Александр Нежный - Nimbus
— У вас в руках перо, — с улыбкой заметил господин Непряев, — я вам помешал.
— Милостивый государь, Авксентий Петрович, моим главным собеседником была вечность. Она столько лет ждала меня, что, я надеюсь, потерпит еще немного.
— Вечность? — Авксентий Петрович удивленно поднял брови. — Осмелюсь ли предположить, что кроме трудов по части медицины вы состоите в содружестве по крайней мере с пятью музами?
Федор Петрович засмеялся.
— Я дружу всего лишь с одной — Уранией. — Тут он указал на телескоп. — Вечности же я адресую всего лишь мое завещание, хотя, с другой стороны, оно одолевает меня заботами вполне житейскими.
Господин Непряев вежливо взглянул на телескоп, после чего учтиво склонил голову и заметил, что благоразумие требует от нас во всякую минуту нашей жизни быть готовым покинуть ее. Важно при этом наше духовное состояние; но следует также подумать и о том, как распорядиться благоприобретенным имуществом, не ущемив при этом интересы и самолюбие родных и близких. При этом он пожелал Федору Петровичу еще долгих лет жизни, о жертвенном благородстве которой наслышаны очень и очень многие. По роду своих занятий он не раз сталкивался с сюжетами, к которым — будь они воплощены на театре или в прозе — наша взыскательная публика отнеслась бы как к неудачной выдумке. Был один лихой малый, каких еще поискать. Разбойник, злодей, пробы ставить некуда, три года за ним охотились, поймали, и на допросе вдруг, представьте, спрашивает: «А вы святого доктора Федора Петровича знаете?» Надо ли говорить, сколь сильное недоумение вызвало имя почтеннейшего человека, прозвучавшее из уст этого злодея! Какое, позвольте спросить, отношение имеет этот душегуб — а на нем три по крайней мере убийства — к господину доктору Гаазу? Хотя Авксентий Петрович, будучи любителем провинции и тишины, проживает в Коломне, в собственном доме, и по весне ходит к Москва-реке слушать соловьев, однако наслаждаться прелестями тамошнего житья-бытья ему выпадает нечасто. Все в разъездах. Недавно был в Петербурге, ездил в Киев, навещал Тамбов, городишко прескверный, ну и, само собой, частый гость в Москве. О Федоре же Петровиче не только наслышан, но и имеет общих с ним знакомых, Андрея Ивановича Поля, например, с которым однажды консультировался по хирургической части. Нет, нет. Никакой операции. Речь шла о способе нанесения поранения, отправившего к праотцам молодого человека во цвете лет. Само собой, господин Непряев спросил у преступника, по какой причине он вспомнил доктора Гааза? И верите ли, тот, не моргнув глазом, отвечает: а я его грабил. Как грабил?! Где?! Когда?!
Федор Петрович молча улыбался.
— Ага, — приметив его улыбку, улыбнулся и Авксентий Петрович. — Чую, не врал мой разбойничек. Не врал, Федор Петрович?
— Weiter, weiter[131], — сказал Гааз.
— Ну, дальше, так дальше.
А дальше в повествовании Авксентия Петровича возникла зимняя морозная ночь тому назад этак лет десять, одинокий пожилой господин, спешащий по пустым, будто вымершим стогнам Москвы, со стражниками, более согревающимися в своих будках, у печек, чем наблюдающими за порядком, и трое лихих молодцев, берущих нашего господина на гоп-стоп, иными же словами — предъявляющих ему перо и снимающих с него шубу.
— Перо? — удивился Гааз. — Они мне ничего не писали, только говорили — давай шубу.
— Перо на их языке — это нож.
— О, нет, никакого ножа, потому что я сразу сказал, что буду снимать… Я говорил также: братцы, это старая волчья шуба, но если вам холодно — берите. Только одна просьба. Я — доктор, меня срочно позвали к больному, тут неподалеку. Если я пойду без шубы, я простужусь, заболею и не смогу никому помочь. Поэтому проводите меня до дверей, где я сниму шубу и передам ее вам.
В светлых умных глазах господина Непряева вовсю играла улыбка.
— И проводили?
— Ну да, — отчего-то смущаясь, подтвердил Федор Петрович. — До самых дверей.
— Ах, Федор Петрович! — засмеялся господин Непряев. — Мне мой разбойничек рассказывал куда интересней!
— В самом деле? — невинно осведомился Гааз.
Господин Непряев кивнул.
— В самом деле.
