Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том первый
Как только Слава вышла, Мейлахкой снова овладел соблазн, и он ухватился обеими руками за бумажный пакет.
— Рожок! Фиги, целая коробка фиг! Связка фиников! — воскликнул он. Однако остальные все еще стояли, опечаленные тем, что молодая красивая раввинша уезжает, и у них даже не было желания заглянуть в пакет с фруктами. Мейлахка понял, что его, чего доброго, еще могут заподозрить в том, что он просто обжора. Он принялся разъяснять причину своего поведения: по правде говоря, его очень расстроило, что семья не прислала ему посылки в честь Пятнадцатого швата. Вот Небеса и прислали ему замену той посылке. Провидение послало ему через жену директора ешивы плод рожкового дерева, чтобы он «услышал», что к Торе ничего не добавляют, как говорит реб Менахем-Мендл, и что правильная жизненная стезя — это путь Новогрудка: способность полагаться на Бога без приложения усилий! Он обрадовался тому, что «услыхал» это, а не самому плоду рожкового дерева.
Хайкл сидел, опустив руки. Ему больше не хотелось чинить свою потрепанную одежду. Теперь ему не будет мешать, что он ходит в рванине. Другие пареньки в полном молчании смотрели на деревянную щелястую стену. Теперь только теплые, добрые и преданные глаза старушки Сои-Этл будут беречь их на протяжении всей зимы, до тех самых пор, когда они вернутся на Пейсах по домам.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Глава 1
За неделю до Пейсаха Хайкл-виленчанин приехал домой на праздник. Он боялся встречи с Вовой Барбитолером и расспрашивал о нем у матери.
— Лучше не спрашивай, — вздохнула Веля. Она сидела во фруктовой лавке на своей низенькой скамеечке, смотрела вниз, на свой фартук, и рассказывала о табачнике: — Он стал нищим. Из-за постоянного пьянства и скандалов растерял клиентов и задолжал оптовикам. С тех пор как его прежняя жена приехала из Аргентины и увезла с собой их мальчика, он еще больше потерял голову и полностью отключился от своей торговли. Он даже перестал заходить в шинок. Реб Вова стал зарабатывать на жизнь продажей талесов, арбоканфесов и кистей видения. Прежде он дарил эти вещи сиротам ради доброго дела; теперь он упрашивает старост, отвечающих за талмуд тору, чтобы они покупали их у него. Его Миндл говорит, что он ищет возможности унизиться именно перед теми евреями, которым когда-то сам давал пожертвования. Миндл плачет и говорит, что лучше бы он пил и буянил, как прежде, чем расхаживал, как теперь, живым мертвецом. Его сын и дочь от первой жены хотят ему теперь помочь. Однако он дал им знать, чтобы они жили своей жизнью, а о нем не думали. Даже не пригласил своих детей на пасхальную трапезу. Ясно, что он хочет от них отделаться. Но вот Герцку понять невозможно. Перед отъездом в Аргентину он даже не попрощался с Миндл, хотя она, мачеха, обращалась с ним лучше, чем его родная мать, и достаточно натерпелась от его отца, заступаясь за пасынка. Не напрасно люди говорят, что яблоко падает недалеко от яблони. Этому Герцке было в кого уродиться. Но что об этом говорить…
Веля посмотрела на улицу и встала со своей табуретки взволнованная:
— У Зельды-жестянщицы нашествие покупателей, а я стою и болтаю! Обыватели из молельни реб Шоелки говорят, что и ты причастен к бедам реб Вовы. Ты помог Герцке бежать в Валкеники?
Хайкл отвечал зло и горячо, что те же самые обыватели, которые теперь якобы жалеют табачника, годами преследовали его, и они полопались бы от зависти, если бы Герцка вырос ученым евреем. Они завидуют даже бедной торговке фруктами, сын которой — сын Торы, потому что их собственные дети — невежды и даже не возлагают филактерий. Веля посмотрела на Хайкла с испугом и прошептала, что не могла даже подумать, что полгода на чужбине так остепенят его. Теперь она уже может сказать ему правду. Она боялась, как бы он там с кем-нибудь не разругался или не вернулся посреди зимы, если ему что-то там не понравится.
В праздник вечером в молельне реб Шоелки ближе к вечерней молитве Хайкл забрался на биму и следил за Вовой Барбитолером, стоявшим у восточной стены. На священном орн-койдеше переливалась золотым шитьем занавесь. Свет от свечей в подсвечниках и электрических ламп боязливо и загадочно подрагивал в стеклах книжных шкафов. Лица обывателей были залиты царственным покоем сидения за пасхальной трапезой в белых китлах[173]. Глаза и щеки сияли и играли, как темно-красное вино еще не выпитых четырех бокалов[174]. Однако на лице бывшего торговца табаком лежала мрачность банкрота, переставшего делать вид, что у него все в порядке. Он выглядел буднично и измученно, его седая клочковатая борода была растрепана. После вечерней молитвы Хайкл хотел выйти из синагоги первым — ему надо было подождать отца. Прошло немало времени, пока реб Шлойме-Мота встал, надел пальто и направился к выходу, опираясь на палку. Тем временем обыватели поспешно выходили. Последним тащился Вова Барбитолер. Реб Шлойме-Мота пожелал ему доброго праздника, Вова ответил молчаливым кивком. Он увидел Хайкла и сделал над собой усилие, чтобы улыбнуться.
