Марджори Ролингс - Жажда человечности
«Да, — говорил он, высматривая, куда бы вбить еще гвоздь, откуда бы выдернуть сорную травинку, — я привел этот дом в порядок. Если бы нам сейчас пришлось его продать, мы выручили бы за него много больше, чем я выплатил компании». Это было не просто чувство собственности, это было чувство добропорядочности. Сколько людей, купивших дома у компании, только разрушили их да разорили, а потом съехали.
Она стояла, прижавшись ухом к стене, — маленькая, темная, гневная, совсем еще детская фигурка. В смежной комнате все стихло, но в ушах ее продолжала звучать симфония собственничества: стучал молоток, скрипела лопата, шипел пар в радиаторе, поворачивался ключ в замочной скважине, в стенку ввинчивался болт, — негромкий будничный аккомпанемент, под который люди возводят свои крепостные стены. Она стояла, замышляя предательство.
Часы показывали четверть одиннадцатого. У нее был еще целый час на сборы. Но столько ей и не понадобится. Бояться было абсолютно нечего. Они, как всегда, сыграли втроем партию в бридж; сестра в это время подновляла платье, которое собиралась надеть завтра на ганцы. Потом она вскипятила воду и заварила чайник; потом наполнила горячей водой бутылки и, пока отец запирал двери, разложила их по кроватям. Он и не подозревал, что в доме притаился враг.
Она надела шляпу и теплое пальто — по ночам все еще было холодно. Весна в этом году поздняя, как на днях сказал отец, разглядывая почки на яблоньке. Она не стала укладывать чемодан, с чемоданом все это было бы слишком похоже на воскресные выезды к морю, на семейные поездки в Остенде, откуда всегда приходилось возвращаться домой, а ей хотелось быть такой же удивительно беспечной, как Фред. На этот раз она не вернется. Неслышно ступая, она спустилась в маленькую заставленную переднюю и отперла дверь. Наверху все было тихо. Она прикрыла дверь за собой.
Она чувствовала себя немного виноватой из-за того, что оставила незапертой наружную дверь. Но это чувство развеялось, когда она дошла до конца выложенной разноцветными камешками дорожки; она свернула на шоссе, которое за пять лет так и не успели достроить, и зашагала мимо зияющих между коттеджами пустырей, где израненные поля с угрюмым упорством заявляли о себе чахлой травой, кучами глины и одуванчиками.
Теперь она быстро шла мимо вытянувшихся в длинный ряд низеньких гаражей, напоминавших гробницы на Португальском кладбище, которые так и будут стоять там до скончания века, украшенные выцветшими фотографиями своих обитателей. Холодный ночной воздух словно окрылил ее. И когда, повернув у светофора, она очутилась на главной улице с закрытыми железными шторами, витринами, ей уже все было нипочем, совсем как новобранцу в первые месяцы войны: выбор сделан, и можно отдаться удивительному, окрыляющему, небывалому приключению.
Фред, как и обещал, ждал ее на том углу, где улица поворачивала к церкви. Они поцеловались, и она ощутила запах спиртного. И прекрасно — никто не подошел бы для этого случая лучше, чем Фред. При свете фонаря его лицо казалось радостным и беспечным, и весь он был таким же волнующим и необычным, как предстоящее им приключение. Он взял ее под руку и повел в темный тупичок. Потом оставил на минуту одну, и вдруг из черной пустоты засияли две фары, облив ее мягким светом.
— У тебя машина?! — удивленно воскликнула она и тотчас же почувствовала нервное прикосновение его руки, подталкивавшей ее к дверце.
— Да, — сказал он, — нравится? — и со скрежетом включил вторую скорость, а когда они оказались на улице с зашторенными витринами, неумело переключил на третью.
— Еще бы! — похвалила она. — Поехали куда-нибудь подальше.
— Поехали, — сказал он, наблюдая за стрелкой спидометра, дрожавшей у сорока пяти.
— Значит, ты получил работу?
— Нет работы, — ответил он. — Была, да вся вышла, исчезла, как доисторическая птица дронт. Видела пичугу? — спросил он резко, включая фары, потому что они как раз проезжали перекресток, откуда начиналась дорога в район новой застройки. Миновав кафе («Загляните к нам»), обувную лавку («Покупайте туфли, которые носит ваша любимая кинозвезда») и лавку гробовщика, над которой парил большой белый ангел, освещенный неоновым светом, они вдруг очутились за городом.
— Нет, ничего не видела.
— Не видела, как она пролетала у самого ветрового стекла?
— Нет.
— Я чуть не расшиб ее, — сказал он. — Вот было бы гадко! Все равно что сбить прохожего и не остановиться. Ну как, остановимся? — спросил он, выключая свет на щитке; теперь они уже не видели, как стрелка спидометра поползла к шестидесяти.
