Алексей Козлачков - Запах искусственной свежести (сборник)
Комбат передал книгу саперу – старшему лейтенанту Соколову.
Любознательный сапер вдумчиво изучил название и молча покачал головой. Потом, не успокоившись, раскрыл еще пару мест наугад и, поворачивая раскрытую книгу к свету коптилки, запинаясь, почти по слогам прочитал: «Мир смеха» одновременно закончен и не закончен, представляет собой систему в себе и творит тем фантастический развивающийся антимир».
– Наверное, счастье не в водке, – со вздохом и без тени улыбки сказал наконец сапер.
– А в чем? – спросил из глубины кузова мой училищный товарищ Анатолий.
– А вон у лейтенанта спроси. – Соколов захлопнул книгу и точным движением перебросил ее через пол кузова прямо к моему ранцу.
Товарищи мои угрюмо молчали, переживая услышанное. Конфузия моя усугублялась еще и тем, что обычно все офицеры батальона ели в импровизированной, ежевечерне и ежеутренне быстро сооружаемой из маскировочных сетей офицерской столовой. А здесь вот, специально по случаю моего представления, отложенного до ближайшего затишья в пальбе, минометчики уединились в кузове командирского грузовика. Я видел, как нас провожали завистливыми глазами офицеры других подразделений. Теперь же мне оставалось только стоять, опустив голову, и ждать решения своей судьбы.
– Ладно, лейтенант, давай уже залезай, садись ужинать, – сказал комбат. – Лучше бы тебя действительно под трибунал отправить, да воевать будет некому. Давай, Александр Степаныч, – обратился он к старшему офицеру батареи, – доставай тогда нашего пойла, угостим лейтенанта.
Я запрыгнул и смиренно сел с краю. Мне уже и пить-то было не надо, реальность не воспринималась отчетливо, все плыло… К устроенному в кузове столу из снарядных ящиков, на котором уже дымилась разложенная в миски каша, лежала в тарелках тушенка и нарезанный ломтиками лук, была придвинута внушительная двадцатилитровая фляга, в которых разносили солдатам еду. Крышку открыли, и нас обдало резким неприятным запахом какой-то кислятины и дрожжей. Мне, как и другим офицерам, налили целую солдатскую кружку темноватой мутной жидкости; это была брага – «афганский ликер». Несмотря на состояние полного безразличия и бесчувствия, я, помню, подумал: «Неужели эту дрянь можно выпить?» Я и думать не мог, что пройдет совсем немного времени, и эта жидкость будет мне казаться и вожделенной, и приятной. А тогда я как-то механически поднял кружку и, глядя не на офицеров, а куда-то в сторону, в пол, ждал, что скажет комбат. Все тоже ждали. Мне уже было все равно. Сказал бы он сейчас – расстрелять, повесить, и я бы покорно встал к стенке, на эшафот, под топор… И комбат сказал:
– Ну что, лейтенант, счастье действительно не в водке. С боевым крещеньем тебя, мать твою, служи как начал…
И все встали в кузове, упираясь головами в брезент, мелких среди нас не было… И все сказали: «С боевым крещеньем, лейтенант», – и чокнулись со мной полными солдатскими кружками. И я пил, давясь, это отвратительное вонючее пойло и старательно отворачивался от коптилки, чтобы они не видели мои слезы… не хватало еще разрыдаться…
Никто из присутствовавших на этой церемонии офицеров ни разу никогда не напомнил мне о произошедшем, что странным образом мучило меня еще больше. Их спокойное благородство еще больше подчеркивало мою глупость и моральную ущербность. И когда поутру в столовой я, ожидавший насмешек от батальонных офицеров, услышал обращенный ко мне вопрос одного из офицеров другого подразделения: «Ну что, лейтенант, ты, говорят, вчера лихо проставился?» – я весь сжался, приняв это за издевку, и готовился ответить резкостью. Но офицер как ни в чем не бывало продолжал совершенно серьезно: «А вот нам в седьмой роте как-то не везет, заменщики не едут, молодые лейтенанты со «Столичной» питерского розлива тоже, остается только бражку жрать. Э-эх, жизня…»
У меня опять едва не покатились слезы, и я уткнул нос глубже в тарелку – никто меня не выдал.
Вечером следующего дня, полыхая, как чугунная печка, я подошел к Денисову, подловив его одного, и сказал: «Простите, товарищ капитан, больше не повторится». И опустил взгляд ему в сапог. «Да ла-адно, – сказал капитан, – я уже все забыл». И больше он действительно ни разу мне об этом не напомнил ни словом, ни намеком.
