Альберто Моравиа - Чочара
Вот я заговорила о молодой пшенице и вспомнила об одном случае, который особенно сильно дал мне почувствовать, что такое голод. Однажды во второй половине дня я пошла в Фонди (последнее время мне частенько приходилось туда ходить), чтобы попытаться купить немного хлеба. Мы спустились в долину и были просто поражены: на засеянном пшеницей поле спокойно паслись три немецкие лошади. Солдат без всяких знаков отличия, может быть русский предатель, одного из которых мы встретили как-то, наблюдал за лошадьми, сидя на изгороди и покусывая стебелек травы. Вот тут я, как никогда, почувствовала, что такое война: это значит, что сердце перестает быть сердцем, другие люди больше не существуют и все становится возможным. Был чудесный солнечный день, а мы все - Микеле, я и Розетта - стояли около изгороди и смотрели на этих трех лошадей, красивых и сытых, не понимавших, как это должны были бы понимать их хозяева, что они делают, и спокойно уничтожавших нежную молодую пшеницу, из которой, когда она поспевает, делают хлеб для людей. Я еще девчонкой слышала от родителей, что хлеб - священный, что человек, выбрасывающий его или употребляющий не на еду, совершает святотатство, грехом считалось даже класть на стол хлебец верхней коркой вниз; и вдруг я вижу, что этот самый священный хлеб дают в корм животным, а в долине и на горах люди голодают. Наконец, Микеле, выражая наше общее чувство, сказал:
- Если бы я был верующим человеком, то я бы решил, что настал конец света - и лошади пасутся в пшенице Но так как я неверующий, то просто скажу, что пришли нацисты, хотя, вероятно, это то же самое.
В тот же день, только немного попозже, мы опять столкнулись с этим немецким характером; странный он какой-то и совсем не похож на наш, итальянский характер; может, у немцев и есть много распрекрасных качеств, но все же у них вроде чего-то не хватает, какие-то они недоделанные. Мы опять пошли к тому адвокату, у которого встретились со злым лейтенантом, рассказавшим нам, как он очищал пещеры огнеметом и что ему это нравилось; и опять в гостях у адвоката был немецкий офицер, но на этот раз был капитан. Адвокат предупредил нас:
- Этот офицер на самом деле не похож на других, он образованный человек, говорит по-французски, жил в Париже и о войне думает так же, как и мы.
Мы вошли в хижину, капитан встал, как это делают все немцы, со своего места и подал нам руку, щелкнув при этом каблуками. Он и вправду был воспитанный человек, настоящий синьор, немного лысый, с серыми глазами, тонким, аристократическим носом, красивым и гордым ртом, он даже походил бы на итальянца, если бы не был такой мешковатый и натянутый - итальянцы такие не бывают. Он хорошо говорил по-итальянски, расхваливал Италию, говорил, что это его вторая родина, что он каждый год ездит на Капри и что война дала ему возможность посетить много красивых мест, где он еще не был. Он угостил нас сигаретами, был любезен со мной и Розеттой, стал рассказывать о своей семье и даже показал нам фотографию жены - красивая женщина с пышными белокурыми волосами - и трех детишек, тоже красивых, как ангелочки, и с такими же светлыми волосами, как у матери. Пряча фотографию, он сказал:
-- В этот момент мои дети очень счастливы.
Мы спросили его: почему,- и он ответил, что его дети всегда мечтали об ослике, и вот на днях ему удалось купить в Фонди маленького ослика и послать его в Германию в подарок детям. Капитан казался очень довольным и сообщил нам подробности: он нашел именно такого ослика, как ему хотелось, сардинской породы, а так как этот ослик был еще сосунком, то его пришлось послать в Германию с военным обозом и поручить одному из солдат кормить его все время молоком: при обозе была корова. Он удовлетворенно смеялся, а потом еще добавил, что, дескать, в этот момент его дети, наверно, уже ездят верхом на ослике, поэтому он, мол и сказал, что они теперь счастливы. Мы все, даже адвокат и его мать, были поражены: кругом такой голод, людям есть нечего, а этот капитан отправляет в Германию ослика, да еще велит кормить его всю дорогу молоком, которое так нужно итальянским детям. Где же тут, спрашивается, его любовь к Италии и итальянцам, если он не понимает даже таких простых вещей? Но я подумала, что он сделал это не со зла; это был, конечно, лучший из всех немцев, которых я до сих пор встречала. Сделал он так потому, что был немец, а у немцев, как я уже говорила, не хватает чего-то, может, у них и есть хорошие качества, но только с одного боку, а с другого боку этих качеств у них совсем нет, знаете, как деревья, которые выросли около стены - все ветви у них на одну сторону.
Доставать продукты становилось все труднее и труднее; Микеле всеми способами старался помогать нам; делал он это или открыто - приносил нам часть своего завтрака и обеда, не обращая внимания на молчаливое осуждение своих домашних,- или же просто крал для нас продукты у своего отца. Однажды он пришел к нам, и я показала ему маленький хлебец, в котором к тому же было на три четверти кукурузной муки, и сказала, что у нас, кроме этого хлебца, ничего нет. Он ответил, что будет доставать нам хлеб, таская его понемножку у матери из ящика. Так он и делал. Каждый раз приносил нам несколько кусочков хлеба из белой муки, без примеси кукурузы или отрубей, никто уже в то время не пек такого хлеба в Сант Еуфемии. А ведь подумать, что Филиппо без конца жаловался и рассказывал всем, у кого было желание его слушать, что он и его семья голодают. Однажды Микеле вместо обычных трех или четырех ломтиков принес нам два целых хлебца: в то утро мать его как раз пекла хлеб, и Микеле решил, что никто ничего не заметит. Но они, конечно, заметили, и Филиппо орал как сумасшедший, что у него крадут запасы, хотя и не сказал, что украли хлеб: ведь он давно всем жаловался, что у него больше нет муки. Филиппо произвел расследование, как настоящий полицейский: он измерил высоту и ширину окошка, обследовал траву под окном в поисках следов, тщательно осмотрел рамы, нет ли на них царапин; на основании такого расследования Филиппо пришел к заключению, что в окошко, маленькое и находящееся высоко от земли, мог пролезть только ребенок, но сделать это он мог лишь с помощью взрослого. Значит, решил Филиппо, это сделал Мариолино, сын одного из беженцев, а помогал ему, конечно, отец. Дело на том бы и закончилось, если бы Филиппо не сообщил об этих своих догадках жене и дочери. Стоило им услышать об этом, и предположения Филиппо превратились в достоверные факты. Сначала женщины перестали здороваться с беженцем и его женой, проходили мимо с гордым и обиженным видом; потом стали делать намеки:
- Ну как, хорош хлеб был сегодня? Или:
- Следите за Мариолино... он может разбиться, лазая по окнам.