— Как хочешь, — ответила она, упиваясь своими дерзкими мечтами.
— А ты будешь любить меня сегодня?
— Конечно, буду.
— И никогда не вернешься домой?
— Никогда, — сказала она так, словно заклинала стук молотка, звяканье задвижки, шарканье обутых в шлепанцы ног, совершающих обход дома.
Хочешь знать, куда мы едем?
— Нет.
Плоская, словно картонная, рощица въехала в зеленый свет и тут же умчалась вдаль. Кролик, показав куцый хвост, исчез за живой изгородью.
Он спросил:
— У тебя есть с собой деньги?
— Полкроны.
— Ты меня любишь?
Она ответила долгим поцелуем, вложив в него все, что ей приходилось терпеливо таить про себя, когда по воскресеньям она отворачивалась от Фреда или молчала, если за обедом при случае неодобрительно упоминали его имя. Она отдавала себя всю, прижимаясь к его сухим неподвижным губам, а машина мчалась вперед, и его нога продолжала нажимать на акселератор.
— Собачья жизнь, — сказал он.
И она повторила за ним, как эхо:
— Собачья жизнь.
— У меня в кармане виски. Хочешь глотнуть? — предложил он.
— Не хочется.
— Ну, тогда дай мне. Пробка отвинчивается. — Одной рукой он обнимал ее, другая лежала на руле. Он запрокинул голову, чтобы она влила ему немного виски прямо в рот. — Ты не возражаешь?
— Нет, конечно, что ты.
— Мне выдают десять шиллингов в неделю на карманные расходы. Много ли из них отложишь? Я и так изворачиваюсь как могу. Приходится чертовски ломать голову, чтобы хоть как-то разнообразить жизнь. Полкроны на сигареты. Три с половиной шиллинга на виски. Шиллинг на кино. И еще три шиллинга остается на пиво. Беру что-то от жизни хоть раз в неделю — и точка.
Несколько капель виски скатилось ему на галстук, и маленькая кабина наполнилась запахом спиртного. Ей нравился этот запах — его запах.
— Старики все песочат меня за виски. Требуют, чтобы я нашел себе работу. Люди в их возрасте не понимают, что для таких, как я, нет работы. Нет и не будет никогда.
— Да, — сказала она, — они старые.
Как там твоя сестренка? — спросил он неожиданно.
Яркий свет сгонял с дороги испуганных птичек и зверьков.
— Собирается завтра на танцы. Интересно, где-то мы будем завтра?
На этот вопрос он не стал отвечать, у него был свой план, но он хранил его про себя.
— Как мне тут нравится!
Он сказал:
— Здесь, у дороги, есть загородный клуб. В помещении гостиницы. Мик записал меня в него. Ты знакома с Миком?
— Нет.
— Мик свойский парень. Если в клубе тебя знают, можешь пить там хоть до полуночи. Давай завернем туда. Повидаем Мика. А утром — ну там решим, когда опрокинем пару рюмочек.
— А тебе на это хватит денег?
Маленькая деревенька, уже крепко спящая за закрытыми дверьми и ставнями, проплыла мимо них под гору, словно оползень плавно уносил ее вниз, в иссеченную дорогами долину, откуда они ехали. Мелькнуло длинное серое строение — церковь в норманнском стиле, гостиница без вывески, часы, показывающие ровно одиннадцать.
Он сказал:
— Взгляни-ка на заднее сиденье. Там должен быть чемодан.
— Он заперт.
— Я забыл ключи.
— Что у тебя там?
— Так, барахлишко, — ответил он уклончиво. — Его можно будет заложить, а на вырученные деньги выпить.
— А где будем ночевать?
— В машине. Ты ведь не боишься?
— Нет, — ответила она, — нисколько. Все это так… — Но у нее не хватило слов, чтобы выразить все сразу — пронизывающий ветер, темноту, необычность, запах виски и несущийся сквозь мглу автомобиль. — Хорошо идет машина, — добавила она. — Мы, наверно, далеко отъехали. Здесь уже настоящая глушь. — Она увидела, как низко над вспаханным полем пронеслась на своих мохнатых крыльях сова.
— Настоящая глушь дальше. По этой дороге до нее так скоро не доберешься. Сейчас будет гостиница.
Она вдруг поняла, что ей ничего не нужно — только бы мчаться с ним сквозь мрак и ветер. Она сказала:
— Нам обязательно заезжать в клуб? Может, лучше поедем дальше?
Он искоса поглядел на нее; он всегда соглашался с любым предложением, словно флюгер, специально созданный для того, чтобы по прихоти ветра поворачиваться в любую сторону.
