Чарльз Сноу - Поиски
— Итак, ты бросил науку, Артур? — спросил Хант спустя некоторое время.
— Да, — ответил я. Мне не хотелось говорить об этом, пока у меня оставались еще какие-то сомнения.
— Я так и думал, что ты бросишь, — сказал он. — Давно еще. Ты помнишь?
Я помнил. Но мне казалось, его тогдашние аргументы выглядели теперь слишком детскими.
— Во всяком случае, — сказал я, — я не занимаю научной должности.
— Однажды мне пришло в голову, что ты можешь бросить все это, — сказала Одри. — Но когда ты стал быстро преуспевать, я подумала, что ты не захочешь менять свою жизнь.
— А ты не задавалась вопросом, что я хотел бы делать? — спросил я.
— Не очень, — сказала она. — Разве мы все не смиряемся с тем, что приходит к нам легче всего?
Хант улыбнулся.
— Не всегда.
Рут вмешалась в разговор:
— Но разве вы все не считаете, что он должен был бросить физику?
Вопрос прозвучал нейтрально, словно она хотела убедить меня в том, что ее интересует только их мнение, а не вопрос сам по себе.
Шерифф улыбнулся.
— Я думаю, что это была ошибка, — сказал он. — Нам всем время от времени надоедает наука. Нам всем хочется чего-то такого, чего наука не может дать нам. Чего-то человеческого. Но когда мы обретаем его, оно оказывается ужасно непрочным! И мы рады снова вернуться к чему-то спокойному и определенному, где все катится по заранее проложенным рельсам.
Одри заметила улыбку, промелькнувшую у меня, и ответила мне улыбкой. Но Шерифф продолжал говорить с полным убеждением:
— Я думал о тысяче других возможностей, — говорил он. — Не далее как сегодня я говорил о химической промышленности. Но я никогда не изменял своему делу. Хотя, видит бог, я не отличаюсь постоянством.
— Вот поэтому ты никогда и не изменял, — отозвался Хант с несвойственной ему живостью.
Шерифф не обратил внимания на его реплику.
— Я никогда не изменял, — продолжал он. — И не думаю, что когда-нибудь изменю. Мне только хотелось бы иметь немного больше денег. Я хотел бы когда-нибудь получить кафедру. Я хотел бы заниматься какой-то более интересной работой. Но раз уж так получилось, то я не считаю свое занятие бесполезным и часто получаю от него удовольствие.
— Значит, вы удовлетворены своим делом? — Рут посмотрела на Шериффа.
— Да, — ответил ей Шерифф и потом посмотрел нам всем в глаза. — Это нечто постоянное и прочное. Это никогда не кончается. Это форма бессмертия. Мы сбиваемся с пути и беремся за мелкие дела, которые умирают вместе с нами. Любим, танцуем, смеемся. А потом возвращаемся и делаем свой вклад в бессмертие.
Тут на его лице появилась комическая гримаса.
— Но, конечно, — сказал он, — мой вклад в бессмертие очень мал. В науке, я имею в виду. Я ведь не такой счастливчик, как Артур. И у меня нет таких талантов, как у него. Я скорее похож на нерадивого ефрейтора. В то время как Артур может добиться всего, чего он хочет. Он как раз взобрался на вершину, вновь взобрался, — ухмыльнулся он в мою сторону, — имел интересную работу, общество, деньги и успех. Господи, что бы я только не отдал за такую возможность! А Артур отказывается от нее.
Одри присоединилась к нему.
— Я очень удивилась. Ведь ты только что восстановил свое положение. — Она смотрела на меня. — Ты же, помимо всего, честолюбив. И ты имеешь обыкновение уходить с головой во все, чем ты занимаешься. Или, — она улыбнулась мне, — так было раньше?
— Меня это тоже удивило, — сказала Рут, — пока я не узнала причин…
— В этом, конечно, не было ничего неожиданного, — вмешался Хант с улыбкой, преображающей его лицо. — Конечно, в этом не было ничего удивительного. Эта манера уходить с головой в любое занятие, вы ведь знаете, очень обманчива. — Он посмотрел на Одри. — У Чарльза эта привычка настолько сильна, что он уходит с головой каждое мгновение. И каждое его новое увлечение отличается от предыдущего. Сегодня он выступает, как убежденный и преданный науке ученый. Завтра он будет с такой же искренностью верить в то, что самое главное в жизни — это чувствовать себя сыном природы. А это значит, что он легко хватается за любое дело, ибо ни одно из увлечений не заводит его слишком далеко. Он увлекается без большой сосредоточенности, так ведь, Чарльз?
— Так, — ответил Шерифф, несколько рассерженный.