— Как дела у твоего главы ешивы, реб Цемаха Атласа? Он поехал на Пейсах домой?
От страха и из-за чувства вины Хайкл поспешно заговорил. Он сказал, что директор ешивы не поехал на Пейсах домой, потому что семья его жены не набожна. Его жена посреди зимы приезжала в Валкеники, а через пару дней уехала. В местечке говорят, что она не хочет становиться раввиншей и что они между собой плохо уживаются. Реб Шлойме-Мота и Вова Барбитолер переглянулись. Хайкл прикусил язык. Он не должен был этого рассказывать. Однако на лице Вовы не было заметно никаких признаков мстительной радости. С минуту он стоял с видом глухого, который видит мир, но не слышит ни единого его звука. Он заговорил плачущим голосом, а его глаза при этом блуждали, словно он продолжал искать своего сына.
— Когда Герцка с матерью уже были в поезде, я бежал за ним с книжечкой Псалмов: «Возьми Псалмы и прочитай в пути псалом за своего несчастного отца!» Так знаете, что мой сын мне ответил? Что даже свои филактерии и арбоканфес он оставил в валкеникском странноприимном доме, назло мне, назло главе ешивы и назло всем святошам. И при этом смеялся, и его мать смеялась вместе с ним, как дьяволица. За то, что натворил валкеникский глава ешивы, Бог ему еще отплатит. Но и я сам тоже виноват. Я не должен был жениться на такой женщине и не должен был заводить от нее ребенка. До свидания. Доброго праздника.
Он вытер ладонью потное лицо и вышел из молельни на своих кривоватых подгибающихся ногах. Реб Шлойме-Мота кашлянул и вытянул шею, глотая слезы.
— Я всегда думал, что без въевшейся в него тоски по этой плохой женщине и без удовлетворения его жажды мести он не сможет жить. И все же я не представлял себе, что он так быстро сломается, — прошептал старый меламед, спускаясь по лестнице. Хайкл шел за ним следом, со страхом глядя на нижнюю дверь, ведущую на улицу. Ему пришло в голову, что Вова Барбитолер наскоро выпил целую бутылку водки, которую прятал в кармане, и теперь ждет его с пустой бутылкой в руке, чтобы рассчитаться… Однако внизу у выхода на улице никто не стоял, и Хайкл вздохнул с облегчением. Реб Шлойме-Мота велел ему не рассказывать матери ни слова о разговоре с отцом Герцки, потому что мама проплачет весь вечер и пасхальная трапеза будет испорчена.
Их пасхальная трапеза была все равно испорчена. Старый меламед прочитал кидуш, отпил вина — и почувствовал себя плохо. Он смотрел в отчаянии на блюдо с мацой и на книжную полку, как будто уже прощался с ними. Торговка фруктами тоже смотрела на праздничные свечи с немым упреком Богу за то, что Он разрушает ей праздник. Она вместе с сыном помогла старику раздеться и уложила его в постель. Хайкл уселся за стол, чтобы вести пасхальную трапезу. Он едва успел сказать «Вот скудный хлеб…»[175], как мать заснула, уронив голову на стол. Реб Шлойме-Мота открыл глаза и подмигнул сыну, давая понять, чтобы он не затягивал чтение пасхального предания. Мама смертельно устала от тяжелого предпразничного труда[176]. Хайкл стал читать быстро и буднично. Торговка фруктами пробудилась ото сна рассерженная:
— Что ты гонишь, как на ярмарке? Я не сплю. — С мужем она обычно тоже разговаривала строго, словно клянясь. — Какая у нас сегодня первая пасхальная трапеза[177], так ты поедешь этим летом на дачу в Валкеники!
Приехав из ешивы, Хайкл рассказал, что Валкеники окружены сосновыми лесами и что летом люди приезжают туда на дачу. Веля пристала к мужу, требуя, чтобы он поехал вместе с сыном в Валкеники подышать свежим воздухом, как велел ему доктор. Муж ответил, что изучающих Тору содержит весь еврейский народ, а ему приходится довольствоваться тем содержанием, которое дает ему ее работа с кошелками, полными фруктов. И к тому же он не хочет оставлять ее одну, потому что когда он в городе, то сам приходит к ней в лавку и гонит ее домой поесть. Кто же будет это делать, если он уедет? Однако на этот раз, за пасхальной трапезой, реб Шлойме-Мота покорно молчал. Он понял, что ему обязательно придется согласиться. Веля не помнила, на каком месте пасхального предания она задремала, и снова начала с фразы «Вот скудный хлеб…».