Надо ли говорить, что этой ошибки я уже никогда не повторял, изощряясь в перевозе через границу фляг со спиртом, замаскированных под компот, шампунь, крем для сапог, глазные капли, резинку от трусов…
4
Мы стояли с Денисовым возле кремлевского фикуса, усы его были уже седы, но улыбка была такая же молодая, насмешливая. Он поднял свой стакан на уровень улыбки и сказал: «Ну что, лейтенант, счастье ведь не в водке, да?»
И мир мгновенно уплыл из-под моих ног; мы чокнулись и выпили… Не прошло и двадцати лет, а у меня опять не оказалось водки в нужный момент, а у него была. И я опять должен был отворачиваться от него и от света, почувствовав себя молодым лейтенантом, стоящим перед колесами военного грузовика, только что выкатившегося из боя.
2012
Еврей разъеврейский
Рассказ
На днях в «Одноклассниках» мне пришло письмо от солдата, служившего со мной в Афганистане:
«Привет, командир!
Я спросил тут у К., не еврей ли М., так он взъярился, разными словами обложил. Иди, говорит, известно куда. Нашел тоже еврея, больше не затрахивай!
Вот так-то!.. Выяснил я про еврейство».
Солдат этот некогда служил пулеметчиком. Потом он стал электромехаником в поселке под Екатеринбургом, но работу потерял. Теперь сидит целыми днями в Интернете, шлет нам всем поздравления в стихах к праздникам и новые образцы военного юмора, то есть на общественных началах выполняет функции замполита нашего парашютно-десантного батальона, теперь уже виртуального.
К. и М. – офицеры этого самого подразделения, стоявшего в стародавние времена на юге Афганистана, в провинции Кандагар, и контролировавшего стратегический мост через реку Гильменд. И вот спустя почти тридцать лет мы снова встретились в «Одноклассниках», создали группу нашего батальона и теперь переписываемся.
Офицеры уже в отставке. Днем, судя по выложенным фотографиям, они в пиджаках и галстуках ходят на работу в разных концах отечества, а по воскресеньям и отпускам ездят на рыбалку и охотятся. На снимках огромные рыбы и убитые кабаны обязательно представлены вперемешку с фигурами офицеров. В этом чувствуется какая-то преемственность – оружие, трофеи, у всех усы и седины. Что еще делать честному офицеру на пенсии!
А в начале альбомов у всех помещены черно-белые фотографии нашего общего военного прошлого. Солдаты на боевых машинах, на привале, на осликах. Запыленные молодые лица, возраст от восемнадцати до двадцати пяти.
Иногда в нашем маленьком сообществе бушуют драмы, начало которых было положено каким-нибудь случаем почти тридцатилетней давности. Вот недавно один бывший сержант, а нынче подполковник милиции в отставке вспоминал, как однажды в те времена у него, разводящего, в боевом охранении заснул солдат. Это событие повлекло за собой весьма неприятные последствия для обоих, напрочь перекроило их жизни.
Или вот теперь взялись выяснить, не еврей ли был М., через три десятка лет! Тогда было как-то не до этого. Такой вопрос вообще вряд ли мог кому-то прийти в голову.
Это даже странно, поскольку у М. была просто хрестоматийная фамилия и имя, которое часто выбирают именно русские евреи. Ладно, допустим, что М. был евреем. Тогда не вполне понятно, как он оказался в ВДВ, да еще и закончил Рязанское училище. Что-то я больше не припомню такого случая, да и товарищи мои, прослужившие поболе моего, – тоже.
Думаю, что именно удивление этим обстоятельством и подвигло нас предпринять кое-какие разыскания по поводу его национальности. Вдобавок М. пропал с наших горизонтов. Никто не мог сказать, где он теперь и что с ним сталось.
Лейтенант М. был редким человеком. В нем сочетались качества, которые обычно в людях вместе не уживаются. Ну, должно же быть в человеке одно за счет другого: сильный и добрый, но собой не орел, да и умом, например, не вышел. А в М. было все. Он был не просто хорош собой, а именно красив, прямо по-голливудски, прекрасно сложен и спортивен, умен, распорядителен, скромен, да еще и хороший товарищ.
Про так называемую храбрость, она же смелость, можно и не говорить. У нас там иных не было. Все прочие через какие-то мелкие отверстия утекли из батальона, стоящего посреди пустыни. Кругом только шакалы и душманы! Они добирались до различных баз, складов и госпиталей. У нас остались только одни храбрые.
Да и вообще храбрость у нас никак не называлась. Для нее даже слов не имелось. Это было, как сказали бы сейчас, качество по умолчанию. Для трусости, страха, малодушия были определения: «очко взыграло», «забздел», «ссыт», «наложил в штаны». А вот для храбрости и отваги слов не было.