— Увлечения Артура, — продолжал Хант, — гораздо более длительны. Это почти жизненное призвание. Это новое увлечение может оказаться таким же. Если все пойдет, как я думаю, то я уверен, что так и будет. Увлечение наукой не могло продолжаться без конца, потому что, видите ли, Артур никогда не дает себе увлечься до конца. Какая-то частица его сознания всегда стоит в стороне и удивляется: «Почему я этим занимаюсь?» Он увлекается и сомневается. Большинство людей только увлекаются или только сомневаются. Но если вы увлекаетесь и сомневаетесь и не можете разрешить собственные сомнения, ну что ж, тогда увлечение кончается. Это та особенность Артура, которую я почувствовал в нем, понял много лет назад, эта особенность мешала ему поверить во что бы то ни было. Но способность увлекаться научила его понимать, что означает вера во что-либо. Он был способен проникнуть в суть, но до известного предела. Беспристрастность становилась на его пути. Но для меня — а я законченный неудачник, — он улыбнулся Рут, — настолько законченный, что места для зависти уже не остается, — это наиболее важная в нем сторона, потому что, если бы у него увлеченность и объективность шли одним путем, вы имели бы совершенно необычную комбинацию. Если Артуру повезет, у него получится. Он, видимо, считает, что игра стоит свеч. Но это не будет в сфере мирового — масштаба, — улыбнулся он.
— Я люблю, когда мне льстят в лицо, — сказал я, — ничуть не меньше, чем когда хвалят за глаза, но не слишком ли долго это продолжается?
— Хант прав, — сказала Одри, — ты именно такой, ты всегда был такой.
Рут торопливо спросила, обращаясь больше к остальным двум, чем к Одри:
— Каким он был в молодости? Я часто думаю об этом, — она посмотрела на меня, — но я не могу себе представить.
Шерифф состроил забавную гримасу.
— Он был более худым и более диким, кроме того, он обычно говорил глупости и сердился, когда с ним спорили. Иногда он напивался и болтал о жизненном опыте. При всем при том это был занятный молодой человек, но вы никогда не подумали бы, что он станет таким серьезным.
— Чепуха, — сказала Одри. — Он был даже серьезнее, очень часто. Я помню, как я изумилась, когда обнаружила, какой он веселый.
— Разница в том, — добавила она, — что он теперь стал гораздо спокойнее.
— Вы ведь знаете, — сказал Хант, — он жил очень напряженной жизнью. Представьте себе, что у него это отняли. Кое-что он при этом выиграл.
— И кое-что потерял, — сказал Шерифф.
— Что именно? — спросила Рут.
— Человечность, — сказал Шерифф.
— Нет, — сказала Одри, — иллюзии.
— Нет, — сказал Хант, — уверенность.
— Ну, ладно, — сказала Рут. — У него еще кое-что осталось.
Вскоре она увела Одри, и мы, мужчины, уселись пить кларет. Шерифф и Хант продолжали разговаривать и несколько раз обращались ко мне с какими-то вопросами, но я не поддерживал разговор, допил свое вино и отошел к окну. Красный фонарь на корме лодки, уходящей в море, мерцал вдали.
Я думал о том, что эти четверо мне дороже всех на свете. Рут я любил и помог ей найти себя. А что касается остальных… Когда я был полон любви к ним, я ничего для них не сделал. Теперь же, когда я все понимаю и пытаюсь им помочь, я не испытываю ничего, кроме щемящей грусти.
Я рассмеялся.
— Что случилось? — спросил меня Шерифф.
Я повернулся к ним.
— Просто вспомнилась одна шутка, — сказал я.
3Уикенд прошел очень приятно. Все старались быть внимательными и сердечными друг с другом. Рут с Одри ходили гулять. Хант и я играли в теннис, и Шерифф, который всегда был душой общества, находился в блестящей форме. Мы уговорили их остаться до вторника, и все были очень огорчены, когда пришлось прощаться с Хантом, который должен был уехать первым.
— Нравится мне этот человек, — сказала Одри, — и всегда нравился. Я прямо готова влюбиться в него.
— Для него это было бы очень хорошо, — сказал я.
— Он просто очарователен, — сказала Рут. — Обычно я не верю в такие вещи, но в нем как-то ощущаются неисчерпаемые внутренние возможности. Но…
— Он будет преподавать в одной и той же школе всю свою жизнь, — сказал Шерифф.
— Да, — улыбнулась Одри.
Ко мне вернулись те мысли, которые пришли мне в голову в первый вечер их приезда, мне захотелось немного помочь им в жизни.
— Хорошо бы придумать что-нибудь для него, — сказал я. — Быть может, со временем удастся что-то сделать. Но это довольно трудно. Его качества вопиюще не способствуют продвижению в жизни. А твои, Чарльз, наоборот… Ты не возражаешь, если я буду подстрекать тебя стать преуспевающим ученым?
