Иэн Макьюэн - Сластена
Потом, несколько часов спустя, на брайтонском берегу, точнее на холоде у Хоува. Всего второй раз за время нашей связи я лежал на спине, и мокрая галька холодила мне копчик. Прохожий полисмен на набережной забрал бы нас за непристойное поведение в общественном месте. Как мы объяснили бы ему те параллельные миры, которые мы сплели вокруг себя? На одной орбите — обоюдный обман, для меня в новинку, для тебя — привычный, возможно, затягивающий, возможно, фатальный. Наконец, мы достигли великолепной кульминации и обменялись признаниями «я люблю тебя», оставаясь при своих секретах. Я понял, как это возможно — жить с двумя запертыми отсеками, не позволяя затхлой вони одного смешаться с благоуханиями другого. Если я еще раз упомянул о том, каким волшебным стал у нас секс после моего рандеву с Грейторексом, то знаю, ты подумаешь о «Любви и ломбарде». (Теперь сожалею о дурацкой аллитерации в титуле.) Глупый муж вожделеет жену, которая его обокрала, и испытывает сугубое наслаждение от того, что втайне знает о ее обмане. Да, это была репетиция тебя до того, как я узнал о твоем существовании. И не отрицаю, что корень — во мне. Но я имею в виду другой рассказ — о брате викария, полюбившем женщину, которая его в итоге погубит. Он тебе нравился. А тот, где писательницу настраивает на новый роман призрачный любовник — обезьяна? Или про дурака, который возомнил, что любовница его живая, хотя он ее нафантазировал, а она фальшивка, обманка, кукла?
Но не уходи из кухни. Побудь со мной. Дай мне выгнать из себя эту горечь. И давай поговорим о разысканиях.
Перед той пятницей, когда ты приехала в Брайтон, у меня состоялась вторая встреча с Грейторексом у него дома в Эгеме, в Суррее. Меня еще тогда поразила его открытость: он рассказывал мне о совещаниях по «Сластене», о разных ваших встречах в парке и у него в кабинете, о своем ночном визите на Сент-Огастинс-роуд и вообще о заведении. Узнавая все больше, я задавался вопросом: не хочет ли он себе на голову стать «четвертым человеком» или же вступил в сексуальную конкуренцию с твоим Тони Каннингом? Макс уверял меня, что «Сластена» — операция мелкая, и ей почти не придают значения. У меня сложилось впечатление, что он уже решил уйти из секретной службы и заняться чем-нибудь другим. Потом я узнал от Шерли Шиллинг, что он встретился со мной в Бристоле, чтобы поломать наш роман. Он вел себя несдержанно, потому что добивался только одного: уничтожить тебя. Когда я предложил увидеться еще раз, он решил, что я одержим злобой, и он с удовольствием добавит ей пищи. Позже он удивился, выяснив, что я все еще встречаюсь с тобой. Когда услышал, что ты намерена присутствовать на вручении премии в «Дорчестере», он пришел в ярость. Вот тогда он позвал знакомых журналистов и бросил нас на растерзание. Всего в этом году я встречался с ним три раза. Он столько мне открыл, так помог. Жаль, что он мне омерзителен. Он рассказал мне про Каннинга, как его последний раз допрашивали в конспиративном доме перед тем, как он поехал умирать на Балтику, как у него шла кровь носом, и он испачкал матрас, навеявший тебе жуткие фантазии. Грейторекса это очень забавляло.
При последней встрече он дал мне адрес твоей подруги Шерли Шиллинг. Я читал о ней в газетах: ловкий агент устроил соревнование между пятью издателями за ее первый роман, и в Голливуде выстроилась очередь за правом экранизации. Она была с Мартином Эмисом, когда мы читали в Кембридже. Она мне понравилась, а тебя обожает. Рассказывала мне, как вы шатались по Лондону и слушали паб-рок. Когда я признался ей, что знаю о твоей работе, она рассказала, как вы поработали уборщицами и как ей предложили стучать на тебя. Еще она упомянула твоего старого друга Джереми, так что в Кембридже я зашел в его колледж и узнал его эдинбургский адрес. Кроме того, я посетил миссис Каннинг. Сказал ей, что был студентом у ее мужа. Она была вежлива, но сообщила немного. Тебе будет приятно узнать, что о тебе ей ничего не известно. Шерли предложила отвезти меня к коттеджу Каннинга в Суффолке (она водит как сумасшедшая). Мы заглянули в сад и прогулялись по лесу. К концу я почувствовал, что видел достаточно и уже могу воссоздать обстановку твоего тайного романа, твоего начального обучения секретности.