Подчеркивая, что не добавляет от себя ни единого слова, он нарисовал в высшей степени трогательную картину обращения лихих людей в кающихся грешников. До всех троих как-то разом дошло, что человек, с которого они намеревались снять шубу, это почитаемый всей нищей, арестантской, бесприютной Москвой доктор Гааз, единственный, может быть, ее заступник, милостивец и лекарь. «Ах, ты! — вскричали они, падая на колени. — Федор Петрович! Ты что ж нам сразу не признался?! Чуть в грех не ввел». Заметим попутно, что ободрать как липку ничем не приметного обывателя для них не грех; доктор же Гааз в их сознании — некто неприкасаемый, нечто вроде табу, святая икона, перед которой следует опускаться на колени.
— Вы, голубчик, как-то уж слишком, — буркнул Федор Петрович.
Опять нарастала боль, и он думал, когда же этот симпатичный господин объявит о цели своего визита.
— Какое там слишком! — воскликнул господин Непряев. — Это ведь Россия, mein teuerer Herr Haas[132], страна, где нет середины и где сходятся все противоположности. И уж позвольте…
Они не только дождались, пока доктор осмотрит больного, но и проводили его в обратный путь, сказав, что береженого Бог бережет. Кроме нас сей ночью разве мало бродит по Москве всякого рода лихих людей? А на прощание дали нерушимое слово покончить со своим преступным ремеслом. Один из них, как мы знаем, слова не сдержал. А другие? Ходили слухи, что раскаявшиеся разбойники поступили санитарами в Полицейскую больницу. Есть у нас в России любимая народом песня про Кудеяра-разбойника, который много пролил невинной кровушки, однако затем раскаялся, уверовал и ушел в монастырь. Эта история в таком же роде, не так ли?
Боль усилилась. Федор Петрович зябко повел плечами и коротко ответил:
— Нет. Я их больше не видел.
— Увы. — Авксентий Петрович стянул с рук перчатки и положил их на колени, возле шляпы. — Недаром я не склонен доверять сказкам со счастливым концом. Впрочем, — с тонкой улыбкой прибавил он, — бывают и исключения… История Сергея Гаврилова вам, разумеется, знакома?
Боль мгновенно ушла. Федор Петрович бросил перо на стол, отчего на бумаге с завещанием образовалась клякса как раз на словах «как я признан совершенно несостоятельным…».
— Знаком?! — воскликнул он. — Еще как знаком! Замечательный молодой человек, жертва всеобщего равнодушия… Его дело сейчас в Сенате — вам, должно быть, известно.
— И не только это, — добродушно, но все ж с оттенком некоей таинственности, присущей, надо полагать, людям его диковинного ремесла, сказал Авксентий Петрович. — Вот вы, к примеру: не далее как пять дней назад, вечером, приехали на Плющиху, в дом вдовы чиновника Калугиной, где навестили бежавшего из пересыльного замка преступника. После известных обстоятельств его побега он заболел, а вы его вылечили. По крайней мере, сегодня он совершенно здоров.
Федор Петрович промолчал, чувствуя, однако, что краснеет, как мальчишка, уличенный в дерзкой шалости.
— И это вместо того, — покачивая головой, продолжал господин Непряев, — чтобы в согласии с законом объявить о местонахождении опасного преступника! Ведь он убийца, Федор Петрович! А вы за него хлопочете. Вы, будто стряпчий, наведываетесь о его делах, держите в больнице, откуда он и бежал… Извольте после этого бороться с преступностью, которая растет в России день ото дня!
— Он не преступник, — сухо и мрачно проговорил доктор Гааз.
И что привело к нему этого модного господина? Франт с Кузнецкого. Надо полагать, выслеживал, да, собственно, уже выследил Гаврилова и теперь явился. Вы, доктор Гааз, сообщник преступника. Как глупо. Лучший повод для генерал-губернатора уволить его, что и совершено будет со вздохом облегчения. Наконец-то! Само собой, доложено будет государю. Огласка, позор, постыдный финал двадцатипятилетней службы. Ах, как глупо и некрасиво. Напрасно был так уверен господин Бузычкин, что Гаврилов по всем ведомостям числится утопленником и поиск его прекращен. Еще как искали. И нашли. Несчастный молодой человек, наказание его будет теперь еще тяжелее.
— Он не преступник, — наклонив голову и хмурясь, повторил Гааз. — Я видел преступников, я знаю… Он не такой.
Симпатичное лицо господина Непряева расплылось в улыбке. Он позволил себе взять руку Гааза и пожать ее, после чего воскликнул:
— И сердце ваше и опыт вас не обманули! Он не преступник, и я надеюсь, у меня достаточно доказательств его невиновности.
— Сударь! — с укором воскликнул Федор Петрович. — Вы меня едва не убили.
Господин Непряев огорчился.
— Нельзя ж так близко к сердцу… А впрочем, — заметил он, — в противном случае вы не были бы тем самым доктором Гаазом, которого знает и любит вся Москва. Итак…
