Борис Носик - Смерть секретарши (повести)
— Ну, утри глазки свои красивые, что там у тебя случилось, сейчас наведем порядок, всех виновных накажем, каждой сестре по серьге, может, кого надо кастрировать?
— Я, кажется, забеременела… Вот после того… — Рита говорила чуть слышно, но Владимиру Капитонычу показалось, что слишком даже громко и вслух. — Я как знала, что будет девочка. Когда тетя Шура умерла…
— Девочка… — сказал шеф растерянно. — Девочка — это славно. — Он подумал, что девочка — это, пожалуй, совсем некстати. — И что же ты решила, дружочек? Это ведь серьезное решение. Я-то, сама понимаешь… Никак это не должно выйти наружу, хотя, сама понимаешь, мне лестно в мои года… Но чем могу — я всегда всеми средствами, если на врача надо или на усиленное питание, пожалуйста, только ты не спорь, вот и вот, вот еще… — Владимир Капитоныч как бы украдкой и как бы небрежно, а на самом деле вполне неуклюже запихнул в карман Ритиной курточки три сиреневые бумажки, продолжая между тем встревоженно-отеческим (может, нынче даже более встревоженным, чем отеческим) тоном:
— А что надо, скажи — все сделаем. И больница у нас есть высшего класса, зайду к кому надо, похлопочу, там весь уход… Если отпуск нужен на несколько дней, чтоб не афишировать, так сказать, можешь просто предупредить, без всякого оформления… Ну, ты не плачь, страшного ничего нет, тебя ведь никто не заставляет ничего такого делать, просто подумаем все вместе, посовещаемся с товарищами-медиками, как нам лучше справиться с этой… с Ядрипоной Карюхой… — Он замолчал, вспоминая, откуда вдруг взялось это неуместное выражение, а вспомнив, шлепнул себя по ляжкам: — Художники слова, мать иху! Пойдем, деточка, я тебя отвезу до дому, машина меня ждет, утри глазки.
— Я сейчас, — сказала Рита, глядясь в зеркальце. — Я спущусь.
* * *— Дождемся Риту, — сказал Владимир Капитоныч своему шоферу Валере и, чтобы пресечь всякие вопросы, тут же объяснил сурово: — Мы тут ее задержали с Колебакиным, а ей домой надо.
— Только мне одному никуда не надо, — огрызнулся Валера, и шеф подумал, что с ним не очень-то выдержишь марку, с этим Валерой, который и знает всегда больше, чем ему полагается, и литературой не балуется, и местом не дорожит — типичный современный работяга, которому на всех насрать, и на эти скромные деньги тоже, как-то еще пока с ним, с Владимиром Капитонычем, держится в рамках, остальных ведь просто посылает по-своему, по-пролетарски куда подальше, того же взять Колебакина.
— Вот и наша принцесса! — сказал Валера и включил зажигание.
Владимир Капитоныч отворил заднюю дверцу, Рита села в машину, и они доехали в молчании до ее дома. Выйдя, она помахала им ручкой и юркнула в подъезд.
— Что-то наша принцесса невеселая? — сказал Валера, Владимир Капитоныч не поддержал его шутливого тона. И пожалуй, напрасно, потому что Валера не принимал всех этих тактичных умолчаний и нехитрой темниловки. — Вы что-то тоже не в духе, Владимир Капитоныч, — сказал Валера, сбоку глянув на шефа. — Она вам что, насчет беременности лапшу на уши?
По лицу шефа и по его смущенному молчанию Валера убедился в точности попадания и несколько смягчился:
— Не берите, шеф, в голову. Она мне тоже пробовала, так я ее вон куда послал… По мне, так: надо тебе машину, так и проси по-хорошему, а что я там раз-другой, великое дело.
Профессиональный темнильщик Владимир Капитоныч был поражен в самое сердце не только осведомленностью шофера о его тайных делах, но столь интимным их соучастием на ниве, так сказать, как это теперь у них называется?
— Молодежь! — сказал он, густо краснея. — Нет у вас рыцарского, так сказать, тургеневского отношения к женщине.
Сказал — и тут же пожалел о своей вспышке: получилось вроде как признание, еще бы ты, старый дурак, сообщил этой скотине, сколько ты отвалил отступного.
— У вас доход другой, — сказал Валера, небрежно закуривая. — Вам ихнюю сестру можно и по-тургеневскому и по-всякому ставить, потому что у вас ставка одна четыреста, и буфет, и то-се, а нам, беднякам, — что урвешь, то и поставишь. Свозил ее как-то с тетей Шурой по врачебным делам — обломилось раза, а так сиди жди, свою старуху тяни дома… А я что — хуже других?
Владимир Капитоныч молчал. Высчитывал. И только когда подъехали к его дому, сказал примирительно:
— Не унывай! Валяй — поезди по Москве, я ведь не возражаю: ничего не знаю, ничего не вижу.
