Кристофер Мур - Агнец
Однажды вечером я полез на рожон. Креститель вернулся из пустыни в приступе евангельской ярости и кинулся на меня, Джоша, Варфоломея и еще одного, новенького парня — мы сидели вокруг костра и жевали акриды.
— Блядь! — заорал Иоанн своим фирменным голосом «гром Илии», потрясая пальцем под носом у Варфа.
— Ага, Иоанн, Варфоломей только и делает, что кувыркается, — сказал я, проповедуя свое евангелие сарказма.
— Почти, — подтвердил Варф.
— Я имел в виду людей, Варф.
— Ой, извини. Ладно, проехали.
Иоанн резко развернулся к новенькому парню, но тот задрал лапки:
— Я новенький.
Получив такую отповедь, Иоанн оборотился к Джошу.
— Целибат, — быстро ответил тот. — Всегда был, всегда будет. Хотя мне это и не очень по нутру.
И наконец Иоанн повернулся ко мне:
— Блядь!
— Иоанн, я очистился — ты меня сегодня крестил уже шесть раз. — Джошуа ткнул меня локтем под ребра. — Чего? Жарко ж было. Суть не в этом. Сегодня в толпе я насчитал полсотни солдат, поэтому давайте-ка не будем пока о блядях. За тобой народ идет, в конце концов. Ты б лучше перетолковал эту свою аскезу про «нет браку, нет сексу и нет оттягу».
— А также про питание акридами с медом и проживание в яме, — прибавил новенький.
— Тут он ничем не отличается от Мельхиора и Гас-пара, — сказал Джошуа. — Они тоже аскеты.
— Мельхиор с Гаспаром не бегают и не обзывают губернатора провинции блядью перед огромными толпами. Есть разница, и она Иоанна доконает.
— Я очистился от скверны и не боюсь, — сказал Иоанн, усаживаясь к костру. Запал его немного поугас.
— Да? А от вины ты очистился? Потому что когда за тобой придут римляне, на твоих руках окажется кровь тысяч людей. На тот случай, если ты не заметил: убивают не только вожаков. Вдоль дороги в Иерусалим — тысячи крестов, на которых умерли зилоты, и далеко не все они были вождями.
— Я не боюсь. — Иоанн опустил голову. Власы его упали в миску с медом. — Ирод с Иродиадой — бляди. Ирод — чуть ли не царь еврейский, и он — блядь.
Джошуа отвел волосы троюродного брата со лба и сжал плечо этого неистового человека.
— Раз так, значит, так тому и быть. Как предсказывал ангел, ты рожден проповедовать истину.
Я встал и швырнул свою саранчу в огонь. Джоша с Иоанном обдало искрами.
— Я встречал в жизни всего двух людей, о чьем рождении вострубили ангелы, и три четверти этих двоих — полоумные.
И я зашагал к своей яме.
— Аминь, — сказал мне в спину новенький.
Той ночью, когда я уже засыпал, в соседней яме заворочался Джошуа. Точно его разбудил клоп в скатке или какая-то мысль.
— Эй, — сказал он.
— Чего? — ответил я.
— Я тут посчитал. Три четверти от двух — это…
— Полтора, — донесся голос новенького: он поселился в яме по другую сторону от Джоша. — Либо Иоанн совсем полоумный, а ты наполовину, либо вы оба с ним полоумные на три четверти каждый, либо… ну, в общем, пропорция постоянная, могу график начертить.
— Так ты это к чему?
— Да ни к чему, — ответил новенький. — Я новенький.
На следующее утро Джошуа выпрыгнул из своей ямы, стряхнул скорпионов и после долгой утренней струи пнул мне в квартиру пару комочков грязи, чтобы я тоже восстал ото сна.
— Ну все, — сказал он. — Спускайся к реке, я заставлю Иоанна сегодня меня покрестить.
— И что изменится по сравнению со вчера и каким образом?
— Увидишь. У меня предчувствие. И мы пошли к реке.
Новенький выкарабкался из ямы, как степная собачка, и осмотрелся. Он был высок, этот новенький, и утреннее солнце переливалось на его лысом черепе. Парень заметил цветы, распустившиеся там, куда Джошуа только что облегчился. Полдюжины пышных ярких чашечек торчали посреди мертвеишего на всей планете пейзажа.
— Эй, а вчера они тут были?
— Так всегда происходит, — ответил я. — Мы об этом даже не говорим.
— Ух ты, — произнес новенький. — А мне с вами можно?
— Валяй, — ответил я. Так нас стало четверо.
А у реки Иоанн проповедовал небольшой пастве. Он макнул Джоша в воду, и как только голова моего друга скрылась, небо над пустыней, еще розовое от зари, раскололось и оттуда выпорхнула птица. Похоже, она была соткана из чистого света. И все собравшиеся на берегу заухали и заахали, а с небес прогромыхал голос:
— Сей есть Сын Мой, и Я им очень доволен.
И так же молниеносно дух испарился. Но у собравшихся на берегу отпали челюсти, и долго еще люди не сводили с небес изумленных взоров.