Из Кембриджа, если помнишь, я поехал познакомиться с твоей сестрой и ее другом Люком. Ты знаешь, я дурь не люблю. Это такое психическое утеснение. Колючее, электрическое замыкание на себе, оно мне просто ни к чему, так же, как нет у меня безрадостной химической тяги к сладкому. Но расположить Люси и общаться с ней можно было только так. Втроем, в полумраке, мы сидели на подушках в их квартире, в самодельных глиняных горшках курились благовония, из невидимых динамиков лилась рага на ситаре. Пили очищающий чай. Она благоговеет перед тобой, бедняжка, отчаянно хочет одобрения старшей сестры и, думаю, редко его получает. Однажды она обронила с тоской, что это несправедливо — что ты и умнее, и красивее. Я получил то, за чем приехал, — услышал про твое детство и отроческие годы, хотя бо́льшую часть, наверное, мог забыть из-за дурмана. Но помню, на ужин ели сыр с цветной капустой и коричневый рис.
Я остался на ночь, чтобы в воскресенье послушать в соборе твоего отца. Мне было любопытно — ты рассказала в письме, как упала ему на грудь в дверях. Сдержанный и величавый, в тот день он совсем ничего не сказал. Его меньшие, величественные в свою очередь, не смутившись малочисленностью паствы, провели службу с живостью непоколебимых в вере. Человек с гнусавым голосом произнес проповедь, уверенную экзегезу притчи о добром самаритянине. Перед уходом я пожал руку твоему отцу. Он посмотрел на меня с интересом и дружелюбно спросил, приду ли я еще. Как я мог сказать ему правду?
Я написал Джереми, представившись твоим хорошим другом. Сообщил, что я в Эдинбурге проездом и что ты мне посоветовала познакомиться с ним. Я знал, что ложь тебя не смутила бы, и понимал, что рискую. Если он про меня тебе скажет, моя конспирация лопнула. На этот раз, чтобы продвинуться в разысканиях, мне пришлось напиться. Иначе как бы я узнал о твоих колонках в «?Квис?». О его неуловимом оргазме, странной лобковой кости и сложенном полотенце ты рассказывала мне сама. Еще у нас оказался общим интерес к шестнадцатому веку, его истории и литературе, а кроме того, я мог сообщить ему свеженькие новости — о предательстве Тони Каннинга и о вашем романе. Джереми был шокирован. Так что вечер наш протекал чудесно, и, расплачиваясь по счету в отеле «Старый Веверлей», я подумал, что деньги потрачены с толком.
Но зачем надоедать тебе подробностями моих разысканий? Во-первых, дабы ты поняла, что я отнесся к делу серьезно. Во-вторых, прояснить, что главным моим источником была именно ты. То, что я видел собственными глазами. И только потом уже — тот небольшой круг людей, которых я объехал в январе. Остается белое пятно в опыте, важная часть целого — там, где ты одна, ты со своими мыслями и порой невидимая для себя. На этой территории мне пришлось экстраполировать и домысливать.
Вот пример. Ни ты, ни я не забудем нашу первую встречу в моем кабинете. Я сидел за столом, ты вошла, я увидел твое лицо в старомодных сливочно-персиковых тонах, голубые летние глаза и подумал: очень может быть, что моя жизнь сейчас изменится. Я вообразил тебя за несколько минут до этого мгновения — как ты идешь от фалмерской станции к кампусу, полная снобистского презрения (которое ты не раз высказывала) к новым университетам. Красивая и ухоженная, ты шагаешь среди длинноволосых босых юнцов. Презрение еще не успело сойти с твоего лица, когда ты представилась мне и начала лгать. Ты жаловалась мне на свою жизнь в Кембридже, говоря о его застойной интеллектуальной атмосфере, но готова была защищать его до последнего вздоха и на мой университет смотрела свысока. Поможет ли, не знаю, но подумай еще раз. Не слушай фанфар. Я полагаю, мое заведение было серьезнее, приятнее твоего и задавалось более высокими целями. Я говорю как его продукт, как путешественник с новой картой познания, составленной Эйсой Бриггсом [41]. Семинары были потогонные. Два эссе в неделю, без поблажек. Все обычные литературные курсы, но помимо — обязательная историография для всех новичков, а потом, по моему выбору — космология, изобразительное искусство, международные отношения, Вергилий, Данте, Дарвин, Ортега-и-Гасет… Суссекс ни за что не дал бы застаиваться, как это было с тобой, ни за что не позволил бы заниматься одной только математикой. Зачем я тебе этим надоедаю? Так и слышу, что ты говоришь себе: он завидует, он досадует на свой новенький универмаг наук, на то, что учился и работал не там, где лужайки как биллиардные столы и стены медового известняка. Но ты ошибаешься. Я только хотел напомнить тебе, почему пририсовал тебе усмешку на губах, когда ты шла под песню «Джетро Талла», гримасу, которую мне не довелось видеть. Это была оправданная догадка, экстраполяция.