— Не понравилось, хрыч моржовый… — бормотал Валера, выезжая на улицу. — Ишь поездить мне разрешает. А то я без его разрешения не знаю, что мне делать.
Он повернул по кольцу к трем вокзалам и, стоя у светофора, долго, со вкусом материл регулировщика в будке. Милиционер спокойно глядел перед собой, надежно защищенный от массовой телепатии стеклянным «стаканом».
* * *Конечно, не было никакого смысла сообщать Коле. Он вернулся из Яхромы рассеянный, что-то у него в жизни не ладилось, а что — не говорил. К тому же Коля, если чего может, он и так тебе сделает — все время какую-нибудь глупость предлагает:
— Отдыхать в Крым хочешь? У меня там вот такие ребята, примут по-царски. Поезжай. Алушта. Пансионат торговли.
— Спасибо. У меня нет отпуска.
— Пальто хочешь финское? Я сегодня интервью брал в районе, а он говорит: «Завезли финские пальто. Хотите для жены?» Я говорю: «Хочу». Жены, сама знаешь, нет, денег тоже, а ты поезжай, дам записку. Не хочешь? Как хочешь.
Коля был, конечно, симпатичный, веселый, но баб у него было столько, что он сам запутался, так что Риточка поначалу и не хотела ему ничего говорить. Потом все же не выдержала и, когда он ошивался рядом и никого больше не было, сказала:
— Кажется, я подзалетела, Коль. Беда. Вам-то что, ляля, ля-ля…
— У нас свои проблемы, — сказал Коля мрачно. Потом спохватился, поправился: — Ладно, Ритуль, если помощь какая, мы сразу — тут у нас такой доктор, артист.
— Доктор у меня есть… — начала Рита. Но тут зашел Евгеньев, и разговор пришлось отложить на потом. Коля ушел, усмехаясь про себя и качая головой. Подзалетела. Он тоже подзалетел — теперь разбирайся от кого. Значит, та училка с бедрами из Яхромы была от субботы до вторника, а до нее — со Второго часового одна, старый кадр, потом девочка из медучилища, ну, эта вряд ли, тем более много уже прошло, сколько, десять дней, вообще-то в самый раз десять дней, молодые, они теперь бойкие… А может, вообще, все это какая-то хроника, не может быть такое невезение — надо самому изучать свой организм, теперь никто не поможет, а все же придется окопаться дома и глотать всякую дрянь, чтоб остановить процесс.
Рита взяла трубку. Звонил Гена из Душанбе.
— Тоже, — сказала Риточка. — Я тоже. Присоединяюсь. Разделяю мнение.
Евгеньев сидел в своем углу, курил, мусолил комментарий, усмехался: он знал эти разговоры — «тоже» вместо «целую». Когда сказать неудобно, кто-то есть в комнате. Или даже в постели.
— Шефа дать? — спросила Рита. — Сейчас соединю. Хоть раз с ним поговори, а мы потом на него все твои счета оформим за телефон.
«Умничка, — подумал Евгеньев. — Значит, Гена у нас теперь главный. «Подзалетела» тоже оформим на него, вместе со счетами за телефон. Но с остальных это не снимает ответственности. А кто, собственно, остальные?»
Он как будто знал про нее все. Или почти все. Она еще удивляла его иногда, но никогда не возмущала больше и не сердила. Она была не хуже его последующих жен, даже, пожалуй, лучше — и моложе, и проще. Впрочем, будь у них дети, писать-то, может, в партком и она б на него писала…
Западные феминистки кричали о равенстве, о профессиональной роли женщины, и вот она сидела здесь перед ним, маленькая женщина, игравшая такую важную профессиональную роль именно благодаря своим женским качествам. Евгеньеву иногда казалось, что он уже знает ее нехитрые тайны, но потом она раскрывалась вдруг с какой-нибудь новой стороны, удивляя его. Недавно он заметил, как почтителен с ней завкадрами — она одна позволяла себе фамильярное Петрлукьяныч, а он никаких фамильярностей не позволял и был осторожен. Значит, был кто-то еще и было что-то еще, чего он не знал. Иногда ей становились известны совсем уж упрятанные детали и пружины этого механизма, может, они становились ей известны не всегда по линии доброй доверительности или интимной дружбы, как знать…
«Она не бездарна, — думал Евгеньев. — Она постигла систему».
И все же при мысли о будущем ребенке у него щемило сердце. Дети ни в чем не виноваты. Виноваты мы, зачинающие детей Бог знает от кого — в пылу своих увлечений, капризов и расчетов. Не надо иметь ребенка от Риточки, никому это не нужно — и фотографу тоже не нужно, он, кстати, кажется, неплохой малый, полуинтеллигенция, конечно, образованщина, но не злой, приятный, способный — его бы по Западу чуток потаскать, с него бы слетела его западность. Хотя вот с Юры Чухина не слетает…
