Альберто Моравиа - Чочара
- А как же часы? Кто позаботится о часах? Монахиня ответила спокойным голосом:
- Ведь вам их завели, они идут хорошо; посмотрите, дон Маттео, все они показывают один и тот же час, и это как раз время садиться за стол.
Говоря это, монахиня сняла с гвоздя черное платье патера к помогла ему одеться, как это делают сиделки в сумасшедшем доме, спокойно и приветливо. Дон Маттео позволил облачить себя в пыльную и грязную сутану, провел рукой по спутанным волосам и направился вместе с монахиней, державшей его под руку, в глубь пещеры, где на треножнике стоял большой дымящийся котел. Монахиня обернулась к нам:
- Идите и вы трое, еды хватит и для вас.
Мы подошли к котлу, вокруг которого уже собрались беженцы. Среди этих беженцев я обратила внимание на одного, низенького и толстого человечка в лохмотьях, растрепанного и небритого, который все время жаловался и ворчал. Штаны его были разорваны сзади, как раз на заднице, и в дырку виднелся кусок белой рубахи. Он протягивал свою тарелку, говоря при этом жалобным голосом:
- Мне вы даете всегда меньше других, сестра Тереза, почему вы мне даете меньше других?
Сестра Тереза не ответила ему, она была занята тем, что разливала суп: каждый получил по куску мяса и по два половника бульона. Один из беженцев, человек средних лет, с черными усами и красным лицом, сказал язвительно:
- Почему ты не наложишь на сестру штраф, Тико? Ведь ты служишь в полиции, вот и наложи на нее штраф, что она дает тебе супа меньше других.
Потом, смеясь, он обратился к Микеле:
- Замечательная компания собралась здесь: патер сошел с ума, карабинеров увезли в Германию, полицейский бродит с рубахой, вылезающей из панталон, а городской голова- это я - голодает больше других. Властей никаких нет, чудо еще, что мы не перегрызли горло друг другу.
Монахиня ответила, не поднимая глаз от котла:
- Это не чудо, а божья воля, бог хочет, чтобы люди помогали друг другу.
А Тико бормотал:
- Вы всегда шутите, дон Луиджи... Разве вы не знаете, что полицейский без мундира такой же бедный человек, как и все остальные? Дайте мне мундир, и я вам наведу здесь порядок.
Я подумала, что в общем он прав: в некоторых случаях мундир - это все. Даже эта добрая монахиня со своим кротким характером и со своей религией не могла бы завоевать здесь такого авторитета, если бы на ней было не монашеское платье, а тряпки, как на мне и на Розетте.
Ну, хватит об этом. Мы ели суп из козлятины, жирный и неприятный на вид; от него так отвратительно пахло козлом, что я с трудом глотала его, хотя была голодна; во время еды мы прислушивались к разговорам беженцев; они говорили все о том же, что и у нас, в Сант Еуфемии: о голоде, о приходе англичан, о бомбежках, об облавах, о войне Наконец, выбрав удобное время, я спросила, не может ли кто-нибудь из них продать мне немного продуктов. Мой вопрос вызвал всеобщее удивление: продуктов у них, как я и думала, не было; эти беженцы находились в таком же положении, как и мы,- приканчивали то. что принесли с собой, и покупали, что попадалось. Они посоветовали нам обратиться к пастухам, жившим в хижинах за пещерой.
- Мы сами покупаем у них, что придется: сыр, козлятину Может, они и нам согласятся продать что-нибудь.
Я сказала, что одна женщина послала нас к ним, утверждая, что у пастухов нет ничего для продажи. Городской голова пожал плечами:
- Они говорят так потому, что не доверяют пришлым людям, а еще потому, что они хотят содрать за свои продукты большие деньги. Но у них есть стада, и они единственные здесь в округе, у кого можно что-нибудь купить.
Мы поблагодарили монахиню и беженцев за суп и вышли из пещеры, пройдя опять мимо алтаря сумасшедшего патера с его часами. Как раз в этот момент мы увидели между скалами и хижинами маленькое стадо овец и коз, погоняемое высоким человеком в белых чочах, черных штанах, поддерживаемых широким поясом, в черном пиджаке и черной шляпе. Беженка, стоявшая около входа в пещеру с куском хлеба в руке,- она слышала, что мы ищем кого-нибудь, кто бы нам продал продуктов,- сказала нам, указывая на пастуха:
- Вот один из евангелистов... он продаст тебе сыра, если ты за него хорошо заплатишь.
Я побежала за этим человеком и крикнула ему:
- Ты продашь нам немного сыра?
Он ничего мне не ответил, даже не обернулся и продолжал идти вперед, как будто не расслышал. Я опять закричала ему:
- Синьор Евангелист, продайте мне сыра. На это он сказал мне:
- Меня зовут не Евангелист, а Де Сантис. А я:
- Мне сказали, что твое имя Евангелист.
- Мы - евангелисты по вере, вот и все,- ответил он мне.
Наконец, как бы мимоходом, он бросил нам, что, может быть, продаст нам сыра; мы пошли за ним в его хижину. Сначала он впустил в соседнюю хижину своих овец, называя их всех по имени: «Бианкина, Пачокка, Матта, Челесте...» - и так далее, закрыл за ними дверь и только потом прошел впереди нас в свою хижину. Хижина была похожа на ту, в которой жил Париде, но была немного больше и казалась почему-то беднее, более пустой и холодной, может быть, такой ее делало нелюбезное обращение хозяина. Вокруг огня, как и у Париде, на таких же скамейках и чурбанах сидело много женщин и детей. Мы тоже сели, а он сложил руки и стал молиться, и все стали молиться с ним, даже дети. Я очень удивилась, потому что в наших краях крестьяне молятся редко и только в церкви; но тут я вспомнила его ответ и поняла, что они другой веры, чем мы. Микеле с интересом наблюдал за ними, и как только они кончили молиться, спросил, каким образом они стали евангелистами, по-видимому, он знал значение этого слова. Мужчина ответил нам, что он и его два брата были в Америке, где они работали; там они встретили протестантского пастора, который убедил их в правоте своей религии, и они перешли в веру евангелистов.
Микеле спросил, какое впечатление произвела на него Америка, и он ответил:
- Мы сели на пароход в Неаполе и высадились в каком-то маленьком городе на побережье Тихого океана, дальше ехали поездом и очутились в больших лесах, мы ведь нанялись на работу как лесорубы. Из того, что я видел, можно заключить, что в Америке много лесов.
- А городов вы не видели?
- Только тот, где мы высадились. Это был маленький город... Два года мы провели в лесах, потом той же дорогой вернулись в Италию.
Микеле был удивлен, очевидно, этот рассказ показался ему очень забавным; позже он мне сказал, что в Америке есть огромные города, но эти люди видели только леса и думают поэтому, что вся Америка покрыта лесами. Некоторое время они еще говорили об Америке, но приближался вечер, нам пора было уходить, и я спросила насчет сыра. Мужчина порылся в темноте в соломе крыши и вытащил оттуда две головки сыра, маленькие и желтые, сказав, что они стоят столько-то. Он заломил такую цену, что мы подпрыгнули на месте: таких цен мы не слышали даже в те голодные времена. Я сказала ему:
