е годы, не только в ремонте и строительстве домов, но и в бережном отношении к городскому укладу, к духу места. Иначе опять, как всегда, — что имеем, не храним, потерявши, плачем.
Сохранить этот уклад, дух вполне под силу московскому правительству. Можно, скажем, передать дом инвестору на льготных условиях, с обязательным пунктом в контракте о непременной сохранности магазина, о том, что профиль его менять нельзя, как если бы это был памятник старины — ведь это же и есть самый настоящий памятник. Это не говоря уже о том, что такой шаг был бы истинной, не на словах защитой отечественного товаропроизводителя. И покупателя. Да и самих себя. Ведь когда московское правительство выпивает, оно же не чупа-чупсом закусывает?
На другой день после выпивона у профессора я опять пошла в «Грибы». Магазин горел. Белый дым валил из окон второго этажа. Тротуар был покрыт хлюпающими мартовскими сугробами — наполовину лед, наполовину чваклая каша и усеян битым стеклом. Вдоль тротуара ходил пожарный, волоча за собой шланг, из которого на проезжую часть била вода. Женщины с сумками, подбирая полы шуб, привычно перешагивали через рукава шлангов, стекло и сугробы. Продавцы стояли на улице и смотрели.
— Что же теперь будет? — закричала я.
— Снесут, — отвечал пожарный, почесывая под каской.
— Может, банк построят, — предположил другой.
— Или семьдесят первое отделение милиции, — мечтал вслух милиционер.
— Так что же, значит, магазин теперь уже не откроется?
— Догорит — откроется, — скупо отвечала директорша. — Второй раз за февраль жгут. Сволочи.
Пока горело, пока тушили, я пошла посмотреть, во что превращается Сретенка. Вот «Салон света» наискосок от «Грибов» — для кого он? Кто этот человек? Я зашла в салон: мне нужны были галогеновые лампочки. Прежние полопались, что твой «СБС-Агро». В салоне было светло и пусто. Красивые треугольные и паукообразные светильники свисали с потолка, а внизу, по полу, ползали змееподобные и шаровидные. Я посмотрела на ярлыки — цены от 400 долларов до 1.460 их же за шарик.
Продавец, молодой человек, оторвал взгляд от пустого стеклянного столика, на который он одиноко и задумчиво смотрел с 17 августа.
— Вам что-нибудь пояснить? — с неохотой спросил он.
— Да нет.
Чего уж тут такого непонятного. Он посидел, я постояла.
— А лампочек галогеновых, китайских, быстро-гибнущих, у вас нет?
Молодой человек с заметной неприязнью чуть-чуть приоткрыл рот, словно боялся выронить из него что-нибудь ценное, но потом передумал и снова закрыл. Было тихо как в морге. Слышно было, как по проводам идет ток.
Я вернулась к «Грибам» через полчаса: магазин был темен, на двери висел замок. Но, веря в долготерпение русского народа, я толкнула страшненькую боковую дверь, ведущую в темные недра подсобки. И точно: при свече, на бочках, среди ушатов и ящиков, отбрасывая пляшущие тени на неясные связки чего-то свисающего, сидели продавцы в полном составе и превентивно отмечали Женский день.
— А волнушек на продадите? — без большой надежды спросила я.
— Отчего же, — нетвердо отвечали мне темные люди из мрака.
И какая-то неразличимая женская фигура, высоко подняв свечу, повела меня к прилавку — странно видеть прилавок с тыла — и, добрая душа, накопала ковшом из ведер и волнушек, и клюквы, и соленых огурчиков, и не поленилась взвесить на два рубля укропу, — на здоровьичко, заходите еще, — и там, среди ушатов и корыт с квашеньем, мы с ней поздравили друг друга с международным женским днем, с международной солидарностью всех выпивающих и отмечающих, с отражением тамерланова нашествия, Макдональдсов, мамаев, наполеонов, дефолта, пожаров, наводнений и цунами.
март 1999 года
Непальцы и мюмзики
— «Кысь» — ваш первый романический опыт?
— Первый.
— Нет дебютантского мандража?
— Перед кем же? Кто это у нас такой умный и строгий, кого надо бояться? Я сама — свой высший суд, как мне велели передать… Спокоен и угрюм. Четырнадцать лет писала, и за это время уж как-нибудь выучилась.