Тогда Иоанн быстро опамятовался, вспомнил, чем занимается, и вытащил Джоша из-под воды. Джошуа проморгался, отплевался, посмотрел на отвесившую челюсти толпу и рек им:
— Чего?
— Не, Джош, голос так и сказал: «Сей есть Сын Мой, и Я им очень доволен».
Джошуа потряс головой и куснул утреннюю акриду.
— Ну что он — не мог подождать, пока я вынырну? Ты уверен, что это был отец?
— Голос похож.
Новенький взглянул на меня, и я пожал плечами. На самом деле голос был, как у Джеймса Эрла Джоунза[9], но в то время я еще этого не знал.
— Ну все, — сказал Джошуа. — Ухожу в пустыню, как Моисей, — на сорок дней и сорок ночей. — И Джош встал и зашагал в пустыню. — Отсюда и впредь буду поститься, пока не услышу чего-нибудь от отца. Это была моя последняя акрида.
— Вот мне бы так, — произнес новенький.
Едва Джошуа скрылся из виду, я кинулся к своей яме и собрал котомку. Путь до Вифании занял полдня, и еще час я расспрашивал, как пройти к дому Иаакана, видного фарисея и члена Синедриона. Дом этот был сложен из золотистого известняка — им отделано пjл-Иерусалима, — а просторный двор окружала высокая стена. Иаакан в жизни преуспел, мудила. В таком доме свободно разместился бы десяток наза-ретских семей. Я заплатил паре слепых мужиков по шекелю, чтобы они постояли у стены, пока я взберусь по их плечам наверх.
— Сколько тут, он сказал?
— Говорит, шекель.
— Не похож он на шекель.
— Парни, хватит уже свои шекели щупать. Стойте спокойно, чтоб я отсюда не сверзился.
Я глянул за стену: под навесом в тенечке с маленькой прялкой сидела Мэгги. Она за эти годы изменилась — стала чувственнее, лучистее. Не девочка, но женщина. Я был ошеломлен. Наверное, я ждал разочарования, считал, что время и моя любовь вылепили воспоминание, которому настоящая женщина никогда не сможет соответствовать. Затем я подумал: разочарование, видимо, еще впереди. Она замужем за богачом, а этого человека я раньше держал за хама и болвана. В моей памяти Мэгги навсегда осталась душевной, мужественной, остроумной. Интересно, сохранились все эти черты за столько лет с Иааканом? Я покачнулся — страх или плохое равновесие, не знаю, но я ухватился за стену, чтобы не упасть, и порезался. По всему гребню торчали острые черепки каких-то горшков.
— Ай, ч-черт.
— Шмяк? — спросила Мэгги, посмотрев мне прямо в глаза, не успел я скатиться с плеч двух слепцов.
Я едва поднялся на ноги, когда Мэгги выскочила из-за угла и налетела на меня — всем фронтом своей женской сущности, на полной скорости, губами вперед. Она целовала меня так крепко и жестко, что я глотал кровь со своих треснувших губ, и это было прекрасно. Пахла Мэгги точно так же — корицей, лимоном, девичьим потом, — и чувствовал я ее гораздо лучше, чем все это время позволяла память. Когда же наконец она ослабила объятья и чуточку отстранилась, в ее глазах стояли слезы. В моих — тоже.
— Он умер? — спросил один слепец.
— Не думаю. Вроде еще дышит.
— А пахнуть лучше стал.
— Шмяк, у тебя и лицо очистилось, — сказала Мэгги. — Так ты меня узнала? Даже с бородой и всем остальным?
— Сначала сомневалась, но все равно рискнула вот так напрыгнуть, а потом признала тебя вот по этому. — И она показала на мою рубаху, торчавшую спереди шатром. А затем схватила меня за эту предательскую тварь, вместе с рубахой и всем остальным, и потащила к калитке в стене. — Заходи. Надолго не получится, но хоть что-то наверстаем. У тебя все в порядке? — Мэгги обернулась через плечо и сдавила меня покрепче.
— Да, да, я просто пытаюсь придумать метафору.
— Он там наверху бабу себе раздобыл, — услышал я сзади голос слепца постарше.
— Ага, я слышал, как она упала. Поддержи меня чутка, я тоже пошарю.
Во дворе, с Мэгги, за чашкой вина я спросил:
— Так на самом деле ты меня не узнала, правда?
— Узнала, конечно. Я так никогда раньше не поступала. Надеюсь только, никто не заметил. За такое женщин до сих пор побивают камнями.
— Я знаю. Ох, Мэгги, мне столько всего нужно тебе рассказать…
Она взяла меня за руку:
— Это я знаю. — И посмотрела мне в глаза, и мимо них, и ее голубые глаза искали чего-то за мной.
— У него все хорошо, — наконец произнес я. — Он ушел в пустыню поститься и ждать весточки от Господа.
Мэгги улыбнулась. В уголках ее рта запеклось немного моей крови. А может, вина.
